Работа над уникальным изданием продолжается
ТЕМА СЕГОДНЯШНЕГО РАЗГОВОРА – ЛИТЕРАТУРНЫЕ СПРАВОЧНЫЕ ИЗДАНИЯ
Русские писатели. 1800–1917: Биографический словарь / Главный редактор П.А. Николаев. Т. 5: П – С. – М.: Большая Российская энциклопедия, 2007. – 800 с.: ил. – (Русские писатели 11–20 вв.).
Не нефтедоллары спасут Россию, но, как и всегда, бессребреники-идеалисты.
Такие, к примеру, как те, что заняты муравьиным трудом по подготовке словаря «Русские писатели 1800–1917». Работа ведётся уже двадцать лет – временами на голом энтузиазме. Издание рассчитано на шесть томов (с седьмым дополнительным). На выход первых двух томов «ЛГ» откликалась ещё в 1992 году. Вышедшего теперь пятого тома пришлось дожидаться восемь лет, и потому воспринимается он как уже полузабытая, давно нечаянная радость.
А это и взаправду радость для любого филолога и просто любителя русской литературы. Подобного справочника с таким охватом самого разнообразного материала Золотого и Серебряного веков русской литературы нигде в мире не было даже близко. Причём выполнен справочник вовсе не сухо, а во многих случаях с подлинным эссеистическим блеском. Его можно просто читать и перелистывать, наслаждаясь открытиями – неизбежными для специалиста любого ранга. Никто не обнимет необъятного, как говаривал Козьма Прутков, но когда соединяются усилия сотен ударников книжного дела, то поддаётся и такая необъятность, как русская литература.
Как и предыдущие, пятый том словаря напоминает рыболовецкую флотилию, вышедшую в безбрежное море. О том, сколь густы заброшенные сети, свидетельствуют цифры. На ста сорока с лишним печатных листах всего в пределах неполных трёх букв – от П до С – даны справки о 420 литераторах (а всего их будет три тысячи с гаком). И везде – внятная биографическая канва, сжатая, но чёткая характеристика творческого пути, тщательно подобранная иконография, выборочная, но ценностно ориентированная библиография. Предмет особой гордости являет собой ценнейший уникум подобных изданий – архивные указатели. Любому диссертанту тут указана прямая адресная дорожка.
Проработав треть века в ИМЛИ РАН, я, по правде сказать, так и не понял, что научного в так называемой науке о литературе. Производство концепций (пардон, «концептов» – раз уж мы слямзили у Запада это словцо)? Но ведь на каждую из концепций нетрудно возразить какой-нибудь контрконцепцией. Любая из них захватывает в своё поле понятий лишь частность. Они сектанты – все эти марксисты, фрейдисты, виталисты, структуралисты, деконструктивисты и прочая, прочая. Охота пыжиться интеллектуальной моське перед слоном, то бишь органикой художественного текста.
А вот освобождённый от всяческих «измов» словарь убеждает, что возможна в этом деле и научность – если держится в скромных рамках безупречно выверенных базовых данных. (Кто-то из великих говорил, что наука начинается там, где возможна статистика.) Плюс их, этих данных, разумной систематизации. (Что-то вроде классификации рыб в той же ихтиологии.) А уж качество «надстройки», того, что С. Бочаров называет «поэтикой понимания», зависит исключительно от индивидуального дара каждого интерпретатора.
Оттого-то и кажутся нам такими убогими все прежние литературные энциклопедии – и довоенная под редакцией Луначарского, и девятитомная КЛЭ шестидесятых годов: ведь они выходили всегда искорёженными, замученными тяжким гнётом идеологии. Литература там представала как более или менее красочная иллюстрация исторической поступи общественной мысли – в лучшем случае в духе приснопамятного Иванова-Разумника. В те, надо надеяться, навсегда ушедшие времена не хотели или боялись признать, что любое состоявшееся художественное произведение – это самодостаточная система преображений, которая зачастую полностью опровергает «внешнее», рационально описываемое мировоззрение автора. Не свободны от (теперь уж тусовочных) пристрастий и новейшие опыты словарей ныне живущих писателей, выпускаемые отдельными закоперщиками всеохватности – от С. Чупринина до В. Огрызко.
