К 80-летию Победы советского народа над фашистской Германией наверняка будут изданы сотни книг писателей-фронтовиков с их обжигающей правдой о войне. Но надо признать, что мы, к своему стыду, до сих пор многое об этих литераторах не знаем. По большому счёту мало что известно и о Юлии Друниной, которой десятого мая нынешнего года исполнилось бы сто лет.
В архивах сохранилось несколько собственноручно написанных ею вариантов автобиографии. Приведу текст, датированный двадцать шестым сентября 1955 года.
«Я, Друнина Юлия Владимировна, родилась 10 мая 1924 года в Москве. Отец, Друнин Владимир Павлович, был учителем истории в средней школе. Он умер в 1943 году. Мать, Друнина Матильда Борисовна, преподавала в средней школе немецкий язык. В настоящее время она работает библиотекарем, живёт в Москве.
В 1941 году я окончила 131-ю среднюю школу в Москве и добровольно ушла на фронт. Служила в Действующей армии в качестве санинструктора по январь 1945 года. Была демобилизована по ранению. Награждена орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу» и «За Победу над фашистской Германией». В 1938 году вступила в ВЛКСМ, из рядов которого убыла по возрасту в 1953 году.
С 1947 по 1952 год училась в Литинституте при ССП.
В 1947 году меня приняли в Союз советских писателей.
Печатаюсь с 1945 года. Имею две книжки стихов, и третья книга находится в производстве (изд-во «Молодая гвардия»). Занимаюсь также переводческой деятельностью» .
Что к этому тексту следовало бы добавить? Вообще-то Друнина поступила в Литинститут ещё в 1944 году. Она была убеждена, что в первую очередь следовало рассказать об увиденном и пережитом на войне. Но в институте чуть ли не с первых дней именитые поэты – Павел Антокольский, Степан Щипачёв, Константин Симонов – настойчиво пытались завязать с ней роман. А она тогда полюбила вернувшегося с фронта Николая Старшинова. Родив дочку, Друнина на время бросила учёбу. А когда она вернулась в Литинститут, на тему войны уже было по сути наложено табу. Власть призывала бывших фронтовиков писать не об окопах, а о строительстве мирной жизни. Но Друнина была от неё далека.
Понимая это, дирекция Литинститута летом 1950 года ей выписала месячную командировку в Омскую область «для работы над книгой о людях лесопильных заводов». Друнина даже получила неплохие по тем временам суточные – полторы тысячи рублей старыми деньгами.
Она честно весь месяц не вылазила с лесопилок. Но стихи на тему труда не пошли. Ну не её эта была тема. Ещё очерк вымучить из себя о лесозаготовках Друнина могла, но не стихи. Она продолжала жить войной. А это, напомню, тогда не приветствовалось.
Весной 1952 года подошло время защищать диплом. Друнина представила рукопись третьей книги. Её непосредственный руководитель – лирик Александр Коваленков был в целом доволен. «Ю. Друнина, – заявил он на защите, – вступает в литературу как хороший оперившийся поэт со своим голосом, со своими особенностями».
Но у дирекции Литинститута оказалось иное мнение. Первым подверг разгрому диплом Друниной историк-обществовед Пётр Фатеев. «В своём сборнике Ю. Друнина представила военные стихи, лирику и переводы, – констатировал он. – Но не дала она стихов о нашей послевоенной жизни. Во многих стихах идейная нагрузка легковесна. Видимо, старая тема, тема военная, иссякла, а с новой, будучи загруженной учёбой, Ю. Друнина не справилась. Ей необходимо собрать новый материал, и тогда её творчество будет более значительно. Она, безусловно, профессиональный поэт».
В таком же ключе выступили и два других руководителя Литинститута: Василий Смирнов (а он был в тот год председателем государственной экзаменационной комиссии) и критик Иван Серёгин. Один отметил: «Ю.Друнина стала писать бедновато». А другой обвинил выпускницу института в отрыве от жизни («Друнина в последнее время не изучает жизнь. И эта узость знания жизни отразилась на качестве её стихов, они стали бледнее и слабее»). Правда, до отказа в выдаче Друниной диплома дело, слава богу, не дошло.
После окончания Литинститута бывшие однокурсники Друниной уговорили Константина Симонова взять её внештатным литконсультантом в «Литературную газету» (выпускница Литинститута должна была сидеть на «самотёке» и «отфутболивать» подборки графоманов).
Однажды кто-то предложил ей и другим знакомым рвануть в кино: мол, там деньги греби лопатами.
Друнина осенью 1955 года пришла в сценарную студию при кинематографическом главке Министерства культуры. Заявление её было очень детским: «Прошу помочь мне в моей работе над сценарием».
Друниной объяснили, что для зачисления в эту студию в качестве слушательницы нужно для начала оформить творческую заявку. И что она написала? Читаем:
«Сценарий задуман мной как самостоятельное литературное произведение. В нём на материале из жизни и быта советской интеллигенции будут поставлены проблемы семьи, любви, морали.
