Почти сразу же после вторжения ВСУ в Курскую область туда отправились целые караваны грузовиков, забитые коробками с продуктами, вещами и предметами первой необходимости. В первые сутки помогали пострадавшим в основном волонтёры из Курской области, а потом начали подтягиваться неравнодушные и из других регионов.
Поезда в Курск ходят регулярно, место можно найти без проблем. Я купил билет на 9 августа, чтобы помочь чем смогу хотя бы в свои выходные. Несколько дней – это, конечно, совсем немного, значит, надо выложиться по полной. Поезд очень старый, годов 70-х, даже в детстве таких не видел. Проводник сказал, древние поезда снимают с консервации, готовят для беженцев. Их много.
Со мной едут куряне, отец-бизнесмен и дочь, первокурсница. Это мой первый разговор с курянами, потом понял, что настроение у всех схожее – недоумение, непонимание, почему нет официальных заявлений. Детей и родителей увезу, говорит бизнесмен, а сам останусь. Курск мы не сдадим. Так все говорили. Узнав, что я волонтёр-медик, предлагали помощь: звонили знакомым сотрудникам в больницу, спрашивали, можно ли там поработать санитаром несколько дней. Но везде отказывали: введён режим КТО, сложно. Предлагали жильё, но я уже решил, что буду спать на базе, взял с собой спальник. Да и не хотел обременять людей.
Добрался до пункта сбора, это старое советское здание ДОСААФ, где совсем недавно учили вождению и стрельбе молодых ребят из города и области. Сейчас тут принимают гумпомощь со всей страны и передают в зону боестолкновений, здесь же собираются добровольцы. Мы носимся с коробками, перепачканные маркером. На подхвате молоденькие парнишки. Устанавливают шкафы, стеллажи, парты, всё быстро, вежливо, уважительно, безотказно. Никто не спорит, не ругается.
На втором этаже кухня, там готовят горячее, люди приносят еду, но обычно там никого. Некогда есть.
Гуманитарка лежит в коробках почти до потолка, под неё выделили два класса, и я с другими медиками сортирую медпрепараты по позициям, оборудую шкафы и стеллажи. Всё осложняется тем, что многие медикаменты свалены россыпью и их приходится перебирать и раскладывать по коробкам. В другой класс относят носилки, одежду, спальники. Забито до потолка, сортируется, укладывается, потом передаётся дальше. Всё быстро, аккуратно.
Вдруг раздаётся звук сирены. Воздушная тревога. Всех загоняют в укрытие, в тир в подвале. Сидим. А сколько ждать-то? СМС-оповещение – отбой ракетной опасности. Долго сидели, непродуктивно. Потом все перестали реагировать на звуки сирены, продолжали работать, просто заклеили окна скотчем. Кто-то перестарался и израсходовал армированный скотч, за что получил нагоняй: армированный – бойцам, а на окна надо обычный, канцелярский.
Наконец наш медсклад преобразился, коробки подписали и расставили по стеллажам. Я стал проситься съездить к беженцам, но мне отказали: сейчас Родине срочно нужен медпункт, организовывай! И я старался как мог, Родине не откажешь, как бы пафосно это ни звучало. В конце концов (в награду?) дали контакт ПВР, пункта временного размещения в курском цирке. Я с огромным трудом раздобыл гитару. Все воспринимали мои поиски как странную блажь, но знаю ещё по Мариуполю – усталым испуганным людям нужно хоть немного отвлечься, осознать, что о них заботятся как могут, их не бросили.
В цирке меня встретила директор, мы прошли через арену, и в ноздри ударил знакомый с детства запах. За сценой в загоне стоял небольшой слон. Слоны звереют от одиночества, поэтому в загоне жила ещё и собака, и эти два друга защищали друг друга от незваных гостей. Это было смешно, странно и абсурдно. Сирена воздушной тревоги, пустая арена, беженцы и слон. Беженцев тут было человек тридцать, женщины, старики и дети, да ещё артисты и работники цирка. Я пел старые советские песни, мне подпевали, и, как всегда в таких случаях, кто-то плакал, и мой голос от этого начинал дрожать.
Странно, обычно я уже под вечер клюю носом и позже полуночи стараюсь не ложиться, а тут неимоверно бодро себя чувствую, энергии девать некуда, хочется ещё и ещё что-то делать. Наконец нужные люди позвонили высокому начальству, и меня согласились принять в больницу как санитара. Туда я прибежал уже в 21.00, и оказалось, что волонтёров-медиков тут хватает, главное – чтобы были надёжными и проверенными. Я такое право заслужил, рекомендации, документы и дипломы у меня были.
