В нашу последнюю встречу, а дело было накануне Дня работника культуры, директор музея-усадьбы «Останкино» Геннадий ВДОВИН посетовал: вы, журналисты, только под праздники появляетесь, нет чтобы прийти просто так, поговорить о буднях. И я торжественно пообещала, что в следующий раз разговор будет не «датский». Получилось же из этого вот что.
– Геннадий Викторович, так с чего же мы начнём наше «интервью без повода»?
– С повода. В этом году, по правде говоря, без повода не получится: мы отмечаем 90-летие нашего музея. Не так широко, как хотелось бы, поскольку ввиду кризиса отключён свет в конце туннеля. Пик торжеств придётся на конец июня. Большую выставку сделать не получилось, но своё последнее приобретение – редкую и довольно внушительную, более 80 предметов, коллекцию бисера – мы обязательно публике представим. И устраиваем роскошный театрально-музыкальный сезон – 4 концерта в неделю, а не 2–3, как это было раньше. А ещё мы решили, что наш парк теперь будет открыт до 9 часов вечера: не лишать же влюблённых прогулок при летних закатах!
– А как обстоят дела с более приземлёнными материями, например, с вашей многострадальной протекающей крышей?
– Слава богу, вышло постановление Правительства Москвы, которого мы очень долго добивались, о первоочередных противоаварийных работах. Я надеюсь, что выделенные на это 68 миллионов рублей наконец-то начнут работать.
– Когда?
– Мы готовы начать в любой момент, и наши подрядчики тоже. Параллельно с сезоном, не закрываясь. Готовы работать в две смены, ночью. Мы же сумасшедшие…
– Значит, есть надежда, что когда-нибудь театр будет таким, как при Шереметевых?
– Надежда есть. Нам сейчас важно сделать крышу и укрепить стропильные конструкции – лаги и прочие укосины. Затем возьмёмся за верхнее машинное отделение, которое сохранилось относительно неплохо, и только потом попробуем по аналогии восстановить нижнее, так называемый трюм, оборудование которого было разобрано ещё в 70-х годах XIX века, во время ремонта дворца. Но первоочередная задача – это восстановление несущих конструкций.
– Первоочередная, но не единственная?
– Разумеется. Любой дворцово-парковый ансамбль – это сложно устроенный организм. И ансамбль он не только с точки зрения всяческих красот, но и по части технологий…
– …взаимодействия частей?
– Совершенно верно. Дворец – деревянный, а почвы в наших местах перенасыщены влагой. Поэтому в парках русских усадеб и высаживали липы, они до 50–70 лет работают как дренаж. А потом их надо выкорчёвывать и сажать новые. Далее: за те 200 лет, что существует Останкинский дворец, антропогенная и техногенная нагрузка на него сильно возросла, и как бы хорошо мы ни реставрировали принадлежащие музею 10 гектаров парка, это всё равно что построение социализма в одной отдельно взятой стране. Вот почему московское правительство прилагает усилия для создания музея-заповедника, соединив шереметевские земли. Понятное дело, никто не говорит о том, чтобы спилить Останкинскую башню или отобрать кусок территории у ВДНХ и Ботанического сада, но соседствующий с нами парк (прежде имени Дзержинского), некогда это была пейзажная часть усадебного парка, конечно, должна принадлежать заповеднику. Тогда можно будет провести реставрацию и нагрузку города на памятник снизить. Плюс можно будет восстановить хотя бы часть утраченных малых архитектурных форм. Их на территории усадьбы было 56, на 28 из них исторические планы сохранились. Тогда музей сможет как-то развиваться и решать свои проблемы. Будет где хранить фонды, разместить реставрационные мастерские, детский центр, выставочные залы, лекторий. Сейчас-то у нас, кроме самого дворца, находящегося в аварийном состоянии, ничего нет.
– А сколько времени при благоприятном стечении обстоятельств нужно на такую масштабную работу?
– Не меньше 5–10 лет. Приказ всё вызолотить к круглой дате, в смысле к столетию, ничего не даст. На каждом шагу мы сталкиваемся с проблемами, которые раньше никому решать не приходилось.
– Например?
– Никто раньше всерьёз не реставрировал памятники деревянного зодчества такого уровня. Обычно снимают декор, раскатывают всё по брёвнышку и ставят новую конструкцию, а то и вовсе заменяют дерево современными материалами. Чтоб не мучиться…
– …всё равно под декором не видно!
– Вот-вот. А мы всё время пытаемся донести до наших современников, что Останкино – памятник не только изящным искусствам, но и инженерии. Конструктивные схемы, которые здесь применены, должны быть изучены и сохранены. Большинство непосвящённых думают, что это простой сруб. А это сложная каркасная деревянная конструкция, по сути, провозвестница строительных технологий XX века. Потерять это было бы преступно. Так что наша реставрация – это ещё и научное исследование. И для её проведения необходим комплексный проект – не отдельно для дворца или парка, а для всего ансамбля.
– Кто мог бы его разработать?
