Лиро-эпические узамы в чеченском фольклоре
Исмаил MУНАЕВ
Устное поэтическое творчество чеченского народа представлено в большом жанровом разнообразии: от обрядовых и лирических песен до героико-исторических илли, народных баллад и назмов, от величальных песен до пародийно-шуточных илли, в которых высмеивается всё героическое. Последнее обстоятельство говорит об эволюционной завершённости развития народного эпического творчества чеченцев. А жанровое многообразие народной поэзии, системность поэтических средств изображения и выражения свидетельствуют о высокой степени развитости образного художественного мышления и многовековой эволюции чеченской устной народной поэзии, которая во многом пока остаётся неисследованной.
В данной статье мы привлекаем внимание читателей и любителей фольклора к малоисследованному и исчезающему из традиционного бытования жанру чеченской народной поэзии – узаму, который однако продолжает свою новую жизнь в творениях художников современности.
Первые издания узамов вышли ещё в середине XIX века, но они публиковались как народные песни чеченцев без определения национального жанрового самоназвания. Так, в «Сборнике сведений о кавказских горцах» (Тифлис, 1868 г.) А. Ипполитовым были опубликованы в переводе на русский язык две песни (узамы), получившие широкую известность благодаря Л.Н. Толстому и А.А. Фету: «Высохнет земля на могиле моей...» и «Горяча ты, пуля, и несёшь ты смерть...». Великий русский писатель в своём письме А.А. Фету восторженно отзывается о художественных достоинствах чеченских песен и высылает ему их тексты. Поэт перевёл их на поэтический русский язык («Песни кавказских горцев») и ответил писателю не менее восторженным письмом и знаменитым стихом «Графу Л.Н. Толстому», в котором он высоко оценивает художественные достоинства народных песен-узамов.
Впоследствии песни Л.Н. Толстой ввёл в свою повесть «Хаджи-Мурат». Важно сообщение писателя читателям о том, что песни эти отличаются торжественно-грустным напевом. Последняя особенность является жанровой приметой лироэпической песни-узама. Она поётся от лица песенного героя в состоянии безысходной тоски, одиночества, после невосполнимых потерь близких и родных либо в условиях предстоящей неминуемой гибели. Песенный герой как бы готовится к смерти и в своей песне обращается к ней, демонстрируя самообладание и твёрдость духа. Недаром эти чеченские песни-узамы ещё в начале XIX века получили у русских писателей название «смертных песен» (А. Бестужев-Марлинский и др.).
Правда, писатели вкладывают в уста литературных героев-чеченцев свои авторские тексты, называя их «смертными песнями».
Естественно, что эти литературные песни имели мало общего с чеченскими фольклорными произведениями. Однако они побудили нас во время учёбы в аспирантуре под руководством известной учёной – доктора У.Б. Далгат, являющейся потомственным кавказоведом, к поиску «смертных песен».
Поиски стали продуктивными после применения оригинальной методики опроса известного русского фольклориста Ю.И. Смирнова. По этой методике внимание информатора, в данном случае выдающегося сказителя девятого поколения А. Тимуркаева, обращалось на второстепенные признаки «смертных песен», на условия, при которых они исполнялись. При этом жанровое определение этих песен было предоставлено самому сказителю. В итоге Тимуркаев заявил, что речь идёт об узамах, и исполнил узам о выселении чеченцев и ингушей в 1944 году.
Новые записи у целого ряда других сказителей подтвердили наличие в чеченском фольклоре совершенно оригинального жанра лироэпических песен-узамов. В публикациях на русском и чеченском языках их называли просто песнями, а в первом томе чеченского фольклора, изданном 3. Джамалхановым и С. Эльмурзаевым в 1959 году, отрывок узама под названием «Сай» («Олень») в жанровом отношении был определён как «шира илли» (старинная эпическая песня).
Песни-узамы (букв.: «стенания души») традиционно исполнялись сказителями илли (в ед. числе «илланча» или «иллиалархо»). Если героико-исторические илли сказываются – «илли олуш ду», то узам создаётся – «узам беш бу». В отличие от песенного жанра героико-исторических илли к узаму сказители не применяли термин, характеризующий процесс устного пересказывания илли без пения и без музыкального сопровождения – «илли дагардар».
Упоминания об узамах мы находим и в древних нарт-орстхойских сказаниях. Так, в сказании ингушей «Колой Кiант» процесс исполнения узама характеризуется как пение, но к самому термину «узам» устойчиво добавляется определение «велхар» – плач. Эпический герой исполняет узам перед предстоящей неминуемой гибелью, ибо коварная сестра орстхойцев перевязала ему руки и ноги ремнями из сырой кожи буйвола. А сами орстхойцы во главе с Сеска Солсой угнали огромную отару овец «местного» (термин
У.Б. Далгат) героя, бросив его умирать со связанными руками и ногами. Колой Кiант мизинцем сделал свирель из кости своего говорящего козла-вожака и спел «плач-узам» (в некоторых сказаниях «печальный узам»), который был услышан его родными.
Бытование народного термина «узам» для определения особого жанра песен, возможно, имевших ритуальное происхождение не только в фольклоре чеченцев, но и ингушей, говорит в пользу древности и подлинности этого жанра.
Узам всегда поётся. Его исполнение сопровождается большим напряжением душевных сил сказителя. Так, потомственные сказители А. Тимуркаев и Д. Орзимов, от которых на протяжении многих лет (с 1978 по 1990 гг.) на видео- и магнитофонную плёнку нами были записаны десятки узамов, использовали приём резкой модуляции голоса и музыкального сопровождения для привлечения внимания слушателей. Процесс исполнения узама длился недолго, а сами слушатели становились как бы соучастниками творческого акта исполнения узама.
По своему жанровому признаку узам является лироэпическим произведением, в котором эпическое повествование сочетается с изображением конкретного драматического душевного состояния песенного героя через его монологи-размышления философского содержания, представляющие собой обращения к смерти, к природе, к своему сердцу.
Печальный узам
Ва-а-лай-лах-я-ла-лай.
Осиротеешь ты, мир,
мир, озаряемый солнцем.
Длилась ли радость познанья
в сердце хотя б до полудня?
Мир, мы тебя познаём
только в холмах надмогильных.
Где они, кровные наши, –
те, кого сердцем любили?
Стали зелёной травой,
прахом, о мир сиротливый!
Мир, мы тебя познаём
только травою могильной.
Ва-а-лай-лах-я-ла-лай.
Ва-а-лай-лах-я-ла-лай.
Перевёл
Узам влюблённой девушки
Я сама бы себя убила,
если б люди потом не сказали,
мол, пора уж распутнице этой
рыть могилу за грех её тяжкий…
Я подальше бы в поле сбежала,
если б люди потом не сказали,
мол, за грешницей как ни ходили,
а найти её след не сумели…
Я бы к тучам высоким взлетела,
если бы не боялась, поднявшись,
вниз излиться водой дождевою
на поля, что засеял мой милый!
Я излиться водой дождевою
не боюсь на иссохшую землю,
а боюсь, что водой напитаю
ту пшеницу, что сеял мой милый!
Я ушла бы водой в эту землю,
если б выйти травой не боялась,
ведь волы, что пасёт там
мой милый,
до корней травку выщипать могут!
А ещё я боюсь, что на свете
не найдётся мне места,
чтоб скрыться
от тебя, от тебя, мой любимый!
Где ж искать, где искать мне
укрытья?
Перевёл