В новом, так полюбившемся всем словаре почти нет родовых следов былого рокового идеологизма. Разве что статья о Салтыкове-Щедрине выдержана в таком замшелом духе. Авторы не только констатируют, что «творчество С. почти не осмысливалось современниками как явление иск-ва», но и сами охотно продолжают эту традицию. Лишь в самом конце и совсем немного (полстолбца из сорока) они посвящают отзывам тех, кто видел в сатирике художника по преимуществу. А ведь среди таковых были немалые авторитеты, как Тургенев, Достоевский, Леонтьев.
Но это, скорее, досадное исключение. Истинный образец в томе (флагман флотилии) – пространная, напоминающая отдельную монографию статья о Пушкине. Отметив в самом начале статьи «лёгкую, но уверенную поступь стиха», с которой Пушкин ступил на поэтическое поприще, авторы (И. Сурат и С. Бочаров) и сами на свой лад стараются держаться этой поступи. И это им вполне удаётся. Лучшего введения в святая святых отечественной литературы доселе не существовало. Этот труд можно рекомендовать и школьникам – идейная сложность здесь не отпугивает, но на пушкинский лад очаровывает читателя.
По сути дела, этот словарь – словно смотр современных литературоведческих сил. Нельзя не поражаться неиссякаемому обилию архивных трудяг и сугубо литературных талантов. Редакционная коллегия пятого тома напоминает мартиролог; пока он готовился к печати, ушли из жизни многие из тех, кому он обязан своим качеством, – В. Вацуро, М. Гаспаров, П. Николаев,
В. Топоров, В. Туниманов, А. Чудаков. Навсегда вошли в плоть и кровь издания творческие усилия также скончавшихся за это время руководителей и сотрудников редакции – М. Хитрова, К. Чёрного, Л. Клименюк. И всё-таки крошечному коллективу, который недавно возглавил Ю.М. Эдельштейн, удаётся мобилизовать целые рати одарённейших исследователей. Иные из них, как
И. Роднянская, блещут подчас прямо-таки искромётным изяществом слога (объект – Случевский). Близка ей по духу Р. Гальцева, великолепно справившаяся с такой глыбой, как Владимир Соловьёв. Другие берут неумолимой логикой лада в подаче отжатых сведений из обширнейшего резервуара своих знаний предмета: таковы В. Сукач (Розанов), В. Фатеев (Пришвин), Н. Котрелёв (издатель С. Поляков), А. Чудаков (Потебня), Н. Богомолов (Руссов). Умудряются соединить оба достоинства – так сказать, формы и содержания – Р. Тименчик (Пяст, Потёмкин), Немзер (Соллогуб), Е. Дмитриева-Маймина (Свечина). В последнем случае удачно вводится важный пласт русско-зарубежных литературных связей. Вообще любому специалисту в этой области следовало бы повнимательнее полистать этот словарь – здесь он наверняка обнаружит немало ценных и подчас совершенно неожиданных сведений.
Безупречной отшлифованностью и логики отбора сведений, и слога отличаются – сказывается опыт! – сотрудники редакции литературы и языка Большой Российской энциклопедии, где вышел словарь, в тех, к сожалению, редких случаях, когда сами берутся за перо: Н. Розин (Ростопчина, Рцы) или Л. Щемелёва (Раич, Свербеев). Им – особый поклон.
Словарь не ограничивает свой интерес работниками традиционных литературных жанров. Здесь представлены и дипломаты, учёные, путешественники, общественные и государственные деятели, художники. Как в самом деле было бы обойтись в таком разе без Победоносцева, Пржевальского, Репина или Петрова-Водкина? По праву значительное место занимают и так называемые духовные писатели – в основном иерархи Церкви, оставившие иной раз приметные в общем своде литературы труды, отмеченные совершенно особыми риторическими достоинствами. Таковых немало и в пятом томе. Это и Порфирий Успенский, и Юрий Самарин, и Савва Тихомиров, и Валентин Свенцицкий (статья о котором представляется всё же слишком урезанной – ведь не так много у нас столь значительных писателей, становившихся – из Савла в Павлы – выдающимися священниками). Вызывает удивление, правда, отсутствие знаменитого митрополита Платона (Левшина), чья парадная речь на восшествие Александра Первого на престол (переведённая на все основные европейские языки и потрясшая Европу) – один из перлов церковной риторики. Впрочем, большая часть жизни одного из главных зиждителей нашей церковной традиции пришлась на восемнадцатый век, и статью о нём мы, по всей вероятности, найдём в свой час в соответствующем издании. Ведь «Русские писатели 1800–1917» – это только часть грандиозного проекта, должного включить в себя всех сколько-нибудь значительных тружеников пера от одиннадцатого века до наших дней. Будем надеяться, что в богатеющей (по уверениям) стране деньги на исполнение этого небывалого проекта всё же найдутся и с полным его изводом сумеют познакомиться не только наши далёкие потомки.
