Заметки очевидца событий 1968 года в Чехословакии
Вл
адимир БОЛЬШАКОВ
Говорят, что солнечные бури каким-то образом влияют на революционные процессы. Так было, например, в 1917 году. На солнце – вспышки, а в России – целых две революции. В 1968 году взаимосвязь эта повторилась. Выступления студенческой молодёжи охватили всю Западную Европу.
Сильнее всего бунтовала Сорбонна в Париже. Студенты сражались на баррикадах с полицией. Отпрыски традиционных буржуазных семей становились под красные знамёна и братались с рабочими, выкрикивая левые лозунги. Они выступали и против голлистов-консерваторов, и против коммунистов. Искушение протестом было неодолимо. В те майские дни 1968-го в Латинском квартале агентами полиции был замечен студент Жак Ширак, распространявший коммунистическую газету «Юманите». Кто бы мог подумать, что всего лишь через 30 лет он станет президентом Франции. Могло ли прийти кому в голову, что лидер сорбоннских бунтарей Мишель Рокар станет премьер-министром Франции, а идеолог парижских новых левых Кон-Бендит – благополучным мэром провинциального городка…
Даже в странах Варшавского договора власти оказались не в силах сладить с то и дело вспыхивавшими протестами. Поначалу в Польше в марте 1968 года взбунтовались студенты Варшавского университета. Через тот «мартовский путч» прошли и будущие лидеры «Солидарности» – Михник, Куронь, Горецкий, Блумштайн… Разгром студенческого бунта последовал незамедлительно. На этом фоне мало кто мог предположить, что в «братской Чехословакии» вызрел бунт куда более серьёзный. Под лозунгом Пражской весны архитекторы «социализма с человеческим лицом» во главе с первым секретарём ЦК КПЧ Дубчеком с 1967 года шаг за шагом осуществляли те реформы, которые предстояло повторить Горбачёву и его команде в СССР 17 лет спустя под брендом «перестройки». Напомним, Горбачёв в студенческие годы жил в одной комнате в общежитии с Млынаржем, будущим идеологом Пражской весны.
Лидеры «братских социалистических стран» требовали задушить в зародыше «контру», поднявшую голову в Чехословакии. В СССР эти призывы активно поддерживали силовики – руководство КГБ и МВД, а также советские маршалы. Но в Политбюро ЦК КПСС единства по этому вопросу не было. Косыгин, Подгорный и даже идеолог партии Суслов призывали к сдержанности. Кириленко, Шелепин, Мазуров и особенно партийный босс Украины Шелест требовали раздавить пражских «ревизионистов» даже, если понадобится, с помощью танков.
Как можно судить по недавно опубликованным стенограммам дебатов в Политбюро 19 июля 1968 года, одним из самых активных сторонников решительных действий выступил тогдашний председатель КГБ Андропов, который стал членом Политбюро примерно за год до вторжения в Чехословакию. Он выступил против предложения Косыгина и Суслова провести встречу руководства КПСС и КПЧ, чтобы обсудить все спорные вопросы и не доводить дело до силового решения.
«Я считаю, что в практическом плане эта встреча мало что даст, и в связи с этим вы зря, Алексей Николаевич, наступаете на меня, – сказал он. – Они сейчас борются за свою шкуру, и борются с остервенением… Правые во главе с Дубчеком стоят твёрдо на своей платформе. И готовимся не только мы, а готовятся и они, и готовятся тщательно. Они и сейчас готовят рабочий класс, рабочую милицию. Всё идёт против нас».
«Я хотел бы также ответить товарищу Андропову, – взял слово Косыгин. – Я на вас не наступаю, наоборот, наступаете вы. На мой взгляд, они борются не за свою собственную шкуру, они борются за социал-демократическую программу. Вот суть их борьбы. Они борются с остервенением, но за ясные для них цели, чтобы превратить на первых порах Чехословакию в Югославию, а затем во что-то похожее на Австрию».
Косыгин безуспешно сражался с партийными бюрократами, доказывая, что нельзя унижать народ позорными нехватками практически всего необходимого для жизни и быта. Если бы тогда его концепцию «социализма с человеческим лицом» приняли хотя бы в экономике, то не исключено, что СССР сохранился бы до сих пор как единое и мощное, процветающее социалистическое государство. Но этого не случилось. Политбюро большинством голосов проголосовало за ввод войск Варшавского договора в ЧССР. Началась эта операция в ночь с 21 на 22 августа 1968 года.
