Пьеса Дмитрия Смолина (1891–1955) «Товарищ Хлестаков» представляет собой «перелицовку» знаменитой комедии Н.В. Гоголя, её персонажи перенесены в другую эпоху: в один из городов приезжает особоуполномоченный Хлестаков. Роли остальных персонажей получили соответствующую трансформацию: слуга Осип – порученец, попечитель богоугодных заведений Земляника – спец из собеса, Мария Антоновна – машинистка и т.д.
Спектакль по этой остросатирической пьесе был сыгран 18 декабря 1921 года в Государственном театре коммунистической драматургии (Гостекомдрам). Сыгран один-единственный раз, после чего был запрещён, а театр закрыли. Естественно, пьесу никто не собирался печатать. Впервые она опубликована в журнале «Новое литературное обозрение» (‹ 7, 1994 год). Текст был подготовлен А.А. Колгановой по машинописному оригиналу, хранящемуся в рукописном отделе Санкт-Петербургской театральной библиотеки.
Предлагаем читателям один из начальных эпизодов пьесы, где Хлестаков впервые появляется в бывшем доме городничего. Хотим подчеркнуть, что в тексте полностью сохранены синтаксис и пунктуация автора.
Хлест.: Анна Андреевна, Марья Антоновна! Наконец-то! Как я счастлив, сударыни, что имею снова удовольствие видеть вас…
Ан. Андр.: Помилуйте, Иван Александрович, нам ещё более приятно видеть вновь такую особу.
Хлест.: Помилуйте, сударыня, совершенно напротив, мне ещё приятнее.
Ан. Андр.: Как можно, вы это опять изволите говорить ради комплимента. Вы извините нас за беспорядок. У нас, согласно, декрета, всего одна комната и часть мебели, немедленно после смерти Антона Антоновича, увезли по распоряжению товарища Земляники в Собес… прошу покорно садиться.
Хлест.: Благодарю вас. Возле вас стоять – уже счастье. Впрочем… я сяду. У меня сердце разрывалось на части, как только я услышал о постигшем вас горе. Но теперь… Теперь… Как я счастлив, Анна Андреевна, что, наконец, сижу около вас.
Ан. Андр.: Помилуйте. Я никак не смею принять на свой счёт. Вы снова расстались со столицей и вояжировка вас, вероятно, утомила.
Хлест.: О да. Очень утомила. Хотя я привык работать 24 часа в сутки, а иногда даже больше. Вы знаете, в прошлый раз, я только много спустя в Петербурге узнал, что у вас здесь произошло по моём отъезде. И вы знаете, что письмо, которое читал товарищ почмейстер. – вовсе не моё письмо. Оно подложное. И вы знаете, чьи всё это штуки… что это всё проделки иностранной дипломатии. У меня вышел тогда по этому поводу в сферах крупный разговор, я требовал разоблачений. Отмены тайной дипломатии. И когда на это не пошли, я сказал: «Когда так, господа, я становлюсь революционером». Они перепугались, стали меня уговаривать. Но я сказал: «Кончено». И эмигрировал за границу, но всё это время, сударыни, сердце моё было с вами.
Ан. Андр.: Вы делаете мне много чести, я этого не заслуживаю.
Хлест.: Отчего же вы этого не заслуживаете?! Вы заслуживаете.
Ан. Андр.: Мы живём в захолустье и я… имажине ву: …служу регистратором в Отделе Главзастоя.
Мар. Ант.: Ах, маменька, в подъотделе Восстановления.
Ан. Андр.: Ты вечно, чтобы перебить мать.