Думается, накопившая ценный опыт редакция будет успешна и в дальнейшей своей работе. Хотелось бы сделать всего несколько замечаний, могущих при случае несколько усовершенствовать механизм производства подобных изданий. Прежде всего: в труде, свободном от идеологических оценок, единственным аксиологическим критерием остаётся объём статьи о том или ином авторе. К сожалению, работа над словарём растянулась – не по вине издательства, а тем более вынужденно автономной в его недрах редакции – на десятилетия; поэтому не удалось выдержать соответствующее равновесие от тома к тому. Скажем, Северянин пятого тома вдвое превзошёл по объёму Ахматову тома первого, что выглядит, мягко сказать, странновато. Случевскому пятого тома отведено 26 столбцов, а Анненскому первого – 11 и т.д. Но и внутри самого пятого тома есть очевидные диспропорции. Так, статья о Серафимовиче занимает 14 столбцов, а о Сергееве-Ценском – только 9. Думается, здесь случилась досадная отрыжка советских времён, когда общественное положение писателя котировалось выше, чем его профессиональное мастерство, когда классиками считались исключительно «секретари» Совписа, а не какие-нибудь там отшельники, «маргиналы», будь они даже такими гениями, как Андрей Платонов.
И ещё. Словарь – литературный, и его только украсили бы всевозможные «игровые» детали и факты из биографий описываемых авторов-персонажей. К примеру, в статье о Марфе Сабининой, в той части, где говорится о её отце, знаменитом православном протоиерее Стефане Сабинине, уместно было бы упомянуть, что в Веймар из Копенгагена он был переведён великой герцогиней Марией Павловной по рекомендации сказочника Андерсена, который в те годы дневал и ночевал в Веймаре (а однажды был там зван на обед к герцогине вместе с Тютчевым). Там же упомянуто, что отец Стефан отсоветовал приехавшему к нему Гоголю уходить в монастырь, но следовало бы, пожалуй, добавить, что именно отец Стефан в то же время благословил Гоголя на паломничество в Иерусалим.
В статье о Петре Потёмкине упоминается его увлечение шахматами, но ничего не сказано в этой связи о том, что в юности он дружил с самим Алёхиным и участвовал с ним (и композитором Сергеем Прокофьевым) в одних турнирах, а одну свою партию с Потёмкиным величайший за всю историю шахматист даже включил в переиздающийся до сих пор сборник своих лучших достижений.
Статья о Пржевальском, видимо, напрасно пренебрегает такой расхожей и эффектной версией, как то пикантное обстоятельство, будто внебрачным сыном великого путешественника был не кто иной, как сам Джугашвили-Сталин. Многие физиогномисты убедительность этой версии не подвергают сомнению, подтверждая её тем доказанным фактом, что мать Сталина в молодости была какое-то время прачкой у заезжего «князя».
Подобными «художественными» детальками могут быть уснащены многие, даже и малые очерки издания. Но понятно, что это прерогатива скорее пишущих авторов, чем самой редакции, которая озабочена прежде всего главным: троекратной (!) проверкой всех приводимых фактов, а также библиографий и архивных отсылок.
Труд поистине гигантский, которым могут отныне пользоваться поколения любителей отечественной словесности. Будет странно и стыдно, если по своём окончании он не будет увенчан одной из самых авторитетных премий страны. Ведь здесь по крупицам собран свод важнейших культурно-исторических знаний, который и составляет реальный идейный фундамент государства. Никакая «русская идея» без «Русских писателей» невозможна.