После небольшого перерыва мы возобновляем дискуссию, посвящённую современной российской режиссуре, начатую минувшей весной статьёй Бориса Поюровского («ЛГ», №9) и продолженную
в материалах Анны Кузнецовой и Александра А. Вислова
Было бы наивным предполагать, что резкая отповедь режиссёрским «посягательствам» на классику возникла только вчера. Вот так, к примеру (с подписью – «Пушкин: Помогите! Бориса
Годунова душат!»), откликнулся ровно сто лет назад на премьеру трагедии в МХТ карикатурист московского «Утра»...
...А так двумя годами спустя встретила «Петербургская газета» обращение К.С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко к гоголевскому «Ревизору», резюмируя: «... «именующие себя режиссёрами первой степени» единодушно привлечены рецензентами к законной ответственности».
Хотят они того или нет, но все наши известные режиссёры, включая самых молодых, да ранних – Нину Чусову, Павла Сафонова, Романа Самгина, Евгения Писарева, Миндаугаса Карбаускиса, – сформировались как личности в советскую эпоху. Следовательно, некоторые гуманистические идеи должны были с отрочества усвоить, к примеру, не сомневаться, что человек человеку друг, товарищ и брат, что главные ценности отнюдь не измеряются деньгами, а главные двигатели творчества – талант и труд. С приходом рыночной экономики все эти постулаты подверглись значительной коррекции (вот почему, наверное, спектакль Андрея Могучего «Между волком и собакой», решительно вскрывающий все язвы переходного периода с сонмом оборотней, нелюдей, пожирающих себя и своё будущее, стал постановкой, не побоюсь этого слова, культовой).
Итак, сегодня быть совком неприлично, поэтому с корабля современности сбрасывается весь прежде сердцу милый «хлам». Психологический и репертуарный театры объявляются неактуальными, курс – на Запад, на театральную индустрию. В этом плане мы уже кое-чего достигли: театральные проекты растут как грибы, а главная их цель – выйти на европейскую орбиту с помощью известных режиссёров (лучше зарубежных), зарабатывая как можно больше денег. По-другому как индустрией назвать это нельзя, хотя до новоявленной отечественной «киноиндустрии» пока далеко. Идём дальше. Как бы мы ни ругали антрепризу, ни чурались и даже ни хоронили её, она существует и умирать не собирается. Ибо первой усвоила законы развивающегося капитализма и запросы нового потребителя, нацеленного на звёзд, предстающих во всей своей красе и безудержно веселящих, желательно без психологических надрывов. Да к тому же ни один артист не откажется от такой сравнительно лёгкой, но существенной прибавки к зарплате.
Это хорошо усвоенные истины, но мы все отмахиваемся, как будто антреприза находится на другой планете и не составляет конкуренцию репертуарному театру, выуживая из него режиссёров и актёров, оттягивая публику на себя и воспитывая её в духе развлекательных шоу. Прибавьте к этому «воспитательную» миссию телевидения – и вот вам глянцевая картинка бескровной культурной революции. В этой ситуации театрам остаётся либо держать удар, либо сдаться. А постановщикам из числа «свободных художников» вообще не позавидуешь, они, будем надеяться, и рады бы ставить серьёзные спектакли, но любой директор, прежде чем подписать контракт с режиссёром, спросит сакраментальное, но обретшее совершенно новый смысл: а чем мы будем удивлять? И уверяю вас, из двух претендентов выберет того, кто уже прослыл скандалистом, зал-то надо наполнять...
Да, когда в рамках настоящей дискуссии Борис Поюровский упрекает молодых постановщиков в эпатажности, он абсолютно прав. Но тут стоит разобраться: почему это происходит и почему прервалась театральная связь времён? Обрыв связующей нити режиссёрских открытий ХХ века произошёл неслучайно. Он был неизбежен, поскольку рыночная кувалда ударила по психологии искусства, нацеленной на созидание, а не на готовый «продукт», пригодный к быстрому употреблению, как растворимая лапша.
Однажды в беседе с известным режиссёром Юрием Ерёминым, прошедшим сложную школу выживания главного – от провинциального театра в Ростове-на-Дону до режимного Театра Армии и «проклятого», согласно давней легенде, Пушкинского, – я пожаловалась ему на молодых его коллег. Вот, мол, предали психологическую линию, наплевали на традиции русской школы перевоплощения, сценическое слово подменили визуальными эффектами. Неожиданно, надо сказать, для меня Ерёмин взял «вероотступников» под свою защиту, уверяя в том, что это временное явление, так сказать, болезнь роста. И в доказательство привёл пример Валерия Фокина, который в молодости считался «крутым» авангардистом, а теперь в Александринке ратует за сохранение традиций. Всё правильно, «левизна», наверное, и впрямь излечима временем, только не в тех случаях, когда процесс поразил главные органы жизнедеятельности. Не знаю, есть ли необходимость напоминать, что в основе любого театра – психологического, игрового ли – должен лежать конфликт. И как только он исчезает, а вернее, изначально не задаётся в спектакле – всё сводится к иллюстрации, иллюзорности, приблизительности, все стрелы летят мимо цели.
Выскажу, возможно, спорную мысль – старшее поколение режиссёров держит удары рынка потому, что во времена советской власти они выстрадали свои театры, постановки, идеи: в конфликте с цензурой, в оспаривании права на свободное мышление и собственную точку зрения. Пусть иногда они это делали «с кукишами в кармане», идя на уступки и сглаживание острых углов, но внутри их работ всегда бурлило сопротивление, рождающее эмоциональный выплеск, боль, радость.
