КНИЖНЫЙ 
РЯД
Нина Краснова. Избранное: Стихи / Предисловие Валерия Золотухина. – М.: Издательство «Книжный сад», 2011. – 416 с. –1000 экз.
В современном многоликом литературном сообществе Нина Краснова остаётся поэтом недооценённым. Несмотря на довольно большое количество критических высказываний о её творчестве, мало кто по-настоящему проанализировал его место в сегодняшнем контексте. Пожалуй, в этом плане стоит выделить замечательную статью Игоря Шайтанова, вошедшую в его книгу о поэзии «Дело вкуса», – но, кажется, помещённую туда, скорее, для демонстрации большего разнообразия направлений, где представлено и такое – условно говоря, «народное»… В советское время стихи Красновой были оценены по достоинству (примеры тому – слова Виктора Астафьева, Евгения Долматовского, Владимира Солоухина). Всего в период с 1979 по 1989 год у Красновой вышло четыре сборника. Книги же, опубликованные позже (в общей сложности на счету поэтессы 14 сборников, стихи из которых составили настоящее избранное), на фоне «бума» поэзии 90-х и 2000-х смотрелись несколько маргинально и даже наивно, вкупе с отсутствием громких публикаций фактически вытеснив имя поэтессы из легитимных. Обособленное положение – быть может, минус в смысле литературной социализации, но несомненный плюс для поэта, делающего что-то совершенно отличное от столбовых дорог и ответвлений современного мейнстрима. Своё мнение по поводу таланта поэтесса выразила чётко: «Ну а что такое, в сущности, талант? Это отклонение от нормы». Те же рецензенты, которые потрудились дать обстоятельную оценку этому «отклонению» (Эмиль Сокольский и Анна Гедымин, авторы статей о Красновой, опубликованных в «НГ-Ex libris» от 4.03.2010 и 11.08.2011 соответственно), кажется, с трудом сдерживают своё восхищение. А восхищаться, по правде говоря, есть чем.
Среди расслоения нынешних нормативных стилистик Краснова действительно кажется экзотом: сложно представить подборку этих стихов в «Новом мире» и «Знамени»; ещё сложнее – в «Арионе» или «Воздухе». Но и к представителям «патриотического» направления её не отнесёшь – в силу острой индивидуальности и отсутствия петой-перепетой пресловутой «социальной темы». Краснова стилистически наследует советской поэзии – с её внятностью, тяготением к выдержанным регулярным размерам, – но лишена идеологизированности и обладает мощным самобытным голосом, чего не было у многих советских стихотворцев. Поэтесса удачно работает на грани серьёзной и массовой поэзии, не опускаясь до банальностей, но не теряя чистоты и лёгкости восприятия. Думаю, Краснова бы не согласилась с определением поэзии, данным филологом Дмитрием Баком, как «права на сложный язык»; ей ближе восприятие этого вида искусства сознанием простого читателя – внятное высказывание, рассчитанное на эмоциональное сопереживание, на мгновенный лобовой эффект. «Принцесса эротической поэзии», по версии газеты «Московский комсомолец» 1995 года (поэтесса гордится этим званием), обыгрывает штампы, органично сочетающиеся с частушечно-мелодической основой стихотворения («У цветов примятых / Ночью ветер плачет. / Не поймёшь меня ты – / Не полюбишь, значит»); возвращает в поэзию забытую исконность народных примет (текстов на фольклорном материале сейчас пишется сколько угодно, но они в лучшем случае принимают характер стилизаций или иронического стёба; у Красновой же интерпретация этой темы сопряжена с искренней верой – «Я слыхала: если сон – под пятницу, / Непременно сбыться должен он»). В этой книге органично многое – даже постоянное апеллирование к социальным клише («Я студентка! Я живу в столице!»); концептуален в этом плане выбор автора предисловия – им стал народный артист России Валерий Золотухин, чей статус как бы подчёркивает социальный успех и выполняет роль сelebrity, – определяющим является именно громкое имя, а не компетентность высказывания. В похожем ключе выдержан один из последних разделов книги с провинциально-милым названием «Знаменитости о Нине Красновой»: раз о тебе сказали «знаменитости», значит – ты достойна, популярна, поднята на щит массового признания. Мотив для книги немаловажный: недаром в авторском послесловии Краснова перечисляет всех своих учителей, попутно не забыв отметить, что этот её стихи «публиковал в альманахе», а тот – «приглашал выступать». Провинциальная обаятельность, которая располагает к лирической героине Красновой и естественно напрашивается на язык в виде определения её творчества, позволяет художественно воплотить даже такие сюжеты, как «На получение рязанской прописки», – эффект, заданный названием, строится здесь на сочетании одического пафоса с намеренной сиюминутностью смыслового повода.