Я в то время работал в «Комсомольской правде», был завотделом капиталистических стран. Весть о вводе войск Варшавского договора в Чехословакию застала меня в Одессе. Из редакции позвонили и сказали, что наутро мне надо быть в Москве. Там меня уже ждали готовенький загранпаспорт и билет до Праги.
В посольстве СССР 24 часа в сутки работал оперативный штаб «борьбы с контрреволюцией». У военных был свой штаб, но и они были под началом представителей ЦК КПСС, руководивших операцией «Влтава» и «разгромом контрреволюции».
Главной их задачей было соблюсти видимость того, что «братские узы» между руководством КПЧ и КПСС сохраняются, равно как и «братство по оружию» армии Чехословакии и остальных армий Варшавского договора. Чехословацкая армия в операции «Влтава» никакого участия не принимала. Сохраняла нейтралитет. Дубчек никогда не призывал к сопротивлению этим войскам и ещё долгое время сохранял за собой пост руководителя КПЧ. В 1971 году на XIV съезде компартии Чехословакии его сменил Густав Гусак, бывший руководитель Компартии Словакии. Он был известен и как деятель Сопротивления и организатор Словацкого восстания, и как диссидент-националист, пострадавший во время репрессий 50-х годов. Именно Гусак провёл массовые кадровые чистки в партии. В госаппарате и в образовательной системе, в науке, в культуре, искусстве были введены запреты на профессии для «световой» интеллигенции, то есть интеллигенции международной ориентации. Гусак продержался на своём посту до 1986 года, а затем ушёл в политическое небытие и под конец своей жизни, как говорят, ударился в религию. Может быть, каялся за прошлые грехи таким образом.
О том, что происходило в КПЧ, я узнавал непосредственно в советском посольстве и иногда лишь от самих чехов. Но нам тогда все эти манёвры освещать было категорически запрещено. Писать можно было только о дружбе народов Чехословакии и Советского Союза, общих боевых традициях и культуре, желательно не современной. Вскоре после ввода танков в Прагу АПН подготовило «Белую книгу» о заговоре чехословацкой контрреволюции, подготовленном по сценарию ЦРУ с участием едва ли не всех западных спецслужб.
Был ли этот заговор? Многое до сих пор хранится за семью замками. И у нас, и на Западе. Если рассматривать события конца 60-х годов в контексте холодной войны, то, конечно, можно найти массу доказательств того, что заговор был.
После мюнхенского сговора 1938 года, когда Англия и Франция отдали Чехословакию на растерзание Гитлеру и страна фактически перестала существовать как самостоятельное государство, а в Словакии был установлен фашистский режим, ни у чехов, ни у словаков особой любви к Западу не было. Именно поэтому коммунисты во главе с Готвальдом легко взяли власть в этой традиционно западной стране, не прибегая к помощи Красной армии.
Чехословакия в соответствии с Ялтинскими соглашениями попадала в зону влияния СССР. Там начали строить социализм по советским рецептам, заимствуя не только социальный позитив, но и произвол чекистов, ГУЛАГ и психушки для инакомыслящих. Потому и недовольство народа коммунистами нарастало по тем же причинам, что и в СССР, и в других соцстранах.
В первую очередь социализм начали отторгать наиболее образованные слои населения, в том числе в самой КПЧ. Отсутствие свободы, политические репрессии и гонения на инакомыслящих быстро привели к появлению многочисленной «другой интеллигенции». В этой среде либеральные ценности, беспредметное искусство и модернистские тенденции в литературе, театре и кино воспринимались как норма, тут формировалось и мировоззрение властителей умов и воспитателей молодёжи. Официальное искусство соцреализма, коммунистическая идеология и любое проявление советского влияния и диктата воспринимались здесь в штыки.