Считаю, что для пополнения имеющегося у меня материала и для предварительной работы над сценарием мне необходимо три-четыре месяца. По истечении указанного срока я обязуюсь представить черновой вариант сценария».
То есть Друнина на тот момент не имела даже никаких заготовок. Тем не менее она была зачислена в мастерскую Алексея Каплера. Это был человек очень яркий, темпераментный, но с непростой судьбой. В киношных кругах о нём ходили легенды.
Прозанимавшись в сценарной студии с полгода, Друнина осилила только синопсис, или, как тогда говорили, набросок либретто будущего сценария с условным названием «Вера». В кинематографическом главке её считали первым кандидатом на отсев. Но неожиданно для начальства за поэтессу вступился Каплер.
«Друнина, – заявил он 18 марта 1956 года на редсовете сценарной студии, – пишет интересную вещь – о трудной, сложной и очень интересной и хорошей судьбе вернувшейся с войны женщины с ребёнком. Фронтовая часть больше, чем послевоенная. Есть предыстория – уход на войну по окончании школы. 1/3 вещи строится на военном материале. Героиня возвращается в жизнь, с одной стороны, закалённая войной в смысле характера нетерпимого, а с другой стороны с погибшей любовью. Встречает человека такого же колючего, сложного, как и она. Тема этой любви важна».
Правда, Каплера не устроило название либретто: «Вера».
Его энергичное выступление сильно озадачило членов редсовета. Ведь многие уже хотели списать Друнину со счетов.
Её попросили поподробнее представить синопсис. Она сообщила: «…это такая история – история девушки, за которой ухаживают инженеры, – вопрос о выборе двух путей».
В переводе на общепонятный язык это выглядело так: в возвратившуюся с войны девчонку влюбились два мужика: Лозовой и Попов. Один по идее мог бы принести героине счастье, а другой – обеспечить стабильность. А сама героиня продолжала жить воспоминаниями о фронтовике Саше.
Друнина попробовала на редсовете разжевать своё либретто:
«Попов – средний человек, не подлец, со своей правдой – жить красиво, в которую включено пошлое содержание. На нём должен проявиться характер Веры, почему она не пошла с ним, за ним. 95% женщин пошли бы, а Вера не пошла, её характер сформировался на фронте, он не лепился из глины, а резцом из мрамора, она думает, что любви второй не будет. Лозовой был похож на Сашу, а Попов нет.
История девушки, перед которой две дороги: обычная дорога, обычное семейное счастье, а другая дорога – неудачника.
Детализация проблемы должна быть».
А дальше Друнина запуталась. Она призналась, что пока не придумала, как разработать в либретто линию своей героини Веры в производстве.
Вообще-то это признание могло поставить крест на дальнейших планах Друниной. Но зря ли Каплер привёл на редсовет с Киностудии имени Горького Татьяну Лиознову? В московских киношных кругах её знали как самую перспективную ученицу великого Сергея Герасимова. И она во весь голос заявила, что ей страшно хочется снять по сценарию Друниной фильм. «Он, – размечталась Лиознова, – будет таким, о котором я мечтала. Я знаю её [Друниной. – В.О.] стихи, и в разговоре с ней поняла, что она хорошо знает жизнь, о которой она собирается писать».
К слову: в сценарной студии в конце 1955 – начале 1956 года занимались куда более профессиональные литераторы. Назову хотя бы Юрия Бондарева и Григория Бакланова. Но им начальство ещё не подобрало режиссёров. А на Друнину уже поступила из Киностудии имени Горького заявка на постановку полноценного художественного фильма.
Члены редсовета сценарной студии в недоумении разводили руками. Неужели они что-то в Друниной проморгали? И тогда слово вновь взял Каплер. Подводя предварительные итоги, он заявил: «В этом далеко несделанном либретто блёстки-диалоги, подтекст, умение строить вещь интересно, ёмко»
После этого никто спорить с Каплером не стал. Друниной вместо отсева из сценарной студии был предложен договор на продолжение работы с выплатой приличного аванса. На радостях поэтесса тут же отправилась отдыхать в Крым. Но долго гулять ей не позволили. Вскоре она была вызвана в Москву для подготовки нового отчёта.
Новый вариант сценария Друниной, получивший другое название – «Солдаты милосердия», руководство сценарной студии рассмотрело 2 ноября 1956 года. Теперь уже поэтессу по головке никто не гладил. Спрос с неё был очень строгий.
Первым свои замечания Друниной высказал корифей советской кинодраматургии Евгений Габрилович («История любви должна быть тоньше, умнее»). Киноредактор Нина Беляева заметила: «Конфликт между командиром полка и комбатом Лозовым намечен интересно, но сделан ещё невнятно». И только Каплер попытался Друнину осторожно похвалить («Вещь о войне, сделанная грубовато внешне, но хороша по душе»).
В конце концов начальство прямо спросило Друнину: а она сама чего хотела бы? Поэтесса честно призналась: «Я хотела показать войну такой, какой она была». Как тут не вспомнить её строки:
Я только раз видала рукопашный,
Раз – наяву и сотни раз – во сне.
Кто говорит, что на войне нестрашно,
Тот ничего не знает о войне.