Кирилл Золотухин,
35 лет
Родился и живёт в Ростове-на-Дону. Выпускник Школы литературного мастерства им. И.Ф.Вараввы (Краснодар).
Соломинка
Как древнее заклятье, давит гнёт
на каждый род, что бродит
в поле диком.
Суров закон степей: кто слаб – умрёт,
конём затоптан и стрелой истыкан.
Кто руки к небу тянет, чтоб спастись,
цепляясь за соломинку надежды,
тот слышит только
ветра злобный свист
да хлёст кнута, что в клочья рвёт
одежду.
И лишь отбросив хилой воли стон,
не сталью ты становишься –
булатом,
степной крови безжалостный закон
вдруг признаёт тебя не жертвой –
братом.
Вес измен
Промёрз солёный океан,
и шторм давно утих на взморье.
Любви развеялся туман,
и в венах стынет ледогорье.
Не слышен больше лёгких вздох,
и воздух стал тягучим, горьким.
распался наш певучий слог,
рассыпались слова-осколки,
растрескалась под нами твердь,
разбились в прах былые цели,
и разрослась корнями смерть,
сердца в груди остекленели.
Навеки всполохи запри.
Мы стали жжёными углями,
мы шлаком запеклись внутри,
а в сажу превратилось пламя.
Вновь выскребая тени стен,
стирая лики, мысли, даты,
сжимает в пыль и вес измен.
Лишь эхо – скорбные стигматы.
Я пью сентябрь
Я помню вечер: чай и полудрёма,
и ложечка, застывшая в руке.
Я помню мёд стекал тягучий, томный,
как свет заката в сонной тишине.
Он шёпотом прощался
с этим пленом,
хватался за металл, храня тепло.
Так наше лето мешкало смятенно,
но время жгучим чаем увлекло.
И в утешенье только вкус медовый,
немного терпкий, сладкий и густой.
Я пью сентябрь и вспоминаю снова,
как лето таяло у нас с тобой.
Первый звук
Редким скрипом, зябким вздохом,
рябью, кротким мотыльком,
шуткой сквозняка-пройдохи,
затаившимся сверчком,
шалью ветра, блёклым ситцем,
ускользающей строкой,
робким взмахом тонкой спицы,
шёлка зыбкою каймой,
заплетая в нити пряжи
перезвон, и гул, и стук,
в ткань рассвета вязью ляжет
сокровенный Первый звук.
Он, клубок наивных терций,
сдвинул неги лёгкий плед,
в тёмном бархате инерций
вышить меди ясный след.
Слово
Тишина пила туманы,
ела пыль с ресниц и век.
И в её глухих чуланах
потерялся сонный век.
Мы не знали, как здесь дышим
хмарью вязкой и густой.
Воздух ссохся в скорбной нише,
звук остался сиротой.
Но во мне созрело слово,
как в орехе – горький плод,
разорвав тиши оковы,
расколов молчанья грот,
полетело грома комом
очищать чужие рты.
И стряхнув остатки комы,
разгибаются хребты.
Я не проповедник с горном,
и вожак – не образ мой,
просто первый непокорный,
самый первый не немой.