Сторонники прозападной ориентации постепенно занимали ключевые позиции и в компартии, и в государстве в целом. После поражения реформаторов из КПЧ об этих западниках и стали говорить как о «ползучей контрреволюции». Конечно, у части этих «западников» связь с Западом была прямая, у кого-то даже с западными спецслужбами. Но поддержка сторонников «социализма с человеческим лицом» в народе была столь широкой, что никакая агентура обеспечить такое была бы не в состоянии.
Своего пика эта поддержка достигла после ввода войск Варшавского договора. Сработали патриотические чувства – ведь иначе как оккупацию присутствие «братских» войск никто в Чехословакии не воспринимал. Колонна танков ГДР шла по тому же автобану, по которому когда-то входил в Чехословакию Гитлер. Заняв очередной населённый пункт, немцы вывешивали на центральной площади заранее заготовленный приказ – вводится комендантский час, после восьми часов вечера все лица, не имеющие спецпропуска, будут препровождены в комендатуру... Всё по знакомому сценарию Второй мировой войны. Немцы знали своё дело и не ожидали от местного населения никаких проявлений любви и дружбы.
Кому-то в Москве пришла в голову идея, что одновременно с вводом танков надо начать крепить дружбу с чехами. Идея была превращена в инструкцию, и поначалу её неукоснительно выполняли.
Параллельно немецкой колонне по второму автобану в первый день операции «Влтава» входила колонна Советской группы войск. У одного из посёлков чехи перегородили оба автобана, соорудив нечто вроде баррикад. Наша колонна остановилась. Солдаты вышли из бронетранспортёров и танков и принялись под свист и вопль чехов, под их плевками и проклятиями: «Свиньи! Оккупанты! Убирайтесь домой!» – разбирать баррикаду, стараясь никого не задеть.
Немцы поступили совершенно иначе. Их колонна тоже остановилась. От неё отделился бронетранспортёр с громкоговорителем, и оттуда послышалось: «Ахтунг! Ахтунг! Немедленно разобрать баррикаду!» На свист и проклятия, прозвучавшие в ответ, из бронетранспортёра дали очередь поверх голов толпы. Из репродуктора предупредили, что следующая очередь будет дана уже по толпе. Баррикаду разобрали мгновенно, и немецкая колонна двинулась дальше.
Немцы мыслили логично. Военная операция означает соответствующие действия. Но в штабе объединённого командования операций «Влтава» эту логику не оценили и войска ГДР из Чехословакии вывели. Во избежание неприятных ассоциаций.
Ну а в наших продолжали плевать, их оскорбляли и закидывали всем, что попадалось под руку, по всему пути следования. В некоторых городах в наших стреляли, бросали в танки бутылки с зажигательной смесью. И поэтому к Праге они подошли уже на нервах и, понятное дело, не всегда выдерживали кодекс «братской дружбы». На одной из мраморных колонн Пражского музея на Вацлавской площади до сих пор виден след от крупнокалиберного пулемёта советского танка – танкист заметил снайпера на крыше музея и дал очередь.
На той же Вацлавской площади совершил самосожжение в знак протеста против советской оккупации студент Ян Палах. После этого на месте, где он погиб, днём и ночью стали зажигать свечи. И всё это входило в традицию, становилось исторической памятью чехов.
Знакомый журналист как-то вечером заехал за мной и сказал, что повезёт меня «смотреть контрреволюцию». «Главное, не говори по-русски, – предупредил он. – Делай вид, что ты говоришь только по-английски. Я тебя буду выдавать за шведа».
Мы ездили по каким-то тёмным улочкам, спускались в пивнушки и бары. Моего коллегу, корреспондента одной из ведущих советских газет, видно, хорошо знали. Он прекрасно говорил по-чешски. И ещё он говорил так, как говорили в те дни сами пражане. Его принимали за своего. Он искренне хотел убедить меня в том, что никакой контрреволюции в Праге нет. Когда уже за полночь мы приехали в пивной ресторан, где, как он мне сказал, собирался известный клуб КАН, я увидел в углу у бара аккуратно поставленные в горку боевые винтовки. Заметив мой взгляд, бармен прикрыл горку чехлом. Я спросил у моего гида по ночной Праге, откуда у его приятелей столько оружия. И зачем оно им? Он отмахнулся: «Они просто охотники».
