«В идеале к элите предъявляются только два требования, но каких! Она должна быть эффективной и справедливой. Эффективность подразумевает успешное решение стоящих перед страной задач, справедливость – их решение в интересах большинства общества. Однако горе той элите, которая одновременно оказывается и неэффективной, и несправедливой».
Валерий Соловей. «Мы» и «Они», № 52, 2007 г.
«Российская элита – сообщество своекорыстных современных субъектов (т.е. людей, способных действовать в государстве). А удаётся ей реализовать свои интересы потому, что этой элите противостоит море подъяремных и подъясачных, верноподданных и слуг государевых, не освоивших государство, не способных и не желающих быть субъектом, взыскующих твёрдой власти и патерналистского государства (чтоб было, как при Брежневе). Элита не сталкивается с сообществом граждан».
Игорь Яковенко.
«Зеркало для элиты. «Субъекты» и «недоросли», № 1, 2008 г.
«Россия из-за династического принципа наследования власти не создала в своё время надёжной процедуры вручения власти подлинной элите, передачи соответствующих полномочий лучшим людям страны. А стихийное самовыдвижение пассионарных «лжедмитриев», да ещё и при содействии доброхотов из-за рубежа вело к ещё большим бедам, гражданским войнам».
Евгений Андрющенко.
«За кланом клан?», № 2, 2008 г.
«Буржуазия была правящим классом. Но элитой считались только те её представители, кто решал проблемы управления страной, принимал или готовил решения. В американской социологии на рубеже ХХ века под элитой стали понимать не лучших представителей власти, а всё руководящее ядро государства».
Борис Кагарлицкий.
«Готов сразиться с врагом, а начальства боюсь», № 3–4, 2008 г.
Когда россияне окончательно ощутят свою страну уважаемой и прочной, они снова начнут относиться к власти критически
НАПРАВЛЕНИЕ ГЛАВНОГО УДАРА
Валерий Соловей считает, что российская элита никуда не годится ни по критерию эффективности, ни по критерию справедливости, а «чтобы измениться в нечто более справедливое и эффективное, наше правящее сословие должно быть поставлено перед выбором: уничтожение или изменение».
Игорь Яковенко в этом пункте с ним согласен: «Позитивная эволюция элиты начнётся в тот момент, когда на месте маргинализованного традиционного субъекта элита увидит гражданина».
Так думают многие образованные люди: элита и не может быть иной при таком народе, голосующем за партию власти, от которой он не имеет никакой пользы. Однако я думаю, что этот постулат следует изменить на противоположный: раз голосует, значит, что-то имеет.
Что же? Довольно ясно, что народ поддерживает партию власти как некую команду президента. Но тогда что он имеет от президента?
В доступных фрагментах западной и рудиментах отечественной либеральной печати господствует мнение, что при Путине во внешней политике России появился напор, а в экономике началось огосударствление – и именно это обеспечивает Путину популярность среди населения, тоскующего по империи и государственному патернализму. Но – на пике распада этой самой империи, когда она оставляла Восточную Европу и национальные окраины, протестовать пыталась лишь горстка экстремистов. По моим наблюдениям, большинство образованных петербуржцев и сегодня уверены, что попытка сохранить империю потребовала бы от страны губительных жертв. К огосударствлению экономики этот общественный слой тоже относится с раздражением – уже потому, что не доверяет новым хозяевам и видит в их действиях пренебрежение к себе. Но эти же самые люди в той или иной форме нередко, чтобы не сказать – в большинстве, поддерживают Путина.
Загадка русской души? Разгадка проста: русские такие же люди, как и все. А значит, и они недолюбливают власть.
Правда, недолюбливать Сталина было слишком страшно. Зато когда за недостаток любви убивать перестали, про высшее начальство и коммунистическую партию все, от колхозника до академика, начали рассказывать анекдоты, охотно повторять и сочинять слухи о роскоши и разврате, которые царят в верхах… Именно назло опротивевшей власти люди, ничего не понимавшие в производстве и торговле, проклинали плановую экономику и восхваляли рынок, который сам собой определит, что нужно производить и по какой цене. Люди, ничего не понимавшие в политике, страстно убеждали друг друга, что только демократия приведёт к власти по-настоящему достойных. И, конечно же, только мерзкая коммунистическая власть натравливала нации друг на друга – без неё народы тут же сольются в мирных объятиях.
Однако реальность нанесла жесточайший удар по всем иллюзиям. Рынок обернулся страшным падением производства. Демократия привела во власть небывалое количество откровенных прохвостов. И национальные республики ринулись прочь от интернационального единства. Не только не выказывая ни малейшей признательности за оказанные им (в мире иллюзий бесспорные) благодеяния, но ещё и предъявляя претензии за былые обиды.
