Постоянный автор «ЛГ», известный сатирик – о писателе Николае Задорнове
– Михаил Николаевич, как ваш отец мог получить Сталинскую премию за книги, которые не воспевали ни героев Гражданской войны, ни героев первых пятилеток? А Сталинскую, насколько известно, так просто не давали.
– Я думаю, мы недооцениваем советское время. Действительно, когда он принёс свой роман «Амур-батюшка» в издательство, то редакторы, на уровне средних и нижних, ему отказали, заметив, что в тексте нет партийных руководителей и тому подобного… Но! Один из редакторов был, видимо, живомыслящим человеком, не рамочного мышления (а таких в советское время было много, и я лично таких знал) и передал роман главному редактору. Тот понял, что роман достоин публикации, но проблема партийности всё же есть. Обратились к тогдашнему руководителю советских писателей Александру Фадееву. Писателю (он впоследствии рассказывал эту историю моей маме) роман очень понравился. И он решил обратиться на самый верх, понимая, что иначе публикации не добиться. И как ни странно, в Кремле роман прочитали. Что значит в Кремле? Это значит – Сталин прочитал. И роман получил одобрение. То есть приказ публиковать. Одобрение и приказ в то время было одно и то же. Напечатать и дать премию. И все понимали: что премию имени Самого. И впоследствии отец считал, что было бы с его стороны предательством Сталинскую премию называть Государственной. Поскольку государство – это никто. И отец, не будучи никогда коммунистом и никогда не писавшим на партийные темы, никогда не выслуживавшийся перед Советской властью, перед партией, ценил, что эта самая власть создала Союзы писателей, композиторов, другие творческие организации. Театры были на дотации, ценились такие актёры, как Николай Черкасов, Грибов, Яншин, Станицын… Многие другие артисты МХАТа и Малого театра. На сегодняшний день мы этого лишены. И я не вступал в партию. Хотя в то время люди, чтобы в партию вступить, в очереди стояли. Я уже был лауреатом премии Ленинского комсомола за самодеятельность, как режиссёр. Мне в парткоме говорили: тебе пора становиться партийным. Отец, наоборот: не надо, не вступай, будешь зависимым человеком. Он оказался прав. Позже начальство требовало от меня поставить «Малую землю» Брежнева на сцене ДК Московского авиационного института. А я говорю: нет, не хочу. И никакой управы на меня найти не могли.
– Известно, чем руководствовался Сталин, давая премию за исторические романы, не идеологизированные?
– Есть такое мнение, что Сталин дал её вот почему. Россия пришла в Сибирь в лице крестьянства. Не завоевателя, как европейцы в Америке. Сталин, по-видимому, считал, что человек трудовой важнее, чем человек торгующий. Это я высказываю уже своё мнение, но опираясь на слова Фадеева. Премия дана за показ того, как Сибирь была освоена, а не завоёвана. И какие замечательные отношения сложились у русских переселенцев с местными нанайцами, удэгейцами, нивхами… И что Амур – река, дающая жизнь, а не несущая на своих водах военные корабли. Думаю, что именно это и понравилось Сталину. Ведь он приказал в своё время народам Советского Союза дружить. Нужен был пример. Выскажу своё мнение: анализируя современную ситуацию, вижу, что торгашей Советская власть не чествовала и это её самый главный плюс для меня.
– Как отец относился к Сталину?
– Думаю, что двояко. Мы никогда не заводили такой разговор. Но однажды он мне сказал, когда начали клеймить Сталина во всех газетах 80-х годов: ты знаешь, твой дедушка погиб в сталинской тюрьме, но всё не так просто, на смену Советской власти придут люди ещё более лицемерные, они разворуют Россию, у них не будет никакой совести. Этот разговор произошёл, когда начались первые съезды народных депутатов. И когда отец увидел их всех в лицо. Мне кажется, он и из жизни ушёл, разочаровавшись в переменах. Когда он увидел, что Советская власть рухнула со всеми её плюсами и минусами, а плюсов в жизни наступившей он не увидел. Сегодня трудовому человеку увидеть плюсы в жизни очень непросто. Их торгаш может увидеть. Политик. Чиновник. После того, как он мне сказал по поводу Сталина, что всё не так просто, мы поссорились. У меня тогда были очень демократические взгляды. Я верил: демократия – идеальное общество. Сейчас я совершенно поменял взгляды. Нет, возврата к прошлому нет. Но надо же брать из него и плюсы, а не перечёркивать всё. В этом я глубоко уверен. И – благодаря отцу.