Я встретился в Праге с одним из ведущих публицистов журнала «Репортёр». Вскоре после ввода войск журнал закрыли. Но в ресторан пражского Дома журналистов, где мы встретились, только что доставили его свежий выпуск. Где-то кто-то умудрился напечатать весь тираж. Тут же распространяли знаменитые «Литерарны листы» – популярный еженедельник, который тоже был под запретом. Но в пражском подполье действовали свои законы.
Мы тогда долго говорили. Но общего языка не нашли. Он жил в атмосфере Пражской весны уже больше двух лет. Он мыслил иначе, чем мы. А мы всё то, о чём он говорил как о само собой разумеющемся и нормальном, воспринимали как крамолу. Хотя он и не призывал покончить с социализмом. Он советовал его усовершенствовать, улучшить, призывал последовать примеру лидеров КПЧ.
Общество в Чехословакии тогда всё же не было единым. «Светово» ориентированные реформаторы, как и у нас в СССР четверть века спустя, начали с того, что принялись выпихивать из властных, научных и творческих структур ЧССР всех «консерваторов». Сопротивление их было не столь уж и мощным, но оно всё же было. Против ревизионистов и «предателей социализма» выступали прежде всего ветераны КПЧ. По обе стороны этой баррикады с приходом советских войск началась радикализация, чреватая гражданской войной.
Помню, как собрались коммунисты и дипломаты из нашего посольства и посольств других соцстран неподалёку от Вацлавской площади в зале «Люцерна» по случаю 51-й годовщины Октябрьской революции. В зале всё было, как положено, по традиции. В конце торжественного собрания кто-то предложил пройтись по Праге колонной с развёрнутыми красными знамёнами. Но в президиуме эту идею не поддержали, посоветовали расходиться по одному «во избежание провокаций».
У «Люцерны» уже бушевала возмущённая толпа. Когда участники митинга начали выходить на улицу, то там, то здесь стали вспыхивать стычки. На Вацлавской площади трое молодчиков в кожаных куртках били коммуниста, у которого на лацкане пиджака увидели красный бант. Полиция не вмешивалась. Только когда в ход пошли железные прутья, драку остановили, а избитого до крови «коллаборациониста» еле спасли. Всё было на грани взрыва…
Наше знакомство началось не совсем обычно. Один из моих чешских друзей дал мне номер его телефона и сказал, чтобы я позвонил в студию художника дня через два, а сам за это время обещал предупредить его о моём визите. Бумажку с номером телефона я куда-то задевал, но фамилию помнил хорошо – Эммануил Фамира.
В Праге почти в каждой телефонной будке лежит прикованная цепью к автомату книга абонентов. Когда я открыл одну из них, чтобы найти его телефон, к моему удивлению, имя, адрес и номер телефона Фамиры кто-то подчеркнул жирной чертой-стрелкой, которая шла к надписи на полях: «Коллаборант и предатель!»
Уже позже, когда мы встретились, я понял, что, видимо, не в одной книге абонентов в Праге появились такие «заметки на полях». Я находился в студии Фамиры часа три. За это время телефон звонил раз двадцать. И неизменно из трубки слышалось: «Сволочь, коллаборант, предатель!»
Было мучительно обидно за этого старого уже человека, когда он шёл к телефону, прихрамывая, стоял у него в нерешительности какую-то минуту, потом брал трубку, осторожно прижимал к уху, а затем с таким растерянным лицом медленно клал её обратно, а из микрофона всё ещё слышалось: «Предатель, коллаборант, повесим тебя! Повесим!..»
Выступая на собрании коммунистов своего района Либень (один из районов Праги) среди тех, кто в послеавгустовские дни 1968 года осмеливался всё же открыто высказываться за дружбу с Советским Союзом, «против антисоциалистических сил», он так и представился собравшимся: «Я консерватор, коллаборант и предатель». Эти его слова старые коммунисты встретили овацией. «Побольше бы таких!» – кричали ему из зала.
Моральный террор – опасное оружие в опытных руках. Оно не убивает. Хотя бывало и так, что люди не выдерживали травли и кончали с собой. Назначение морального террора – сломать волю, убить в человеке его веру. Художник жил с этим – 20–30 звонков в день. Угрозы, проклятия, ругань. «Поздравительные открытки» – каждое утро в почтовом ящике бумажка с изображением виселицы.
