Главный редактор любимой народом газеты «Московский комсомолец» отмечает юбилей
Обрисовать человека, не поддающегося втискиванию в рамки… Презирающего трафареты, попирающего каноны, внутренне противоречивого, бурного, простирающегося далеко за пределы видимого облика и, следовательно, не расшифрованного, неудобного для понимания, не сглаженного штормами обстоятельств до обтекаемости прибрежного голыша…
ОСТАНОВИТЬСЯ, ОГЛЯНУТЬСЯ…
Сюжет первый. Ночь, перестук колёс, в купе поезда Москва–Ленинград Александр Аронов читает стихи: и знаменитое «Остановиться, оглянуться», и ещё не ставшее популярнейшим после рязановской «Иронии судьбы» «Когда у вас нету тёти», и запрещённое цензурой «Когда горело гетто…» На столике в такт движению состава покачивается в стаканах водка. Мы втроём: чтец (он заметно старше нас возрастом), Павел Гусев и я. Движемся на премьеру самой первой моей пьесы… Начальник управления культуры Ленинграда Анатолий Тупикин (я познакомился с ним недавно в Лондоне, на шахматном матче Каспаров–Карпов) дарит нам визит на Мойку к Пушкину, посещаем БДТ и Мариинку… Беззаботность, загульность, ощущение полноты безоблачного счастья…
На этой бравурной ноте и закончить бы мемуар: лихо съездили, не без эпикурейства и приобщённости к прекрасному провели время… Однако перекидываю мостик – в будущее, где поэт (и по совместительству колумнист «Московского комсомольца») Саша Аронов тяжко занедужит, утратит дар рифмовать, не сможет служить газете, как прежде, с полной самоотдачей. Главный редактор «Московского комсомольца» Гусев продолжит упрямо публиковать прежние Сашины стихи. Сохранит ему зарплату. А когда Саши не станет, издаст сборник его стихов и статей.
Сюжет второй. Редакционный шофёр Владимир Георгиевич Испир, возивший многих главных редакторов «МК», фронтовик и замечательный часовых дел мастер, состарился, стал задрёмывать за рулём. Дошло до небольшой аварии. Но списан по возрасту не был, был переведён приказом Гусева на не связанную с разъездами должность помощника главного редактора. Не берусь судить, насколько дельным референтом стал, зато подрёмывал теперь в приёмной, возле телефонных аппаратов, на звонки отвечал зычно, строго, обстоятельно, закончил трудовую страду уважаемым и уважающим себя человеком, так сказать, на боевом посту.
Юмористическая подкладка. Вид Владимир Георгиевич имел солидный, носил очки в золотой оправе, зимой ходил в ратиновом, купленном в горкомовском распределителе пальто, пыжиковой шапке. Однажды повёз Гусева в отдалённый район Московской области, где Гусева в лицо не знали. А горкомовского пальто и пышной шапки у Павла не было. Местные руководители бросились привечать и обхаживать солидного Владимира Георгиевича, усадили на почётное место, решив, что главный редактор – он, скромного Павла оставили без внимания. Павел рассказывал об этом и хохотал.
О Гусеве невозможно говорить невсерьёз, слишком заметное место занимает эта фигура на небосклоне сегодняшней действительности. Но и вещать о нём официально, казённо, застегнувшись на все пуговицы, – неправильно, поскольку сам он вот уж не пафосен, а раскован и прост, его характернейшая (если не сказать, определяющая) черта: умение любую, даже самую сложную и неприятную для себя ситуацию вывернуть наизнанку, обратить в юмор.
Сюжет третий. Однажды в Африке, в компании таких же сумасшедших искателей приключений, как он сам, Гусев оказался без еды и питья, единственное, чем располагала группа энтузиастов, – туша добытого ими льва. Гусев (это мне поведал один из участников экспедиции) принялся горячо всех отговаривать от идеи пробовать мясо хищника: «Это кошка, обыкновенная кошка, только большая, неужели станете лакомиться кошкой?» Сам тем временем готовил рагу из льва, поскольку предвидел: сидеть голодными придётся не один день. В итоге под аккомпанемент причитаний о кошке накормил деликатесным блюдом. Кулинар и гурман он, и это тоже надо отметить, отменный.
Сюжет четвёртый. Павел и заведующий отделом спорта (ныне – первый заместитель главного редактора «МК») Пётр Спектор засиделись до утра у вратаря «Спартака» Рината Дасаева. Пётр по окончании затянувшейся беседы остался догуливать, Павел поехал на редакционную планёрку. Где строго спросил: «Почему отсутствует Спектор?» Сотрудники тотчас объяснили: Спектор в спорткомитете. Павел остался удовлетворён ответом. «Хорошо, – сказал он, – умеете защищать товарища».