Хлест.: Очень хорошо. Государственная служба в захолустье имеет свои преимущества. Нужно только уметь чувствовать, что вы необходимое колёсико громадного механизма. Эти исходящие, входящие… кажется сперва пустяки, а, как кинешь общий взгляд, даже эдакий восторг может взять, а потом посмотришь, и действительно, пустяки. Что же вы стоите, теперь это более, чем когда-либо неуместно…
Все вместе: Не беспокойтесь, Иван Александрович. Мы и постоим…
Хлест.: Прошу, прошу сесть, я не люблю церемоний. Я просто, как и прежде. Я даже скрываю своё положение. Стараюсь проскользнуть незаметно. Уговорили, например, меня с Товарищем Красиным на заграничную поездку. «Хорошо. Я, говорю, поеду, но только инкогнито». И в течение месяца всю заграницу объехал. Приезжаю, представьте себе, в Париж. Выхожу. Трамваи летят, автомобили летят, аэропланы летят. Шум, гам, суета. Не успел за угол свернуть, как слышу: «Батюшки, Иван Александрович!» Обернулся, смотрю, какой-то солидный незнакомец. «Извините, говорю, с кем имею честь?» «Я, – говорит, – Мильеран. Вас, Иван Александрович, у нас все по портретам знают». «Извините, говорю, но прошу вас меня по имени не называть, потому что я инкогнито». Идём мы с ним рядом, разговариваем и о том, о сём, информирует он меня о международном положении и вдруг, смотрю я, стоит эта ихняя высоченная башня.
Мар. Ант.: Ах, это, наверное, Эйфелева башня. Как интересно!
Хлест.: Совершенно верно. Очень интересно. Но только, как она у них стояла? Я вас спрашиваю. «Как у вас стоит эта башня? Это недопустимо». И сейчас же дал указания. «Для вас, Иван Александрович, – говорит Мильеран, – мы готовы на всё». И сейчас же приказал того… переставить.
Ан. Андр.: Так её переставили?
Хлест.: В 24 часа. Ну, натурально – встречи с русской эмиграцией. Видел Керенского, Милюкова. «Ну, что, говорю, голубчики… как дела?» Да, так, говорят, Иван Александрович… так, как-то всё»… Очень меня упрашивали разрешить их вопрос. Но вдруг, получаю радио из Лондона, требуют немедленно туда. Приезжаю. Туман. Вы не можете себе представить, какой туман! Рукой махнёшь – и щель, пальцем ткнёшь – и дыра. Иду и так, знаете ли, руками… впереди… вдруг чувствую, что кого-то поймал и что же: Ллойд Джордж, лорд Керзен и Бонар Лоу. «Батеньки, – кричат мне, – Иван Александрович!.. А мы вот сейчас шли и Ллойд Джорджик всё говорил: «как бы, говорит, нам встретить Ивана Александровича». Ну, мы натурально, сейчас же на автомобиль и на конференцию. Отводит меня там Ллойд Джордж в сторону и говорит: «Как ты, друг Иван Александрович, насчёт интервенции полагаешь? И не возьмёшься ли, – говорит, – ею руководить и провести…» «Нет, говорю, слуга покорный, и вам, голубчики, не советую. И кроме того, откровенно должен сказать, что я на стороне ваших врагов». Это на него произвело впечатление, подобно грому. «Тогда, – говорит, – мы, Иван Александрович, проиграли. Но, последняя моя к тебе просьба: слетаем, милый, в Нью-Йорк». Это, говорю, изволь. Ну, натурально, сейчас же на аэроплан, ролл-ройс и фррр… сорок девять часов, и мы в Нью-Йорке. Небоскрёбы высоты, которой не встречается в природе. Сели прямо на крышу. Тут, сейчас же, прилетел Вильсон, Гардинг – составилась опять конференция. «Я, – говорю, – господа, всё, на что могу согласиться – это на торговые договоры». И сейчас же всё им и подписал.
Ан. Андр.: Так это вы подписали договоры?
Хлест.: Да, это я.
Ан. Андр.: Как приятно…
Мар. Ант.: Ай, маменька, там подписано – Красин.
Ан. Андр.: Ну, вот, я и знала, что даже и здесь будешь спорить.
Хлест.: Ах, да – это правда, это точно. На тех, которые публиковались, на тех подписывался Красин, а на подлинных – я.
Ан. Андр.: Так я, верно, подлинные читала. Отличные договора.
Хлест.: В Нью-Йорке со мной презабавный случай вышел. За обедом, когда, понимаете, мы подвыпили, пристал ко мне Вильсон: «Переходи, да переходи к нам на службу. Мы тебе 2 миллиона долларов в месяц дадим». «Да, я, – говорю, – не могу». «Ну, вот что хочешь, – говорит, – для тебя сделаю. Ну, – вот хочешь, я для тебя с небоскрёба спрыгну», – и побежал. Мы ему кричим: «Куда, куда? Сумасшедший! Расшибёшься! Костей не соберёшь».