Фамира (он умер в 1969-м) и его друзья говорили тогда о путях чехословацкой творческой интеллигенции, о том, что лучшие её представители – Гашек, Чапек, Фучик, Неедлы – всегда были во все тяжёлые моменты истории на стороне Советского Союза, считали советское искусство маяком новой эры, своим компасом.
Говорили и о том, почему определённая часть пражских «интеллектуалов», столь рьяно – примерно с 1967 года – ополчившись поначалу на наше искусство, на принципы социалистического реализма, дошла до открытых антисоветских выступлений, перешла в лагерь активной контрреволюции.
«Я часто думаю о них, – говорил Фамира, – думаю, почему не только затаившиеся враги, но и люди молодые, выросшие при социализме, могут порой сойти с магистральной дороги на ту, что ведёт в тупик. Наверное, поначалу это просто своего рода «фронда», вызов всему тому, что было до меня. Чаще всего это проходит как болезнь роста, особенно если рядом с таким «фрондёром» есть терпеливый и чуткий наставник. Бывает и иначе – начав с «фронды», молодой художник под влиянием людей, искушённых в растлении умов, переходит от критики отдельных недостатков социалистического общества к отрицанию социализма вообще. А когда ему при этом и в основном за это создают шумную рекламу на Западе, увенчивают его совершенно незаслуженными лаврами, он всерьёз начинает верить в свою гениальность, считает, что он только и прав, а все, кто выступает с его критикой, его травят. Так он идейно перерождается, отрывается от народа, становится врагом. Вольным или невольным, но всё равно врагом. Это произошло у нас в Чехословакии с многими интеллигентами...»
Таких, как Фамира, в Чехословакии было, надо честно признать, не так уж и много. Но они были. Чтобы убедиться в этом, достаточно было сходить в Праге на Ольшанское кладбище, где похоронены советские воины, погибшие при освобождении Праги в мае 1945 года. Там даже после ввода наших войск всё время на их могилах лежали свежие цветы…
Конечно, на Западе за всем происходившим в Чехословакии следили самым тщательным образом. Радиостанции «Свобода» и «Свободная Европа» вещали круглосуточно, открыто призывали к неповиновению и к сопротивлению войскам. В западных газетах открыто писали, что в ФРГ готовили отряды диверсантов на случай, если в Чехословакии вспыхнет восстание. Войска НАТО в Европе были приведены в состояние повышенной боеготовности. Так же, как и стратегическое командование ВВС США. Балансирование на грани войны по Даллесу становилось реальностью. И тем не менее конфликта между НАТО и Варшавским блоком, к счастью, не произошло. Ялтинские договорённости всё-таки действовали.
В 1968 году Запад проиграл в «борьбе за демократию» в соцстранах. Но он обрёл огромный опыт, который потом пригодился ему не раз при подготовке и осуществлении сценариев «оранжевых», «розовых» и «гранатовых» революций. Это «ноу-хау» стало решающим оружием в борьбе двух миров, хотя реванша и победы в холодной войне Западу пришлось ждать ещё четверть века.
Я неслучайно начал эту статью с упоминания о студенческих бунтах во Франции и других странах «свободного мира». Выступления за «капитализм с человеческим лицом» были не менее активными, чем те, что проходили под лозунгом «за социализм с человеческим лицом». Но Запад сумел интегрировать этот бунт, учёл требования взбунтовавшейся молодёжи, и это сослужило капитализму отличную службу. Бунт удержали в рамках демократии вместе с демократией. Вчерашние бунтари интегрировались в систему, вместо того чтобы сломать её.
Выиграли ли в 1968 году «силы социализма»? Сегодня мы уже знаем достаточно много, чтобы судить об этом. Можно утверждать, что социализм был дискредитирован и в самих соцстранах, и ещё сильнее за их пределами. От Советского Союза отвернулась западная интеллигенция, традиционно поддерживавшая его даже во времена Сталина. А танки только сумели остановить «Солидарность» в Польше и сторонников Пражской весны. Инакомыслие в соцстранах уже не ограничивалось протестными выступлениями кучки диссидентов. Оно постепенно приобретало масштабы эпидемии, от которой не нашлось защиты ни в верхах коммунистических стран, ни в низах.
