Роман Сенчин
Литераторам дружить сложно. История знает вызовы на дуэль, обвинения в краже идей и сюжетов, а уж мордобоя, шумных разрывов отношений не счесть.
Мне, считаю, повезло. У меня есть три друга среди писателей-ровесников. Нельзя сказать, что мы в последние годы часто встречаемся, но дружба – это ведь не постоянное общение, это другое…
В числе этих трёх Сергей Шаргунов.
Мы познакомились весной 2001 года в так называемом Фонде Сергея Филатова на обсуждении, каким будет Форум молодых писателей, позже ставший «Липками».
Осенью того же года на первом Форуме не сговариваясь заявили о необходимости нового реализма, который бы вернул в литературу серьёзность, искренность, социальность. Который бы разбавил плотную карнавальную колонну постмодернизма.
Потом мы с Сергеем ходили по разным литературным вечерам в ЦДЛ, музее Маяковского, «Пирогах», «Билингве». Сергей проповедовал новый реализм, я в меру способностей поддерживал.
Ему было тогда двадцать один – двадцать два года. Промелькнула почти четверть века, и вот Шаргунову 45.
Да нет, не промелькнула эта четверть. Много им сделано, написано, пережито…
О Шаргунове-писателе я узнал раньше нашего знакомства. Примерно за год до него. В журнале «Новый мир», который в то время ещё редко публиковал вещи молодых и начинающих, появилась подборка под названием «Как там ведёт себя Шаргунов?». Кажется, название придумал Руслан Тимофеевич Киреев. Очень удачно. Название врезалось в сознание, удивило, заинтересовало – с одной стороны, какое нам дело, как там ведёт себя какой-то Шаргунов, а с другой – любопытно, как он себя ведёт.
Про самого Шаргунова там ничего не оказалось – рассказы были про разных молодых и юных людей. В том числе про Сергея Ермакова (вот запомнилось же имя героя), который, превозмогая болезнь, пошёл на прощание с Лениным. Простился, вернулся домой и умер. И попал в рай…
Тогда публиковалось много эпатажного, но не в таком ключе, не на такие темы. Да и не было в рассказе Сергея эпатажа, как оказалось – была заявка на свою тему и в литературе, и в жизни. На свою позицию.
Спустя довольно короткое время я где-то (не помню уже, где именно) встретил его рассказ «Чужая речь». Замечательный, сильный, карябающий душу и мозг. До сих пор считаю этот рассказ одним из лучших у Шаргунова и вообще из того, что дало нам поколение писателей, пришедших на стыке 1990–2000 х.
Чуть позже этот рассказ вошёл в книжный вариант повести «Ура!», изданной «ЭКСМО» в 2003 году.
Почему так хорошо помню издательство и год – потому что оказался редактором этой книги. Пришёл как-то в «ЭКСМО» узнать о своей вещи, а мне предложили поработать с «очень странной, но, кажется, интересной» рукописью.
«Ура!» я уже прочитал в «Новом мире», был впечатлён, называл это художественным манифестом поколения. Вариант для книги оказался полнее, сильнее... В процессе подготовки повести для издания мы с Сергеем, кажется, и сошлись по-настоящему, много говорили о постороннем, но очень важном.
Наверное, это прозвучит пафосно и смешно, но говорили о России. И наши опасения и страхи, к сожалению, позже подтвердились, а надежды, увы, нет. Были проблески, всполохи, и гасли…
Шаргунов из тех писателей, для кого писательство, по моему мнению, не единственная цель и не единственное средство… Однажды у него дома я увидел стопку газет. И тех, что продавали возле музея Ленина активные старички, и вполне либеральных. Во всех были статьи Сергея. И, в сущности, об одном и том же: о народе, о проблемах, несправедливости, о новом пути…
Он был не только публицистом, а участвовал в политике. Тогда, в первой половине нулевых, ещё можно было на что-то влиять, что-то пытаться менять. Сергей создавал и входил в движения, партии, участвовал в дискуссиях, митингах, акциях… В нескольких моих текстах есть персонаж, похожий на Шаргунова; некоторые видят карикатурные черты, но я такой цели не ставил. И когда я вкладываю в уста персонажа в романе «Лёд под ногами» следующее: «Понимаешь, Рома, – негромко, без ораторского задора говорил Сергей, – я искренне хочу России величия. Ради этого я влез в политику, пожертвовал статусом творческого человека. Может быть, уже и не смогу ничего настоящего написать. Но теперь – теперь я пойду до конца», – то это без всякого ёрничества, всерьёз.
«Лёд под ногами» писался в 2005–2006-м. Значит, с тех пор почти каждую нашу встречу я убеждаю Шаргунова бросить политику, так называемую общественную деятельность, посвящать писательству основное время, а не свободные часы. И понимаю – бесполезно. Он с юности заражён ими (политикой и сопутствующим ей), живёт в них, помнит массу фамилий каких-то мелькнувших фигур, какие-то вроде бы мелкие события (которыми наполнен в том числе его роман «1993»). У него самого есть цели кроме той, что, по-моему, у любого литератора должна быть единственной – написать великую вещь. Он хочет большего.
Мне лично за Сергея, которого я считаю очень талантливым писателем, обидно, с другой же стороны, я его всё больше уважаю. Уважение, а не просто симпатию, товарищескую близость почувствовал, когда увидел, чем занимается Шаргунов как депутат Госдумы.
Я был его помощником в прошлом созыве. Помогал, признаюсь, мало – нет у меня столько сил и энергии. А Сергей не сидел в своём кабинете, вымучивая очередной законопроект, а занимался столько раз высмеянными мелкими делами, а по сути – судьбами людей. Старался помочь. И часто помогал.
Это миф, что депутат – всесилен. Нет, и депутату нужно месяцами и годами пробивать стену равнодушия, враждебности, глухоты, плутать в бюрократических лабиринтах. И вот Шаргунов уже почти десять лет их пробивает, плутает в поисках выхода, и депутатское удостоверение лишь слабый фонарик в его руке.
Он идёт своим путём, не совершая подлостей, не становясь в строй, в который всем нам настоятельно встать рекомендуют. Он наживает всё больше врагов, теряя товарищей и друзей.
В последнее время на Сергея посыпались неприятности. То, что он создавал, рушится, роман, который пишет уже несколько лет, не выходит… А недавно произошло самое страшное, что может случиться в жизни человека, – умер его сын. Юный, умный, много знающий и готовящийся многое сделать.
И 12 мая, в сорок пятый день рождения Сергея, вместо поздравлений, подарков, шампанского звучали тихие слова соболезнования. Соболезнования тому горю, которое наверняка его не отпустит.
Но, надеюсь (и снова это слово – «надежда»), оно не поглотит моего друга. Прошу его писать. Это спасает.