– Понятно, как он относился к коммунистам, к власти… А к диссидентам?
– Диссидентов он ненавидел гораздо больше, чем коммунистов. Он понимал, что многие коммунисты преступны просто в силу своей безграмотности. А диссидентов он считал предателями. Кроме того, к нам часто приходили в гости такие люди, как первый секретарь ЦК Латвии Ян Эдуардович Калнберзин – очень честный человек. Я женился на его дочери. Это была очень честная семья. Можно сказать, что я до сих пор живу среди коммунистов. И сегодня среди демократов я не знаю таких же приличных людей.
– А о Солженицыне он высказывался?
– Да. Он сказал мне как-то: Солженицын интересно мыслит как публицист, но настоящим художником я его не считаю, к нему слава пришла за счёт темы, а не за счёт высокой художественности текстов, таких, например, как «В круге первом». Тут мы с отцом не поссорились, потому что, честно скажу: «В круге первом» я не дочитал, мне стало просто скучно. Это большая публицистика, которая может быть сжата до размера очерка. А когда дают на Западе Нобелевскую премию Солженицыну, то дают конечно же не за художественность. Русскую художественную литературу вообще перевести очень трудно. Так же отец говорил и о Пастернаке: стихи хоть и замечательные, но холодные. Отец больше любил Есенина. И говорил мне: не забывай, что поэзия Есенина – от сердца, а Пастернака – от ума. И когда началась «война» между сторонниками Пастернака и Шолохова, он, конечно, был на стороне Шолохова. Отец говорил: как это можно украсть роман, в котором так художественно выписана строчка? Ведь строчку украсть невозможно! И сейчас доказано авторство Шолохова. Отец вообще всегда был на стороне деревенщиков.
– Наверное, многие из них побывали в вашем доме?
– У нас бывали Астафьев, Марков, Шолохов, Фадеев, Леонов… А Луговской, Луконин? Это были великие поэты, которые сегодня незаслуженно забыты из-за изменившихся в обществе политических взглядов. Но поэзия не подчиняется политике. Я помню, как Луговской читал стихи у нас, а я, ещё сидя на горшке, слушал его… Отец говорил мне: ты тогда сможешь стать настоящим писателем, когда поймёшь, что простой народ умнее и мудрее и писателей, и режиссёров, и актёров. Не прошло и 60 лет, как я это понял.
– Может быть, он и верующим был?
– Может быть. Но в храмы не ходил. У него была икона, которая досталась от его матери. Думаю, он понимал и некий бюрократизм религиозный.
Я разделяю понятия «вера» и «религия». В этом смысле отец религиозным не был. А если был верующим, то очень искренним и от души. Я был атеистом, и он мне ничего не навязывал. Более того, мы с ним очень любили ходить на языческий праздник Лиго. Латвия – единственная страна, где языческий праздник считается государственным. По-русски этот праздник Ивана Купала. Отец в первую очередь был человеком свободомыслящим и не поддавался гипнозу ни государства, ни диссидентов, ни демократов. У него было своё мнение обо всём.
– Откуда в нём это?
– Я сам иногда думаю, откуда? Род – крестьянский. Только дед его уже был священником, а отец – врачом-ветеринаром. То есть образованными крестьянами. И только он уже стал писателем. Причём самостоятельно, не обучаясь в Литинституте. Он очень ценил сибиряков. Потому что в Сибири много ссыльных, выживших в непростых условиях. А тут ещё декабристы привнесли в эту среду образование. Ощущение такое, что декабристы специально были сосланы в Сибирь Николаем I, дабы дать ей образование. Отец переписывался с внуком Волконского, и его письма у меня до сих пор хранятся. Отец открыл мне, что именно благодаря Волконскому Толстой стал проповедовать непротивление злу насилием. А потом Ганди начитался Толстого и стал проповедовать его взгляды в Индии, возродил их на более современном уровне. Смотрите, как интересно: Волконский – Толстой – Ганди… И в результате Англия даёт независимость Индии. Какое сильное влияние Волконского! Целая колония перестаёт существовать. Это не видно человеку, который в партии, диссидент или загипнотизирован иным способом. Нынче эти завистливые создания, я имею в виду диссидентов, сидят в ресторане ЦДЛ и разговаривают только о том, кто о ком что плохое сказал, написал. Они все живут, мастурбируя собственное тщеславие. А о том, что сделать хорошее для отечества, для народа своего – даже мысли такой нет.