СЕКРЕТ УСПЕХА
Рыбалка, охота… Умение не забывать ни крупицы добра. (Редкое, согласитесь, качество.) Проницательность, прозорливость, насмешливость… Но мог ли он жить и состояться без литературы, театра? Без головокружительного простора, который дарит личности искусство? Доминанта сущности Гусева – это прежде всего литература, преданность ей, благоговение перед ней. Трепетное отношение к книге и слову. Отсюда – романтические поездки в домик Михаила Пришвина и дипломная работа о дневниках Пришвина, которую Павел защитил в стенах Литинститута. Отсюда – едва ли не лучшая в стране, способная поспорить наличием раритетов с Ленинкой, любовно собранная библиотека… Зачем ему, состоявшемуся (окончившему геолого-разведочный) и вполне благополучному, довольному тем, как складывается карьера, – штурмовать твердыню оккупированного детьми советских классиков Литинститута, зачем пассы в направлении неласковой к чужакам, непробиваемой, сцементированной круговой порукой отечественной драматургии? Любопытная деталь: он приходит в «Комсомолец» и – какое выбирает амплуа? Может – кто запретит первому лицу газеты? – обращаться к любым темам, выбирать любые жанры, но становится театральным обозревателем. Делается завсегдатаем кулис, не пропускает ни единой премьеры… Спешит на «закрытые» просмотры фильмов: в ЦДЛ (куда проводила нас моя мама) и Дом кино, продолжает библиофильствовать, маниакально ищет и покупает старинные фолианты, хотя зарплата невелика. Дружит с букинистами, в первую очередь со знаменитым Сергеем Ниточкиным, множит контакты в творческой среде: то днюет у прозаика Юрия Додолева, то едет к сталинскому сидельцу Марлену Кораллову, встречается с Анатолием Ананьевым и Анатолием Алексиным, Альбертом Лихановым и Андреем Дементьевым, зазывает на выступление в «МК» пародиста Александра Иванова и афориста Михаила Генина, вступает в дискуссии с Ильёй Глазуновым, советуется с Евгением Сидоровым, по-соседски калякает с Кареном Шахназаровым и Игорем Шкляревским… Эти кирпичики и песчинки общения станут нравственным и культурным фундаментом издания, которое Павел возглавляет. На дворе неповоротливые подцензурные времена, а на страницах «МК» расцветает эквилибристика иносказания, поблёскивают притчевые пророчества, бередят воображение тайны метафор… Сколько событий, передряг, катаклизмов вместила эпоха – великих, кровопролитных, судьбоносных… Должен был найтись осмысливатель ей под стать, не боящийся рисковать, готовый находиться на острие, постоянно вызывать грозу на себя, подставлять себя под удар – без выходных, ежеминутно, непрерывно.
Сюжет пятый. Когда Павел был назначен главным в «МК», некоторые из прежних сотрудников газеты сочинили и отправили в горком партии письмо, где выражали недоверие новому руководителю. Неприятная смута длилась недолго. А потом один из подписантов захворал. Павел первый бросился хлопотать о нём в Боткинскую.
Сюжет шестой. Павел приехал ко мне поздним вечером и сказал:
– Я не главный «Комсомольца». Меня сняли. На бюро горкома партии.
Состояние и вид его заставили полезть в холодильник за сорокаградусным лекарством. Монолог Павла невозможно забыть, такие удивительные подробности подковёрной внутрипартийной интриги он вместил: хозяин Москвы Гришин, взбеленившись на одну из публикаций «МК», приказал освободить Павла от должности. Комсомольский вожак столицы Станислав Смирнов притворно взял под козырёк, но попросил отсрочки, чтобы наказать провинившегося по всей строгости. Стареющий Гришин на уловку поддался. Молодой Смирнов на следующий день собрал бюро горкома комсомола и вкатил Павлу выговор. Этим ограничился. За один проступок дважды не наказывают.
Но тут наступила эра Ельцина, он поддержал газету. Но сам вскоре запросил поддержку.