Наивность поэзии Красновой, однако, чисто внешняя: за ней прячутся и житейская хитрость, и искушённость, и (согласно точному выражению рецензента Эмиля Сокольского) «интеллектуальный пригляд». Учёность, по мысли Красновой, не грех (приводимый в послесловии список поэтов-классиков, оказавших влияние на её творчество, довольно обширен, а в одном из стихотворений поэтесса признаётся, что «забросила Фолкнера и Пруста»), но любая оболочка – ничто, если не смыт покров искусственности: «Предъявите вашу душу, / Паспорта не надо». Лирическая героиня Красновой, восхищаясь естественностью природы и отождествляя себя с ней, противопоставляет луговые цветы садовым («Я росла цветком не блёклым и не вялым, / Исключением из правил и систем»), иронизирует над собой после смыва косметики («Погляделась в зеркало, дурёха, – / Вовсе быть естественной неплохо»). Краснова, безусловно, относится к тем поэтам, которых лучше читать книгами, а не отдельными стихотворениями, – в контексте книжного высказывания органично смотрятся и сиюминутные сюжеты, и стилизации под детский фольклор: в поэме «Сон про войну», героиня которой, услышав объявление по радио о начале войны, убегает из города, почти копируется интонация маленькой девочки. Поэтесса умеет и плакать, и петь, и веселиться на пределе сил; подлинно художественное значение имеют её «похоронные» стихи, ценные трагизмом и достоверностью психологического переживания.
Последнее не отменяет, однако, большого количества «альбомных» стихов на случай, не дотягивающих до уровня художественного произведения: дидактичные обращения к согражданам с призывами «предотвратить войну» и «ответственности больше проявлять» выглядят даже в провинциальном контексте книги не только наивно, но и слегка нелепо. Сборник можно было бы сократить примерно на треть, убрав элементы случайного, – представление о поэтическом творчестве Красновой в нём дано настолько полно, что иногда кажется избыточным: к примеру, в разделе из книги «Потерянное кольцо» так подробно пересказываются коллизии тривиального житейского разрыва, что некоторые стихотворения переходят на уровень самоповторов. Краснова профанирует библейский сюжет, создавая цикл на основе эпиграфов из «Песни песней», где раем становится «дырявый сарай», а ложем – «солома»; на общем провинциальном фоне книжность и литературность – по счастью, редкие – не идут к «затрапезному» наряду. Трудно назвать поэтической удачей и школярское «Посвящение Петру и Февронии», написанное, как признаётся поэтесса, «по госзаказу Валерия Золотухина». Кроме того, жаль, что книге не достались хорошие редактор и дизайнер: броско-безвкусное оформление, напоминающее телефонный справочник с золотым тиснением и характерной ленточкой, отсылает уже не к милой доброй «провинциальности», а к провинциализму в отрицательном значении этого слова.
Как бы там ни было, на фоне современной поэзии стихи Красновой ценны именно своей маргинальностью. В послесловии и тематически близком ему стихотворении поэтесса трогательно рассказывает, как сестра в детстве запрещала ей читать Есенина, а та «всей душой жалела и любила» поэта, мечтая оказаться на месте его избранницы вместо Айседоры Дункан. Что точно удалось Красновой – если не стать вровень со своим кумиром и не превзойти его, то выработать самобытную интонацию, будучи счастливо лишённой «есенинщины» (в смысле подражательщины), переняв лучшие черты его лирики – народность, эмоциональную распахнутость, смысловую внятность – и при этом сохраняя статус явления. Явления, о котором ещё предстоит говорить.