У них и раньше её не было. Их подкармливали, они и были предателями за подкормку.
– Говорил ли Николай Павлович что-либо о писателях и писательстве? Как-то определял: профессия это – призвание?
– Тут для нас не было предмета для спора. Ясно, что писательство – это призвание. Но учиться надо. Сам он недоучился, по-моему, у него даже диплома об окончании средней школы не было. Но он всю жизнь изучал языки: испанский, английский, китайский, японский…
– Задорнов-читатель как воспринимал Задорнова-писателя? И когда впервые открыли для себя романы отца?
– Романы его я читал по нескольку раз. «Амур-батюшку» – три раза.
И впервые в возрасте 14 лет…
– Читали как читатель или как сын, которому любопытно, чем отец занимается?
– Начинал – как сын, а дальше – как читатель. Этот роман так затянул меня своим уютом, что хотелось оставаться в нём, как в гостях у добрых, уютных людей, которые умеют любить и ценят преданность, а не предательство. Мне это очень понравилось. Спустя какое-то время перечитал роман. Помню, у меня тогда была депрессия, и с помощью романа я из неё выходил. Роман добавлял света в жизнь. И не примитивно-лозунгово, мол, будь счастлив…
– То есть обладает терапевтическими свойствами?
– Я вообще считаю, что есть целый ряд подобных произведений. К ним относятся: «Дерсу Узала», романы Вальтера Скотта, Майн Рида, «Амур-батюшка» и японская серия романов отца. Я даже хочу издать за свой счёт библиотечку из книг двенадцати, прочитанных мною в детстве, чтобы предложить их в качестве ответа на вопрос: как стать таким, как вы. Читать с утра до ночи только Пастернака, Цветаеву или Булгакова хорошо. Но если всё время читать только литературу, в которой нет света, сам станешь закомплексованным. А отец любил литературу о природе. Теперь я понимаю, почему.
– Он как-то руководил вашими читательскими пристрастиями?
– Старался. Но у него не очень получалось. Он хотел, чтобы я полюбил деревенщиков. Я же был увлечён городской литературой.
– География перемещения вашего семейства по стране крайне любопытна: серединная Россия, Комсомольск-на-Амуре, Прибалтика…
– Да, мама жила в Уфе, отец – в Чите. Затем ему предложили стать завлитом в театре в Комсомольске-на-Амуре. А в это время доносы посыпались на отца, поскольку он ещё работал, кроме театра, и журналистом… Как мама сказала: мы решили уехать сразу и подальше, чтобы на нас никто не писал доносов, как бы сослали сами себя.
– А как в Прибалтике оказались?
– Прибалтика – это уже Фадеев. Как руководитель советских писателей направил отца туда, сказав, что вам там будет интересно, там есть русские писатели, есть там и латышские интересные писатели, и если вы возглавите их союз, это будет доброе и хорошее дело – надо помочь нашим латышским друзьям. Отец приехал туда, но, чтобы стать секретарём Союза писателей, ему надо было вступить в партию. Он этого не сделал и потому задание Фадеева не выполнил.
– Какие у Николая Павловича были отношения с латышскими писателями?
