Светлана ПОГОРЕЛЬСКАЯ, доктор философии Боннского университета, старший научный сотрудник ИНИОН РАН, БОНН
С начала года «ЛГ» ведёт чрезвычайно злободневный разговор о современной российской элите. «С сотворения мира всегда правило, правит и будет править меньшинство, а не большинство... Из управления меньшинства нет выхода.
Вопрос лишь в том, правит ли меньшинство лучшее или худшее?» – считал русский философ Николай Бердяев. Если развивать его тезис, то необходимо задуматься, как сделать управляющее меньшинство, элиту, средоточием лучших сил общества? Способствует ли нынешняя система отбора в элиту попаданию туда лучших, достойных? Если нет – почему? И что тут можно исправить? Каковы исторические традиции формирования элиты в России? Как складывается она за рубежом? Можно ли что-то позаимствовать из этого опыта?
Начиная дискуссию, мы понимали, что вопрос о правах и обязанностях элиты затрагивает весьма тонкие и в то же время сильные чувства очень многих людей, понимающих, что они к элите не принадлежат. Кого-то сознание этого обижает, оскорбляет. И отношение таких людей к элите чрезвычайно негативное. Они видят там только недостатки, пороки, безответственность и ничего больше.
В многочисленных откликах на материалы дискуссии сразу бросается в глаза и такое обстоятельство. Существует громадный разрыв в восприятии и отношении к элите реальной и элите идеальной, какой она должна была бы, согласно нашим представлениям, быть, если бы не была совсем иной... От элиты ждут нравственных совершенств, подвигов, высоких мыслей, ответственности. А может ли элита в принципе соответствовать великим мечтаниям? А если такое вообще невозможно? И нам стоит с этим смириться?
Вопросов множество. Ответы неочевидны.
Кстати, сегодня их ищут не только у нас, но и в той же Германии. Об этих поисках – предлагаемый читателям материал.
«Германии нужны элиты!» Это пожелание, высказанное в 2004 году федеральным канцлером Герхардом Шрёдером и подразумевавшее реформу высшей школы, затронуло больной нерв германского общества – разгорелась бурная «дискуссия об элитах».
Социальная справедливость и немецкая душа – две вещи нераздельные. Недооценка подсознательного стремления рядового немца к социальной справедливости (отождествляемой с отеческой рукой государства) чревата политическими катаклизмами: живя в социальных отношениях, нарушающих его представления о порядке, немец сначала терпеливо страдает, надеясь, что государство опомнится, потом задумывается, и наконец, если политика не слышит его, он организуется – и...
От немецких стариков автору нередко приходилось слышать и такое: «Да, конечно, нацизм – это ужасно... Но с другой стороны – для многих людей из народа это был шанс подняться. Разве смог бы я, сын простого рабочего, окончить школу и поступить в университет, если бы не Гитлер?»
Не во всякой стране возможен «свободный» капитализм, не каждый народ открыт для индивидуалистической «американской мечты». Социальное правовое государство – краеугольный камень, на котором зиждется стабильность заложенной в послевоенные годы и давно уже ставшей образцовой немецкой демократии. Уже в 50-е гг. западные немцы, как показывали результаты опросов, желали себе государства, которое «позаботится о каждом в случае его болезни, безработицы и в старости». Подсознательное стремление рядового немца к справедливому порядку, а в случае отсутствия такового склонность искать внешних врагов и внутренних вредителей многому научили политиков и породили особый, мягкий «рейнский» капитализм старой ФРГ, обеспечивший социальную гомогенность, названную с легкой руки 
популярного социолога тех лет Гельмута Шельски «нивелированным обществом».
Однако даже нивелированное общество не может обойтись без руководящей прослойки, определяющей политическое и экономическое развитие страны. Так что элиты в старой ФРГ, разумеется, были. Только жизнь они вели скромную. Не в плане социальных благ – а в плане гласности. Живя красиво и со вкусом, они в то же время старались, чтобы их бытие не бросалось в глаза рядовому гражданину или, во всяком случае, не попирало его чувства справедливости. Районы элитного обитания в Германии не оскорбляли ни душу, ни глаз – в отличие, например, от пресловутой Рублёвки, былой жемчужины ближнего Подмосковья, 
экологически и эстетически убитой теми, кто зовёт себя «элитой» в нынешней России... Немецкие элиты искусно вписывали места своего жительства в живописные ландшафты, не уничтожая их и не закрывая их для народа.