Павел стал министром информации в правительстве Лужкова. И вроде можно было вздохнуть спокойно. Но разве бывают спокойные времена в жизни отчаянной газеты? То в редакцию нагрянула фашиствующая «Память». То в разгар путча Руцкого–Хасбулатова редакцию обстреляли, пули свистели над головами журналистов... А самое ужасное – в её стенах взорвали Диму Холодова…
СОЛЁНЫЕ ОГУРЦЫ И КОСТЮМЫ БЕЗ СПИНЫ
Не будем, однако, забывать: жанр юбилейных заметок подразумевает рассказ прежде о себе и своей роли в истории, а уж потом – о юбиляре и его деяниях. Не возьму на себя смелость нарушить сложившуюся практику и укоренившуюся традицию.
Сюжет седьмой. «Литгазета». Легендарное старое здание. Не на Костянском, а ещё на Цветном бульваре. Я – младший редактор в отделе русской литературы. Накануне я, Павел (второй секретарь Краснопресненского РК ВЛКСМ), начинающий поэт Юра Поляков и маститый Сергей Мнацаканян крепко оттянулись. И вот Павел с Сергеем прибыли рано поутру ко мне на службу и привезли с Центрального рынка солёных огурчиков для поправки здоровья. Это ли не трогательная забота о друге?
Сюжет восьмой. В котором не боюсь предстать в смешном виде. Советские времена. Пишу повесть о событиях 1905 года. Опираюсь на записи моего дедушки – вот уж не революционера. (Ещё невозможно представить, что вскоре увижу на улицах Москвы такие же баррикады, какие видел он во время первой русской революции.) В повести использую ещё и дневничок дедушки о его поездке в Италию в 1912 году. Напомню: речь о временах, когда не то что молодой начинающий автор, но заслуженные мастодонты пера не могут мечтать о поездке в Венецию или Рим.
Звонит Павел:
– Я назначен руководителем туристической группы. Маршрут обозначен так: «Музеи Италии». Собирай документы…
Желающих поехать много. Гусев сумел сделать так, что я попал в число счастливчиков. А вскоре на моём дне рождения он произнёс тост:
– Андрей говорит: «У меня всё написано, но хотелось бы сверить детали». Сочинил об Италии, там не побывав! Научи сочинять, не видя, понаслышке…
Гости смеялись. Я тоже. Покатывался.
Между прочим, первую рецензию на первую мою «толстую» книгу написал именно Павел и опубликовал в «Московском литераторе», где главным редактором был Сергей Мнацаканян…
Лирическая подкладка. На площади Миланского вокзала мы с Павлом купили один банан на двоих (денег было кот наплакал) и разломили пополам. И, будто Герцен и Огарёв на Воробьёвых горах, поклялись в вечной дружбе.
Комически-трагическая подкладка № 1. В Риме в витрине увидели уж очень дешёвенькие костюмчики. В Москве раздобыть нормальную одежду было нереально. Зашли, приценились. Оказалось, это магазин похоронных принадлежностей. (О нашей не состоявшейся покупке потом ходили анекдоты.) Вернувшись, узнали: у тогдашнего нашего приятеля Юрия Щекочихина сердечный приступ, поехали навестить. Жена Юрия строго-настрого запретила эмоционально на него воздействовать, сказала: больному нужен абсолютный покой, велела говорить на отвлечённые темы. Мы переглянулись и пообещали. Начали беседу с больным так:
– Были в Италии… Присмотрели тебе костюмчик. Недорогой…
– Что ж не купили? – спросил Щекочихин.
– Да он, понимаешь, без спины… Для покойников…
Щекочихин прыснул. Смеялся всё громче. Услышав его смех, примчалась жена. Узнала о причине смеха и прогнала нас прочь.
Комически-трагическая подкладка № 2. В той поездке собрались в основном искусствоведы из Музея Пушкина и Третьяковки. Наступил праздничный день – поход в Уфицци. Утром за завтраком Павел объявил:
– Сегодня играет советская сборная в отборочном матче. Пришло распоряжение из посольства: все должны сидеть в гостинице, в холле перед телевизором и болеть за наших ребят. Иначе итальянцы заподозрят нас в непатриотизме. Экскурсия в Уфицци отменяется.
Поднялся гвалт негодования! Лишь минут через пятнадцать удалось объяснить, что это розыгрыш.
Сюжет девятый. Многое связывающее меня и Павла носит мистический характер. Заболела мама. Её отвезли в больницу почти в безнадёжном состоянии. Я вышел из здания больницы потерянный и подавленный. И тут рядом затормозила чёрная «Волга», из неё вышел Павел. Он случайно проезжал мимо и увидел меня. Случайно ли? Провёл со мной весь день, уехал поздно вечером. Только тут я решился позвонить в регистратуру. Ждал ужасного ответа. Но сказали, что маму перевели из реанимации в обычную палату. Ночью я помчался к ней. До сих пор во мне убеждение, что своим присутствием, тем, что был рядом, Павел отвёл беду.