– Одно время – очень хорошими. Они у нас часто бывали в гостях. Пока не народилось новое, попавшее под западное влияние, поколение писателей. И общий язык потерялся, поскольку отец был исконного нашего славянского рода. Никогда не был ни антисемитом, ни славянофилом… Хотя последнее слово кажется мне придуманным. Например, французы любят себя, но нет же слова французофилы. И англофилов нет. Специально придуманное диссидентами слово, чтобы мы забыли свой род. Но почему, если я не имею ничего против других наций, но люблю свою, меня надо оскорблять? Отец таким и был. Но латышам молодого поколения это и не нравилось. В конце 80-х один из латышских журналистов назвал отца сумасшедшим, выжившим из ума. Потому что отец верил в дружбу между народами. Латыши же дружили потому в своё время, что так Сталин приказал. Между тем такой известный писатель, как Виллис Лацис, помог нам квартиру обрести, в которой мы прожили сорок с лишним лет. Отец с ним был в очень хороших отношениях, я дружил с детьми Лациса, а они учили меня матом русским ругаться!
– Николай Павлович – бывший актёр и режиссёр. Как он относился к так называемым современным постановкам классики?
– Он считал, что этим могут заниматься только бездарные люди. Потому что они считают себя умнее Шекспира, Шиллера или Мольера. Или умнее нашего Островского. Его отец особенно любил и считал, что вся мировая драматургия ХХ века вышла из Островского. Сегодня я начинаю понимать, что это так. Потому что такого количества драматургических поворотов, как у Островского, до него ни у кого не было.
– Как у отца было с чувством юмора?
– Он высоко ценил юмор Бернарда Шоу и Оскара Уайльда. Всячески рекомендовал мне их произведения. И у него получилось – я полюбил Уайльда. Отец и сам отпускал замечания в его духе. Когда развалился СССР, он заметил: это самая серьёзная провокация, которую мы использовали против Америки. Я как-то приехал из Америки и рассказал ему, как там живут наши эмигранты. Отец реагировал так: они уехали туда не от КГБ, а от МВД, а диссидентство – это предмет их фальшивой гордости. Вспоминаю, как в школе во время какого-то представления меня хотели однажды переодеть в женщину. Отец был резко против: никогда не переодевайся в женщину и не играй пьяных – это от отсутствия таланта.
– Ваша мама как-то влияла на творчество отца?
– Мама любила и хорошо знала русский язык и печатала его романы.
И порой вносила редакторские правки. Поэтому её можно считать в какой-то мере соавтором отца.
– И как он относился к этим правкам?
– Если не видел, то хорошо. А если замечал, то сначала они ссорились. Но потом он, как правило, соглашался.
– Я читал, что в своё время отец перечислял средства на возведение памятника губернатору Восточной Сибири Николаю Муравьёву-Амурскому. Что это за история?
– Отец очень ценил людей, которые обладали державническим мышлением, любовью к отчизне и благородством поведения. К таким принадлежали адмирал Путятин, капитан Невельской, о котором никто ничего не знает, потому что о нём не любят на Западе вспоминать… Зачем им какие-то русские первооткрыватели? Они вот сейчас празднуют победу – захват Севастополя. Отец всегда говорил: нашли, чем хвастать – три страны несколько месяцев не могли один город одолеть. Англичане хотели в то же время ещё и Камчатку своей колонией сделать. Туда пришла их военная эскадра. Под руководством Замойко горстка бывших там казаков-камчадалов разгромила с утра, как я добавляю на сцене, с похмелья, всю английскую эскадру. С тех пор они на Дальний Восток не совались. Вот таким людям, как Замойко, считал отец, надо подражать. К таким же людям принадлежал и Муравьёв-Амурский. И когда Советская власть задумала совершенно не соответствующее ей, казалось бы, мероприятие – поставить ему памятник… И ведь кто-то же это замыслил. И одобрил обком партии. Мы забываем, что тогда было множество честных и благородных советских людей, иначе бы не поставили! Начался сбор денег. Отец говорит мне: давай я дам денег, и ты дай. Я уже тогда зарабатывал по десять тысяч за концерт.
– Отец высказывался по вопросу так называемых северных территорий?