Отношения с Западом оказались тоже далеко не такими идиллическими, как грезилось. Хотя масштаб и число реальных конфликтов значительно уменьшилось, но по сравнению с миром иллюзорным – многократно возросло. И, что ещё важнее, все претензии теперь предъявлялись уже не чуждой нам власти, а нам самим, ибо власть теперь стала нашим порождением…
Всё это вполне преодолимо при наличии спокойствия, но спокойствие-то каждый народ черпает в мире своих национальных грёз, а по ним как раз и пришёлся главный удар разочарований.
В Ч›М Е› ЭФФЕКТИВНОСТЬ
Преодоление кризиса всегда начинается с возрождения коллективных химер, с поиска символов и образов, которые бы вернули им утраченную уверенность и единство. А потому любой сколько-нибудь подходящий носитель уверенности и единства на этой стадии бывает предельно защищён от критики: рациональный разбор недостатков символа не вызывает ничего, кроме раздражения – не всё ли равно, из какой ткани изготовлено знамя? А всякое прокурорское действие по отношению к воодушевляющему фантому лишь порождает удвоенное адвокатское противодействие.
Но поиск вождя, «отца нации», решает не только психологические, но и важнейшие практические проблемы. Когда люди перестают понимать, что правильно и что неправильно, когда они перестают доверять друг другу, утрачивают работоспособность и важнейшие социальные институты. Когда каждый начинает действовать по своему разумению, на собственный страх и риск, судья перестаёт понимать, зачем он должен служить праву с риском для жизни и за крошечную зарплату, если преступная группировка предлагает гораздо больше. То же самое думает и каждый милиционер, и каждый предприниматель, и даже, при своих мизерных возможностях, каждый рядовой гражданин.
Так деморализованная бегущая армия понимает: если не остановимся, погибнем все; но тот, кто остановится первым, рискует первым же и пасть. И в этом безвыходном положении едва ли не каждый мечтает о вожде, который бы подчинил их хотя бы какому-нибудь единому замыслу, поскольку хуже хаоса, как им кажется, всё равно ничего быть не может.
Короче говоря, страстная потребность в вожде возникает тогда, когда утрачивают авторитет важнейшие обычаи (всегда основанные на единстве иллюзий) и вследствие этого люди утрачивают психологическую защиту, а важнейшие социальные институты перестают выполнять свои функции. Тогда требуется источник единой воли, который бы преодолел борьбу частных воль друг против друга. Таким источником может быть только личность.
Кроме того, человек на глубинном уровне может доверять лишь другому человеку, а не абстракциям типа «демократия», «закон» и тому подобным красивым словам. Вот когда эти абстракции действительно начинают работать, а ещё лучше – когда индивид даже и не видел их в жалком и уродливом состоянии, то есть когда он получил их по наследству почитаемыми и работоспособными, – только тогда он утрачивает потребность подкреплять их авторитет чьей-то харизмой.
Но это лишь до нового кризиса. Я не помню случая, чтобы какая-нибудь европейская нация преодолевала хаос, не сплотившись вокруг какого-то «отца нации». Вся история первой половины XX века есть история таких «отцов»: Маннергейм, Пилсудский, Рузвельт, Черчилль, де Голль… Хотя, кажется, почему бы устоявшимся классическим демократиям не обойтись одними лишь общественными и государственными институтами?
Потребность в объединяющем и воодушевляющем символе не имеет никакого отношения к имперской спеси или агрессивности – это всего лишь потребность психологического и организационного выживания. Если бы не было Путина, эта же потребность нашла для выполнения той же самой миссии другую фигуру. А отыскав, та же самая нужда точно так же постаралась бы обратить в добродетель любое качество своего «кумира в случае». Так, сегодня даже и образованные петербуржцы часто выстраивают «защиту Путина» по схеме: он не просто кагэбэшник, а разведчик, он был правой рукой Собчака, он патриот города, он стремится его украсить и прославить, возит сюда всех президентов…
И всё это чистая правда. Только правда адвокатская, а не прокурорская. Способная лишь порождать всё новых и новых адвокатов, ибо в Путине люди защищают себя, свой собственный психологический комфорт.
Чтобы разрушить чью-либо воодушевляющую химеру, нужно прежде всего внушить, что ей ничего не угрожает. Угроза же только мобилизует – своими обличениями Путина либералы много способствовали его авторитету. Правда, если бы они его взахлёб хвалили, это всё же не очень сильно бы ему повредило. Люди лишь отчасти начинают любить власть кому-то в пику, но в основном ради обретения собственного душевного покоя. В удовлетворении этой психологической потребности главным образом и заключается эффективность нынешней элиты.
Вот когда душевный покой снова удастся обрести помимо власти – тогда власть вновь сделается предметом иронии и неприязни. Когда россияне почувствуют уважаемой и прочной свою страну, они снова начнут относиться к власти критически.