Прогуливаясь по заросшему старыми липами берлинскому Далему, любуясь живописными виллами гамбургского Бланкенезе, наблюдая «элитный» отдых на североморском Силте, немецкий гражданин, может быть, и завидовал, но не безысходно. Ведь и сам он не бедствовал – в случае болезни или потери работы родное государство готово было подхватить своего гражданина под руки, помочь, поддержать. «Социальная лестница» функционировала – успешные школьники из малообеспеченных слоёв получали стипендии для учёбы в вузах, а 
высшее образование облегчало подъём на высшие этажи – в управленческие структуры, в политику, в экономику, в науку...
Кстати, само слово «элиты» в старой ФРГ как-то не употреблялось, оно считалось нескромным, нарушающим социальную гомогенность... В ходу были такие выражения, как «лучше зарабатывающие», «принимающие решения». Постоянно подчёркивалась их ответственность, особенно когда речь шла об экономических элитах, от которых ожидалась готовность к обеспечению рабочих мест, к уплате высоких налогов и к иным вредным для дохода предпринимателя, но зато полезным для общества мерам. Причём подразумевалось, что эта ответственность – не благотворительность, не добровольное дело, а гражданский долг.
Процесс пополнения «элитных рядов» в ФРГ после войны не носил откровенно кланового характера. Характер германской демократии обеспечивал, например, открытость профессиональной политики для доступа извне. Германия – это «государство политических партий», а сами партии, по крайней мере те, что реально вершат государственную политику, называют себя «народными». Из какой бы семьи ни вышел молодой человек, стремящийся к вершинам политической карьеры в ХДС/ХСС или в СДПГ, какую бы школу он ни окончил, свой политический путь он должен был начинать рано и с самых низов: с работы в молодёжной организации своей партии или в местной первичке. В политическом жаргоне этот путь называли «бычьим». Тем, кто не «пахал» в локальной политике, путь наверх был практически закрыт.
В профсоюзных элитах принадлежность к трудящемуся классу считалась преимуществом и обеспечивала возможность политического восхождения. Строгие критерии формального отбора в чиновных кругах, в частности в юриспруденции, в судопроизводстве, обеспечивали открытость этой группы для квалифицированных соискателей из народа.
Открытыми считались и университетские элиты. Вне всякого сомнения, школьник, выросший в профессорской семье, имел лучшие стартовые позиции, нежели сын рабочего, однако не более того. На реальный процесс академического отбора (так называемую процедуру профессорского призвания) влияние имели не классовое происхождение, а опыт работы со студентами, научные достижения и не в последнюю очередь интеграция в ту или иную «научную школу», начинающаяся в Германии уже со студенческой скамьи.
Как бы ни был одарён соискатель вакантной профессорской кафедры, коль скоро обе его диссертации были защищены где-нибудь за границей, в малоизвестном вузе, или, хуже того, у нелюбимого в данном университете профессора, шансы быть «призванным» сводились до минимума. На распределение профессур в технических высших школах подобные тонкости не влияют, однако и соответствующего авторитета труженики «отраслевой науки» в немецком академическом мире не имеют.
Относительно закрытой корпорацией считались высшие этажи дипломатической службы. Министры иностранных дел менялись в зависимости от характера правящих коалиций (побывать на этом посту довелось даже былому бунтарю-революционеру Йошке Фишеру), однако кадровый дипломатический корпус оставался стабильным. Среди дипломатов было немало членов 
либеральной СвДП. Кроме того, высшая дипломатия по традиции считалась доменом старых аристократических семей. Тянуть лямку консульской службы мог – по окончании дипломатической школы – и выходец из мелкобуржуазной семьи, однако шансы выслужиться у него были значительно хуже, нежели у молодого дворянина, сразу шагнувшего на высокий дипломатический пост со скамьи престижного университета.