Об интеллигентности, терпеливости, доброжелательности его собственной мамы, Аллы Михайловны, ходят легенды, о подлинно московском укладе жизни их семьи можно рассказывать бесконечно долго.
Сюжет десятый. Когда Павел закончил свою первую пьесу, то на радостях собрал друзей. После застолья режиссёр Володя Драгунов уезжать от Павла не захотел. Под предлогом того, что собирается пьесу ставить и нужны доработки, задержался в квартире на продолжительное время. Павел ездил на работу и возвращался со службы, мама Павла Алла Михайловна ходила в магазин, приносила продукты, изредка позванивала жена Драгунова Света, интересовалась: не собирается ли Володя домой…
Сюжет одиннадцатый. Как делегату съезда ВЛКСМ Павлу вручили кейс, набитый всячиной. Был там и электронный будильник, большая диковинка в те дни, его Павел отдал мне. Будильник этот до сих пор отсчитывает часы и минуты, и я не перестаю думать: значит, живу по гусевскому времени.
Что это значит? А вот что.
Сколько раз люди начинали истово, яростно со мной дружить, я не мог понять, в чём дело (и приписывал вспыхнувшую приязнь собственному харизматическому влиянию), но в самый жаркий период накала отношений, слегка смущаясь (или, напротив, стервенея), они произносили: «Ты не мог бы поговорить с Гусевым…» Бывали среди таких обращений и необходимые. Я познакомил с Павлом директора ЦДЛ Владимира Носкова, когда Дом литераторов хотели у писателей отнять, и благодаря публикациям «МК» Дом удалось отстоять. Но хватало случаев, когда контактов с Гусевым домогались ужасающие типы. Один из таких спеленал меня по рукам и ногам, я не мог ему отказать. Павел не рассердился, не упрекал. Но терпеливостью своей заставил задуматься о том, что имею право и чего не имею право совершать.
Сюжет двенадцатый. На 50-летии Павел попросил меня быть тамадой. Предупредил:
– Надо выдержать первые 50 минут. Дать слово только тем, кого мы наметили. Потому что Лужков сможет пробыть на моём празднике только 50 минут. Потом уйдёт. Но каждый захочет покрасоваться именно в эти 50 минут, чтобы мэр его услышал… Будь твёрд.
Желавшие выступить просили, умоляли, грозили… Гусев подмигивал:
– Крепись…
Свой тост я тогда не произнёс. Напор гостей, желавших выступить, не ослабевал в течение нескольких часов. Произношу то, что намеревался, спустя десять лет – без особых корректировок: большое счастье, что 60 лет назад в скромной семье Аллы и Николая Гусевых появился на свет мальчик Паша. Ничто не предвещало (кроме расположения звёзд), что этому мальчику уготовано прекрасное будущее. Путешествия и дипломатическая деятельность, журналистика и драматургия, жёны, дети, создание газетно-журнального концерна, которому позавидовал бы сам Херст, Общественная палата, председательство в гольф-клубах, попечительство во многих фондах, почитатели и завистники, а также бесчисленные интервью, в которых он сам редко говорит о себе всерьёз… От имени всех твоих друзей желаю тебе, Павел, долголетия, счастья, творчества, успехов – по всем, не только газетным, статьям!
Дорогой Павел!
Удивительно подумать: ровно 30 лет назад мы познакомились с тобой в Краснопресненском РК ВЛКСМ. Ты был первый секретарь райкома, а я – комсорг Московской писательской организации. Весёлый у нас был райком, о чём я и постарался написать в повести «ЧП районного масштаба», которую, ещё не остывшую, прочитал первому именно тебе. Потом ты возглавил «Московский комсомолец», став самым долголетним и, по-моему, самым блестящим редактором этой знаковой газеты. С тех пор «прошли года чредою незаметно», как сказал поэт, «и многое переменилось в нас». Многое переменилось и вокруг, но ты всё такой же – жизнелюбивый, работящий, талантливый и умеющий ценить талант других.
Категорически не верю в твоё 60-летие, желаю тебе тем не менее: как редактор редактору – тиражей и новых читателей, как драматург драматургу – новых театральных побед, как товарищ товарищу – здоровья, счастья и верных друзей.
Твой