– Старался не высказываться. Он понимал, что это тупиковый вопрос. Могу высказать собственные догадки: он считал их японскими, но отдавать – нельзя. Объяснить это он не мог, поэтому и не высказывался. Я когда-то Ельцину говорил: мой папа считает эти территории японскими. Ельцин тогда сказал: надо бы их отдать по-человечески, а по-государственному – нельзя. Но чтобы понять этот вопрос, надо прочитать японский цикл романов «Цунами», «Симода», «Хэда» отца, потому что именно там рассказано об истоках дружественных отношений Японии и России. О том, какие романтические истории между российскими моряками и японскими женщинами лежали в их основе. А не американский подход с военными угрозами разгромить пол-Японии за возможность свободно торговать. Отец не любил торгашей. И сейчас у меня это наследственное проявляется.
– Насколько я знаю, перечисленные вами романы переведены в Японии?
– Переведены в конце 70-х годов. Отец изображал происходившее на Дальнем Востоке реально, с любовью. Ведь в советское время было как? Если иностранец – то ядовитая ухмылка, а если русский – то добрая улыбка. Отец таких примитивов не любил.
– Где-то я прочитал такую вот вашу парадоксальную фразу: «После ухода отца из жизни я стал его послушным сыном!» Что это означает?
– Это означает, что когда родители уходят из жизни, начинаешь их слушаться.
– Не поздно?
– Конечно, поздно! Но лучше поздно, чем не туда.
– Последние годы его жизни прошли в Прибалтике, которая была уже совсем не советской. Как он ощущал себя в этой атмосфере?
– Подавленно. Это ускорило его уход из жизни. Но за несколько дней до кончины он сказал мне интересную вещь. Я водил его по кабинету, он подошёл к полкам со своими книжками, а память уже ослабла… Он сказал: о, а героев этих романов я любил… Латышские писатели его уже не признавали и даже отказались повесить на его доме мемориальную доску. Ну а на берегу Амура стоит ему большой хороший памятник. Поставила его местная администрация. Но поставили его там, где когда-то, придя сюда с отцом, в 16 лет я впервые искупался в Амуре!
– Что сейчас с вашей бывшей квартирой? Что с библиотекой отца, которая, надо полагать, была отнюдь не маленькой?
– Нас из того дома выселили. Вернули его прежнему хозяину, который оказался фальшивым. Но поделать ничего было нельзя – этот человек уже расселил весь дом и успел его перепродать. Библиотеку отца я забрал в Москву, купил для книг однокомнатную квартиру и устроил в ней его кабинет. Иногда прихожу туда работать. Ощущая там творческую энергию и поддержку отца.
Беседу вёл
«ЛГ»-ДОСЬЕ
Задорнов Николай Павлович (05.12.1909 – 18.09.1992) родился в Пензе. Юность писателя прошла в Чите, куда его отца направили на работу. С 1926 по 1935 год Николай Задорнов работал актёром в театрах Сибири и Урала. В это же время начал печататься. Активно участвовал во Всесоюзной ударной стройке Комсомольска-на-Амуре (за что потом был награждён значком почётного строителя города). С тех пор Дальний Восток – основное место действия в его произведениях. В годы Великой Отечественной войны Николай Задорнов работал разъездным корреспондентом на радио Хабаровска и в хабаровской газете «Тихоокеанская звезда».
Николаю Задорнову принадлежат два цикла исторических романов об освоении в XIX веке русским народом Дальнего Востока, о подвигах землепроходцев. Первый – из четырёх романов: «Далёкий край», «Первое открытие», «Капитан Невельской» и «Война за океан». Второй цикл (об освоении Дальнего Востока крестьянами-переселенцами) – романы «Амур-батюшка» и «Золотая лихорадка». В 1972 году опубликован роман «Цунами» – об экспедиции адмирала Е.В. Путятина в Японию в 1854–1855 годы. Задорнов написал также роман о современности «Жёлтое, зелёное, голубое…», книгу путевых очерков «Голубой час» и другие. Его произведения переведены на многие языки мира, в том числе французский, японский, чешский, румынский, болгарский.
С 1946 года и до самой кончины Николай Павлович Задорнов жил в Риге, был удостоен звания «Заслуженный деятель искусств Латвийской ССР». Писатель скончался 18 сентября 1992 года. В Пензе на доме, где он жил (ул. Революционная, 45), установлена мемориальная доска.
Николай Павлович удостоен Государственной премии СССР (1952 год) за романы «Амур-батюшка», «Далёкий край», «К океану». Награждён тремя орденами, медалями.