Иммунитет против западного влияния и искусов капитализма оказался не крепче Берлинской стены. Всё рухнуло практически в одночасье. В том числе и СССР. Нельзя не согласиться: это была крупнейшая геополитическая катастрофа. Перед Россией встал вопрос уже не о том, каким путём ей идти – западным или своим? – а о самом её существовании как самостоятельного государства.
Конечно, тогда, в 1968 году, с улиц Праги, на которых стояли наши танки, всё виделось иначе.
До и после
В 1963 году, когда в Вашингтоне убедились, что военная истерия против СССР и социалистического блока не только не срабатывает, но и контрпродуктивна, американцы перешли к политике «наведения мостов». Её целью было обеспечить постепенный отход восточноевропейских участников Варшавского пакта от социализма, воспитать и поддержать «ползучую контрреволюцию» внутри этих стран.
В соответствии с этой концепцией США отказывались вести дело со всем Варшавским блоком, чтобы не повышать наднациональную роль СССР и его влияние, и даже пошли на смягчение закона о торговле стратегическими товарами в отношении тех стран Варшавского договора, которые позволяли себе некоторую самостоятельность и оппозиционность.
Доктрину эту пришлось пересмотреть после ввода войск в Прагу в 1968 году. СССР не стал ожидать, пока Пражская весна перейдёт в жаркое «лето» и Прага будет готова выйти из Варшавского договора. Он показал Западу, что готов подтвердить свой контроль над геополитической зоной ответственности, определённой ялтинскими соглашениями между Сталиным, Черчиллем и Рузвельтом, и не допустить распада военно-стратегического пространства.
США, проинформированные об акции самим советским руководством, признавали тогда существование зоны ответственности Советского Союза. А вот ввод войск в Афганистан был воспринят как расширение зоны коммунизма и советского влияния и встретил самый жёсткий отпор.
В наше время, вспоминая о 1968 годе, часто говорят только о последовавшем вслед за этим резким ухудшением отношений СССР и Запада. Но вот известный историк Наталия Нарочницкая обращает внимание на другой момент, последовавший за событиями в Праге. «Крах иллюзий на отрыв поодиночке социалистических стран от СССР привёл США к разрядке. Прямыми результатами ввода войск в ЧССР были договоры ФРГ и СССР 1970 года, последующие договоры ФРГ с Чехословакией об отмене Мюнхенского сговора, визит Ричарда Никсона в Москву, встреча во Владивостоке советского и американского президентов, весь комплекс договоров в области ядерного разоружения, включая его фундамент – Договор о противоракетной обороне 1972 года и Протокол к нему 1974 г. Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе также никогда бы не состоялась окончательно без этой акции, которая побудила Запад подтвердить в Заключительном акте Хельсинки незыблемость послевоенных границ и реалий в обмен на согласие СССР на сокращение вооружений в Европе».
Эти факты – убедительное подтверждение того, что на Западе силу уважают. Это немаловажный вывод и для сегодняшних стратегов внешней политики России. Но, разумеется, не всё так однозначно. Покончив с «социализмом с человеческим лицом», руководители стран Варшавского договора обрекли на застой, а затем гибель и «реальный социализм» в своих странах. С 1968 по 1991-й прошло всего 23 года. После Праги в «мозговых центрах» Запада скорректировали механизмы главных калибров, нацеленных на социалистический лагерь. США и их союзники довольно быстро запустили механизм развала соцстран с помощью своих агентов влияния. И этот механизм сработал.
В СЛЕДУЮЩЕМ НОМЕРЕ
«Собравший в тот день весь руководящий состав Вооружённых сил СССР маршал Гречко сказал: «Я только что вернулся с заседания Политбюро. Принято решение на ввод войск стран Варшавского договора в Чехословакию. Это решение будет осуществлено, даже если оно приведёт к третьей мировой войне».
«В Праге, других крупнейших городах распространялись слухи в духе «Запад нам поможет» в случае обострения ситуации. И чехи поверили, забыв уроки Мюнхена, когда англосаксы и французы элементарно кинули их, сдали Гитлеру, чтобы обеспечить фюреру плацдарм для нападения на СССР».