– Специалисты есть: институт Спецпроектреставрация, Моспроект-4, другие организации. Но это не два месяца работы и не три копейки денег. Поэтому после уже вышедшего постановления надо готовить второе – о разработке проекта реставрации и его финансировании, где будет чётко прописано, что надо сделать и что мы получим в итоге. А это должна быть не накрытая стеклянным колпаком красота с табличкой «Руками не трогать», а активно работающий музей, приносящий пользу граду и миру. Простой пример: можно проложить дренажи в парке, но потом эту воду нужно вывести в городские коллекторы Мосводоканала, а это куча согласований, врезки в магистрали и прочее. То же самое с охраной территории, электричеством, кондиционированием и прочими атрибутами любого музея. Это долгий проект. Но мы будем руководствоваться не только интересами памятника, но и жителей: то, что можно держать открытым для посещения, будем держать, хотя это для нас дополнительная головная боль. Но у нас уже выросло поколение, не видевшее ГИМа и Третьяковки…
– Таких ансамблей, как Останкино, в мире не более десятка. У ваших зарубежных коллег тоже всё так сложно?
– Музейщики везде маргиналы, которым не хватает денег, любви и внимания властей, но в некоторых странах лучше прописаны законодательные механизмы. Германскому законодательству я просто поражаюсь: степень ответственности муниципалитета, мэрии, федеральной земли за тот или иной культурный объект прописана до гвоздя. У нас до сих пор для таких памятников, как Кусково, Останкино, то есть федерального значения, но находящихся в ведении субъектов федерации, не разграничены полномочия – кто сколько должен вкладывать. Я понимаю, что в принципе вопрос это сложнейший, хотя в нашем случае всё предельно ясно: в декабре 1917-го последние владельцы усадьбы передали её московскому совету рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
– Интерес к музею на фоне кризиса не падает? Многие ваши коллеги с гордостью говорят о росте числа посетителей.
– Число посетителей константно. Сезон у нас короткий, минус капризы погоды – в дождь и при повышенной влажности музей закрыт. Так что нам не так важно привлечь побольше посетителей, как извиниться перед теми, кто из-за дождя к нам не попал, и уговорить их приехать ещё раз. Посещаемость вообще дурной показатель. Мы выходим на уровень бани: оборачиваемость шаек без учёта качества мытья.
– А как это отслеживать?
– По числу возвращающихся посетителей.
– Тогда надо именные билеты выдавать.
– Почему бы и нет? А если серьёзно, я узнаю их в лицо, мы здороваемся, расспрашиваем про детей и здоровье. Есть тут у нас такая молодящаяся пенсионерка. В начале 90-х она появилась с коляской и долго и подробно расспрашивала меня, почему я это вырубаю, а то сажаю. Потом она приходила с пухлым младенцем, а в прошлом году сей юный отрок впервые пришёл с бабушкой на оперу.
– Музей – дело семейное?
– Это дело любовное. Своих посетителей надо выращивать. Музейщики любят делать вид, что они всем нужны и все нужны им. А это не так. Надо понять, кто твой посетитель.
– И кто же?
– В любом случае это человек со вкусом к подлиннику, отрицающий эрзац. Вот главный критерий. Я догадываюсь, что таких людей не много. Посещаемость – показатель только для новых, недавно созданных музеев, ибо любой, даже самый огромный, музей имеет свой предел. Вот почему, кстати, я не очень приветствую так называемую «Ночь в музее» как средство увеличения этой самой посещаемости.
– Вы у меня вопрос с языка сорвали.
– Ну, объехал я несколько дружественных музеев, где, как рабы на галерах, весь личный состав до двух ночи стоял на посту. И что? Чучело белой рыси в Дарвиновском музее в полночь выглядит иначе, чем в полдень? Или выставка, посвящённая Менделееву в Политехническом, после 19.00 воспринимается как-то по-другому?
Давайте честно: те, кто ходит на «Ночь в музее», больше за весь год там ни разу и не появляются. Приходят только ради халявы. Не понимаю! В День театра актёры даром не работают. В День ВМФ никого не катают бесплатно на крейсере «Варяг» или авианосце «Стерегущий». Почему в музей можно в этот день пройти бесплатно, притом что цены на билеты более чем приемлемые?
– Согласна, это развращает. То, что достаётся даром, не ценится никак.
– Гораздо актуальнее как раз другой вопрос: почему большинство музеев работает с 10 до 18 – ровно столько, сколько длится рабочий день. Кроме приезжих и пенсионеров в будние дни никто туда не ходит. В музее Бахрушина на какой-то выставке я увидел афишу, которая меня глубоко потрясла: в 1929-м году он работал с двух часов дня до полуночи. Так, может, не про ночь надо думать, а про вечер в музее? И не раз в году, а круглый год.
Беседу вела
Музыкальный фестиваль «Шереметевские сезоны в Останкино» проходит с 5 по 28 июня 2009 года.
Музей открыт для посещения с 18 мая по 30 сентября с 11.00 до 21.00.
Выходные дни: понедельник, вторник. При повышенной влажности воздуха и дожде музей не работает. Для посещения открыты: Итальянский павильон, Проходные галереи, театр, Египетский павильон, парк. В связи с проведением реставрационных работ отдельные залы могут быть исключены из осмотра.
Адрес: 1-я Останкинская ул., д. 5.
Проезд: до ст. м. «ВДНХ», «Алексеевская», тролл. № 9, 37, авт. № 85 до остановки «Улица Королёва» или от ст. м. «ВДНХ» трамваем № 11, 17 до конечной остановки.
Справки по тел.: (495) 683-4645.