Работы тут хватало. Раненых привозили с поля боя медики на гражданских автомобилях, к ним сразу бросались волонтёры, грузили на носилки, везли в приёмный покой, срезали окровавленную одежду. Тут же осматривали врачи, направляли на обследования – рентген, КТ, МРТ. Мы транспортировали, перекладывали, помогали, говорили, подбадривали. В коридоре много раненых, лежачие, на креслах-каталках. Кто-то кое-как сам ковылял. Узнают друг друга, шутят, радуются, что живы, желают здоровья.
Потом – кого в операционную, кого в перевязочную, а там уже новые и опять новые. Ты только познакомился с одним, а уже его забрали, и уже перед тобой другой раненый, на лице написано маркером Ж 21-34, время наложения жгута, на голом боку время обезболивания и препарат – Нефопам 22-01. У некоторых написана фамилия.
– Как зовут?
– Лёша…
– Ну давай, родной, держись. Подлечим, ложись сюда… Откуда сам?
– Крым, Судак…
Имена, города уже путаются в голове. Вижу рану над лопаткой, осколочное. Врач суёт туда палец и начинает ковырять в ране. Несмотря на обезболивание, раненый шипит, и мы обнимаем его: терпим, терпим, дыши родной, уже всё, уже всё. Врач извлекает маленький осколок размером со спичечную головку, отдаёт раненому и идёт дальше. Мы обрабатываем рану, везём раненого на рентген, и к следующему.
Стоп, опять рана на лопатке. Тот же самый? Мы же вроде его увезли. Нет, другой. Рана очень похожа.
– Николай Ле-ша-нов, – тихо шепчет боец.
Его почему то записали как Лешаев, и на каждом следующем пункте зачёркивали и писали другую версию фамилии.
– Мочевой у тебя пробит, друг! Операция нужна! Готовим!
– Пить, – шепчет Лешанов.
– Нельзя тебе пить, терпи!
Я прошу врача разрешить смочить ему губы бинтом. Я так уже делал в реанимации под Мариуполем. Врач соглашается. Смачиваю бинт, сворачиваю, кладу на губы и говорю, соси как леденец.
У следующего разорвана губа. Бедро и плечо перевязаны.
– Что болит?
– Ничего не болит. Отлично себя чувствую.
Нога – пулевое, плечо – осколочное. Раненого долго возим по обследованиям, наконец выясняем, что кости и внутренние органы не повреждены. В перевязочную! Там ему одновременно зашивают губу и ногу, накладывают гипс. Несмотря на обезболивание, раненый стонет и матерится, насколько позволяют зашиваемые губы. В этот момент раздаётся вой сирены. Никто из медиков не реагирует. Манипуляции продолжаются. Готово.
– Извините, что я матерился, – неразборчиво говорит боец.
– Ничего, это бывает. Крепкий ты. Настоящий герой.
Вроде всё. Приёмное опустело. Полчетвёртого ночи. Выхожу на улицу, тут курят врачи, медсёстры, санитары, волонтёры, фельдшеры и врачи скорой. Жду ещё немного и отправляюсь на базу. Таксист рассказывает: у меня тут кролики, 60 голов, птица… куда я их брошу. Вот мать и детей отвезу, а сам останусь. Ну а дойдут до Курска – пойду в окопы.
Решил спать в подвале бомбоубежища, туда никто не заходил, самое тихое место. Наверху жизнь кипела. Думал, что спать буду до обеда, но организм пробудил меня ровно в 7 утра. Не спалось, и я опять пошёл разбирать склад. Медикаментов для стационарных отделений вроде эпидуральных игл, мочеприёмников, трахеостомальных трубок набралось уже огромное множество, нам удалось собрать шесть машин и отвезти всё это в больницу. Там я встретил вчерашних врачей и сестёр, с которыми отдежурил смену, и мы приветствовали друг друга как старые знакомые.
А вечером я нашёл-таки контакты областного ЦВР. Это был огромный лагерь с шатрами под тысячу человек. Большинство разместилось в спортзале, на раскладных кроватях: старики, женщины, дети. Я орал под гитару что есть сил, чтобы голос покрыл этот бесконечный зал, забитый людьми. «Ой, цветёт калина», «Каким ты был, таким ты и остался», «Я ухожу, ухожу красиво» и так далее, стараясь выбирать повеселее. Передо мной на полу сидели мальчишки лет десяти и тоже подпевали. Крепко сбитые, с чумазыми лицами, точно такими же, как во всех старых фильмах про войну. Только теперь мы все оказались героями такого фильма, и дай нам Бог прожить свою роль так, чтобы потом не было стыдно.
Москва – Курск