Второй домен аристократии – армия. Во многих семьях традиции офицерской службы передавались из поколения в поколение.
Предпринимательские элиты – особая тема. С одной стороны, особенность отбора на высшие посты в фирмах и корпорациях позволяла говорить о «закрытом обществе» – дети крупных предпринимателей, топ-менеджеров влиятельных фирм со школьных лет, которые они проводят, как правило, в престижных частных школах, наподобие знаменитого Саалема на Бодензее, 
интегрированы в «свой круг», принадлежность к которому обеспечивает возможность быстрой карьеры. С другой стороны, преданность фирме и готовность жертвовать личными удобствами ради её интересов могут облегчить профессиональное восхождение даже классовым «чужакам». Автору известны молодые «восточные немцы», начавшие буквально с «нуля» и обогнавшие избалованных западных сослуживцев.
Молодые люди из социально привилегированных слоёв, предполагающие трудиться на дипломатическом, политическом или же судебно-правовом поприще, учатся в немецких университетах. Предпочитаются старые, солидные университеты с богатыми традициями. Полное зарубежное образование (по крайней мере для тех, кто в будущем хочет «рулить» своей страной) не одобряется, однако правилом хорошего тона считается в студенческие годы провести несколько семестров, например, в Оксфорде.
Для будущих же консервативных или либеральных политиков желательна и пара семестров в американском университете или же практика в США или в Брюсселе.
Университетское образование в Германии демократично и до последних лет было бесплатным – однако, как и во многих других странах, в немецком университетском мире есть закрытые студенческие организации, считающиеся неформальной «кузницей элит».
Старое название этих организаций, ведущих свою историю с 1815 года, – «буршеншафтен» (от «бурше» – «парень»). Эти организации дали Германии множество выдающихся учёных и политиков. В послевоенной Западной Германии, впрочем, «буршеншафтен» считались запредельно консервативными, вплоть до уклона в правую идеологию.
Более умеренные в плане политической активности организации в наше время предпочитают называть себя просто «фербиндунген» – «связки». Самые серьёзные из них – «шлагенде», т.е. дуэлирующие, в которых академическое фехтование («мензура») – обязанность каждого члена. Попасть в них сложно, порядки там почти армейские, так что новичкам приходится нелегко. Однако те, кто выдержит первые тяжёлые семестры, станут полноправными членами элитного клуба и смогут в дальнейшем рассчитывать на помощь и поддержку старших товарищей – в высших эшелонах государственной службы, в политике, в судопроизводстве. А уж элегантный «шмисс» на лице – лёгкий шрам от «дуэли» на шпагах – считается особым шиком, по нему много лет спустя узнают людей «своего круга».
Все эти организации – мужские. Женщины пытались создавать аналогичные организации с
1890 года, когда их впервые допустили к университетской учёбе, однако особого успеха не имели.
В настоящее время есть как женские, так и смешанные организации, однако у традиционных мужских (и особенно дуэлирующих) «связок» они авторитетом не пользуются и аналогичного «выхода» на элитные этажи государственной власти не имеют. Вообще немецкие элиты по преимуществу остаются мужскими, хотя в середине 90-х гг. женщин на «элитных» должностях было уже в пять раз больше, чем 30 лет назад (сказались система «женских квот» при найме на руководящую работу и воссоединение с ГДР).
Настоящий прорыв удался женщинам в профессиональной политике – там их 36%; меньше женщин на высоких административных и профсоюзных должностях – соответственно 12 и 9%; в руководстве СМИ – 8%; среди научных элит – 3%; в руководстве крупных концернов – 2%; в армии – 1%.
Воссоединение Германии сложившиеся в старой ФРГ структуры элит не поколебало. Небольшой всплеск произошёл лишь в политической жизни – в «западные» партии влились новые честолюбивые политики, до этого профессиональной политикой не занимавшиеся. Некоторым из них удалось, как нынешнему федеральному канцлеру Ангеле Меркель, подняться на самые верхи государственной власти, другие, заработавшие было себе популярность на волне демократических перемен в ГДР, в общегерманской политике быстро сошли на нет.