Да возьмите любой спектакль Петра Фоменко, Льва Додина, Марка Захарова, Камы Гинкаса, Генриетты Яновской. В каждом из них существуют острый диалог с аудиторией и нередко провокация. Но не с помощью дешёвых трюков и откровенных эротических сцен, как это делает Кирилл Серебренников в «современниковском» «Цезаре & Клеопатре», предлагая Сергею Шакурову и Чулпан Хаматовой изображать «зверя о двух спинах» (о чём пишет Б. Поюровский), а благодаря игре интеллекта, ассоциативному мышлению. Погружаясь в текст автора, они заставляют публику обращать взоры внутрь себя, анализировать свои поступки. Ведь каждый человек одновременно и велик, и грешен, прекрасен и уродлив. В нём много всего намешано, стоит только появиться какому-нибудь иезуиту типа Великого инквизитора в «достоевски» конгениальной «Нелепой поэмке» К. Гинкаса – так тут же выкристаллизовывается прямо из воздуха теория о вреде свободного выбора, обрекающего человека на бесконечные мучения.
Судя по тому, как молодые, за редчайшими исключениями (к ним можно отнести разве что М. Карбаускиса да недавно начавшего свою режиссёрскую карьеру Дмитрия Крымова), сдались на милость рынку – золотые кандалы ангажированных художников пришлись им точно впору, а свобода творчества оказалась не по карману. И ведь никто не призывает бороться с властью, бичевать зарвавшихся олигархов или хотя бы вскрывать социальные гнойники, но полностью исключать из своего поля зрения жизнь, протекающую за стенами театральных зданий, конфликты тревожного времени, тоже нельзя. Негоже уподобляться услужливым официантам, беспрекословно исполняющим все капризы богатенькой публики!
Пошедший с начала 90-х тотальный «раскосяк» разорвал не только старую обречённую империю, не только наше сознание – он порвал в лоскутки и ту культурную материю, которая называлась двухвековыми традициями русского театра, кардинально повлияв, к примеру, на образ героя. Теперь у нас самый мощный герой – это антигерой. В любых временах и народах. Вот почему – беру почти наугад из списка «громких» премьер последних сезонов – К. Серебренников ставит во МХТ «Изображая жертву» братьев Пресняковых, а потом «Человека-подушку» М. МакДонаха, Михаил Угаров – свою «Газету «Русский инвалид»...» в «Et Cetera», Михаил Бычков – «Королеву красоты» того же МакДонаха в Вахтанговском театре. Во всём этом – выражусь жёстко – постмодернистском бреде главный персонаж, съедаемый комплексами и страхом, не находит ничего лучшего, как мстить сошедшему с катушек миру, скажем, убивать детей («Человек-подушка»), чтобы потом во взрослой жизни не мучились.
Ничего себе «гуманизм»! – новаторство на грани безумия. Это вам не «магнитофонный реализм» Людмилы Петрушевской, обвиняемой в советские времена в мизантропической чернухе, не режиссёрские «навороты» тишайшего на этом фоне Владимира Мирзоева – подумаешь, классические пьесы слегка «переформатирует»...
Кстати о классике, что всегда была тем «полигоном», на котором режиссёры упражнялись в попытках попасть в злобу дня, поймать на бегу быстротекущее время. Давно прошли те времена, когда их укоряли, главным образом, в том, что одевают хрестоматийных персонажей по моде ХХ века. Сегодня это дело само собой разумеющееся и никого не удивляет, что Гоша Куценко в роли Хлестакова ни дать ни взять уголовник-рэкетир, а Городничий в исполнении Александра Яцко – чистый мафиози не только внешне, но и внутренне (прошлогодний «Ревизор» Н. Чусовой «по мотивам» Н.В. Гоголя). И это можно было бы даже простить закусившей удила постановке, если бы не была здесь гоголевская ситуация доведена до абсурдного «беспредела», где жеребец – извините – Хлестаков покрывает слабых «на передок» кобылиц Анну Андреевну и Марью Антоновну. В конце минувшего сезона Чусова выпустила ещё одну «новую версию», на сей раз «Крошку Цахес» по Гофману с Павлом Деревянко в главной роли. Намерения у неё были самые благие – сочинить политический балаган с очевидными намёками на современных держателей власти. Но... кругозора не хватило, разгон явно не тот, да и не в ту сторону, а всё потому, что клиповое мышление сидит в подкорке, и ничего с этим не поделаешь.
Спектакли эти – в репертуаре Академического театра им. Моссовета, где по-прежнему сохраняется высокий уровень мастерства и актёры ещё не разучились работать в ансамбле. Так что же выходит: досадное недоразумение? Но если режиссёра зовут на вторую подряд постановку, то это, во-первых, тенденция, а во-вторых – всех всё устраивает. Значит, сплоховал худрук Павел Хомский, не устоял перед соблазном бежать впереди театрального прогресса?.. Не берёмся ответить однозначно, однако скажем с максимальной прямотой: если так и дальше пойдёт на этой сцене, если наши «академии» – Маяковка, Сатира, Вахтанговский – станут постепенно сдавать свои художественные позиции, то чем они будут в конечном счёте отличаться от антрепризы? Разве тем, что у них есть свои здания, которые они могут сдавать в аренду тем же антрепренёрам.
Думаю, на этот вопрос никто из художников мне честно не ответит. Пускай они и открестились от совковости, но всё же вряд ли признаются напрямки, что лучше быть богатым, удачливым, востребованным, но пустым, нежели талантливым, но бедным.