Штеренгарц Р.Я. Тайна обаяния Н.В. Гоголя в литературе, театре и изобразительном искусстве. – М.: Прогресс-Традиция, 2008. – 144 с.
К безусловным заслугам этого прелюбопытного крупноформатного издания следует отнести прежде всего своевременность, поскольку предложено вниманию досточтимой публики оно было незадолго до ожидаемого знаменательного юбилея писателя, «который был одной из самых знаменитых фигур всей российской словесности». Не меньшего уважения заслуживает и увлечённость автора своим героем, помноженная на тщание, но отнюдь не на амбиции; чего нет – того нет: г-н Штеренгарц прямо во введении предуведомляет нас, что книга сия писана «читателем Гоголя, любителем и собирателем иллюстраций к его произведениям во всех видах графического искусства», а не профессионалом-искусствоведом, каковым обстоятельством, очевидно, заранее извиняются «все её возможные недостатки и огрехи, а может быть, и некоторые достоинства».
К раскрытию тайны обаяния Гоголя автор подошёл обстоятельно и системно, довольно любопытным образом распределяя свой энтузиазм между сферами проявления упомянутой выше тайны.
Не будучи, надо полагать, профессионалом-литературоведом, усердный автор тем не менее посвящает главе, называющейся «Русская литература Пушкинского и Гоголевского периода», 30 полновесных альбомных страниц, на которых делает немало метких наблюдений. «Литература страны – душа её организма; поэзия – сердце литературы…». «Про великого русского поэта и своего друга поляк Мицкевич, судя по одной только внешности, имел право сказать, что он «бьёт у царских ног поклоны, как холоп». Или вот ещё: «На картинах князя Гагарина среди живописной природы Кавказа привлекает к себе особое внимание стройная и нарядная фигура офицера в изящном мундире александровского времени». И точно: фигура «поэта – офицера и барича» – это «конёк» г-на Штеренгарца, оседлавши который он сбивчивой рысью исследует вдоль и поперёк «золотой век» отечественной словесности, заносясь иногда и на сопредельные территории, когда вспоминает про Байрона, Шатобриана и Шелли; образ, вырастающий под пером автора до архетипических высот, до идиомы; «красная нить», на которую наживляются многие прочие открытия этой густонаселённой главы. Оно, конечно, при вышеупомянутом мундире были далеко не все, в том числе и Гоголь, – но это уже частности, ведь они «жили, в сущности, теми же впечатлениями, дружили с теми же людьми…».
На главу, названную «Гоголь и изобразительное искусство», автор, который, как нам всё же удалось выяснить, является-таки членом Международной ассоциации искусствоведов и вице-президентом Клуба любителей графики, выделяет с 59-й по 67-ю страницы, а на «Литературные образы Н.В. Гоголя в графическом искусстве» – и вовсе полторы, видимо, полагая справедливым, что лучше один раз увидеть, нежели тысячу раз услышать. Оно и точно бы так, да вот беда: заботливо собранный и по-настоящему обширный корпус работ художников XIX–XX вв., вдохновлявшихся личностью и творчеством Гоголя, фотографий сцен из спектаклей, поставленных по его произведениям, а также актёров в образах героев мог бы стать подлинным украшением и даже вовсе главным содержанием альбома, но полиграфически исполнен столь невзрачно, если не сказать «мизерабельно», что в козыри уже решительно не годится…
И, наконец, главное потрясение поджидает нас в разделе «О состоянии психического здоровья Н.В. Гоголя». Что и говорить, тема животрепещущая, доселе вызывающая неподдельное волнение и у самой широкой читательской аудитории, и у специалистов, так по сию пору не расставивших всех точек над «i». Вот и наш многоуважаемый автор решается высказаться по этой проблеме, и, заметим, с полным на то основанием, поскольку одна из его профессий (sic!) – врач-психоаналитик. Для начала автор обращается к пытливому читателю с обстоятельной лекцией по популярной психологии и психиатрии, из которой мы можем узнать много нового о маниакально-депрессивном психозе, циклотимии и удельном весе циркулярных больных среди гениев. Узнаем и обо всём многообразии мер, предпринятых многочисленными представителями медицинского сословия для спасения умирающего писателя, – о том, например, что за два дня до трагической кончины эскулапам удалось-таки влить в писателя-страдальца чашку бульона и вложить ему суппозиторий из мыла, а на следующий день к нему были применены холодное обливание головы (да-да! не зря вспоминает здесь автор «Записки сумасшедшего»!), пиявки к носу и мушка на затылок… Глава поистине душераздирающая! Однако ж – увы! – так и не давшая нам ответа на вопрос: каким образом пресловутый суппозиторий и полдюжины пиявок должны содействовать раскрытию «Тайны обаяния Гоголя»?
Что ж, верно, не пробил ещё её час! Тайна обаяния великого писателя по-прежнему ждёт своей окончательной разгадки. Или новых исследователей.