В целом же элиты ГДР просто не были допущены к «рулю». Западногерманские элиты постарались отправить квалифицированных конкурентов с востока на социальное дно, причём не только убеждённых партийцев и идеологов, а просто – всех. Невостребованным оказался дипломатический корпус ГДР, по идеологическим причинам были «уйдены» с кафедр профессора (многие из которых тут же уехали в США), потеряла работу подавляющая часть высшего офицерства.
Ухудшение социальной ситуации по стране в последние годы повлекло за собой изменение взаимоотношений между элитами и простым народом. Социальная лестница перестаёт функционировать, доступ на «высшие этажи» становится всё более сложным, высшее образование перестаёт быть гарантией стабильного социального положения.
Экономические элиты подались в неолиберальный лагерь – результаты опросов показывают, что ответственность теперь воспринимается предпринимателями уже не как гражданская обязанность, а как добровольный акт. Поддержка неимущих уже не тихая рутина государственной политики «выравнивания социальных шансов», а – в американском духе – частная благотворительность, действенный инструмент рекламы, предполагающий восторженную благодарность облагодетельствованных, желательно перед телевизионными камерами. Только вот в быту эти облагодетельствованные начали завидовать своим благодетелям с такой силой, что «чересчур высокие» зарплаты топ-менеджеров стали темой дебатов в бундестаге – ситуация, в Америке, например, немыслимая. А благодетели тем временем начали создавать для себя закрытые посёлки с охраной. Тенденция для Германии новая и ставшая поэтому предметом внимания СМИ.
Так что заявление Герхарда Шрёдера: «Германии нужны элиты» – упало на нехорошую почву. Канцлер имел в виду усиление позиций Германии на мировом рынке высшего образования и науки – создание элитных высших школ, однако дискуссия пошла шире.
Элитные университеты? А как же быть остальным, где и так идут сокращения, где на одного профессора приходится аж по 50 студентов? Ещё большее социальное расслоение? Сколько социального неравенства выдержит ещё немецкое общество? Да и кто может поручиться, что новые «элитные» высшие школы, где студенты должны будут получить как можно больше высококачественных знаний по выбранной профессии, действительно дадут новое поколение элит своей стране? А не выпестуют ли они тот тип молодых специалистов, которых вполне можно охарактеризовать хлёсткой цитатой Достоевского: «международные межеумки с коротенькими мыслями»? «Коротенькие» во всём, что не касается их специальности и заработка. Эксперты, работающие на международные фирмы, менеджеры, семьёй и родиной которых становится их корпорация, учёные «перекати-поле», кочующие по университетам мира... Они слишком поздно осознают, что «международная элитарность» – химера, что даже в нынешнем глобализирующемся мире истинная элитарность национальна и неотделима от ответственности за свою страну.
Переход на Болонские критерии в высшем образовании многими в Германии воспринимается скептически. И в то время, как новые учебные курсы в рекордно короткие сроки штампуют глобальному рынку молодых «мастеров», национальные элиты придерживаются старых традиций. Например, политические фонды, по результатам строгого отбора назначающие стипендии одарённым студентам (многие из которых впоследствии работают в структурах государственной власти, в политике, в правовой сфере), отказались предоставлять стипендии для новых, укороченных курсов. По мнению фондов, процесс университетского образования не ограничивается накоплением знаний, это одновременно и процесс социализации молодых людей, процесс определения политических и общественных приоритетов, процесс окончательного становления личности. Поэтому фонды – каждый на свой лад – стараются опекать своих стипендиатов, организуя их в региональные группы, устраивая для них элитные семинары, создавая структуры «бывших стипендиатов». Такие общественно-политические инициативы возможны только в ходе полноценного высшего образования.
Дискуссия об элитах, не утихающая в немецком обществе, сводится в итоге к вопросам социальной справедливости, к проблемам подготовки молодых специалистов международного класса и к конкурентоспособности немецких университетов на мировом рынке.
Мнение большинства было таково: в первую очередь нужно обеспечить молодым людям равенство шансов – тогда и конкурентоспособная в мировом масштабе элита появится в Германии.
На положение традиционных элит, стоящих у руля власти, и на пути их пополнения она не влияет.