НОВЫЕ ДЕКАБРИСТЫ
Поскольку главное беспокойство за авторитет своей страны большинство россиян испытывают в области отношений с Западом, то лучшим способом ослабить российский авторитаризм было бы всемерное облизывание Российского государства. По крайней мере в вопросах второстепенных, а именно они и являются мелкими раздражающими уколами, не позволяющими национальной обеспокоенности впасть в спячку. Скорее, народными вождями (демагогами), чем государственными мужами и жёнами, нарушается важнейший завет Макиавелли: не наноси малых обид, ибо за них мстят как за большие. Однако покуда демагоги считают более выгодной для себя позицию строгости по отношению к России, нашей элите извне ничего не угрожает. А вот какова опасность изнутри, со стороны «гражданина»?
Если говорить о рациональных мотивах, они неизменны на все времена: не плюй против ветра, не ссорься с тем, кто сильнее тебя. Там, где гражданское общество с его институтами сильнее элиты, индивид может участвовать в контроле над ней с высокой эффективностью и низкими личными затратами, а потому у него будут сильные мотивы для подобной деятельности. Там же, где картина обратная, то есть затраты высоки, а эффективность низка, мотивы обуздания элиты сохранятся только у идеалистов.
Одиночке невозможно сдвинуть общество ни в сторону ухудшения, ни в сторону улучшения. Но даже если его жертва и принесёт микроскопический сдвиг, плоды его будут пожинать все, тогда как расходы нёс он один.
Тому же закону подлежат и члены элиты: тот, кто нарушит её обычаи, будет растоптан, а плоды его жертвы (практически незаметные) будут пожинать другие. Так что по всем рациональным соображениям ладить с существующим порядком вещей всегда выгоднее, чем восставать против него.
Поэтому против него во все времена и восставали только психопаты да идеалисты, служители каких-то сверхличных грёз. Иными словами, аристократы духа. Никакое национальное обновление, в том числе и изменение элиты, невозможно без национальной аристократии. Именно она и является закваской гражданского общества. Возрождение аристократии и должно сделаться национальной идеей России.
Заменить элиту аристократией полностью – задача совсем уж невыполнимая, но насытить социальную среду аристократическими натурами и тем создать давление на прежнюю элиту вполне возможно. До какой степени – может показать только опыт, но надежду мне внушает то, что в любом городке, куда тебя ни забросит судьба, ты непременно столкнёшься с целой плеядой аристократов – учителем, библиотекарем, врачом, тренером…
А метод создания аристократических натур от начала времён существует только один – соприкосновение с другими аристократическими натурами. Не знаю, сколько их у нас, но то, что немало, видно невооружённым глазом. Всё, что от нас требуется, – дать им возможность воспроизводить свой духовный генотип во всех областях человеческой деятельности – я имею в виду всемерное расширение, особенно в провинции, сети школ для наиболее одарённых и наиболее романтичных в науке, искусстве, управлении, военном деле… Впрочем, одарённость и романтичность часто одно и то же.
Вполне вероятно даже, что какие-то представители местных элит сочтут выгодным обзавестись подобными «Александровскими лицеями» для укрепления собственного рейтинга, хотя люди с повышенным чувством собственного достоинства всегда представляют угрозу для правящего слоя. Но каждый отдельный представитель этого слоя именно в силу присущего ему эгоцентризма не станет делать ничего, к чему усилия будет прилагать лично он, а плоды будут пожинать все.
И не нужно бояться того, что юная аристократия, более подготовленная к жизни в развитых странах, окажется и более подверженной соблазну «слинять» туда. Во-первых, будет невелика радость, если в России останутся только те, кому больше некуда деваться. А во-вторых… Во-вторых, присутствие преуспевающих, вызывающих уважение и зависть россиян в социальной жизни Запада всё равно будет работать на имидж России, а это сегодня едва ли не главная проблема её международных отношений. Ибо все материальные конфликты допускают рациональные компромиссы, и лишь недостаток уважения простить невозможно.
Радикальное расхождение между образом России в её собственных глазах и её образом в глазах остального мира всегда будет поднимать любой частный конфликт на принципиальную, а потому опасную высоту, пока Россия будет угадывать за ним пренебрежение к себе. Сближение внутреннего и внешнего образа России – важнейшая задача всего миролюбивого человечества. И в первую очередь – самой России.
В-третьих же… Может быть, с точки зрения сиюминутной прагматики говорить об этом рано, но с точки зрения стратегической мы просто уже запаздываем: патриотически настроенная Америка сегодня всерьёз озабочена тем, что потомки иммигрантов, чьи отцы и деды не мечтали ни о чём другом, как сделаться стопроцентными американцами, теперь желают уважения не только к своим индивидуальным правам, но и к правам своих покинутых на исторической родине культур. В Советском Союзе консервативно настроенная часть общества упрекала евреев в том, что они живут в России («а сало русское едят»), а сочувствуют своей исторической родине. В сегодняшней Америке эти же упрёки звучат по адресу мексиканцев, итальянцев, греков – и, к сожалению, 
совсем не звучат по адресу русских. Пора исправить это упущение – разве нам (а также миру во всём мире) помешала бы пророссийски настроенная русскоязычная диаспора?
Аристократы, выдвинувшиеся из низов при поддержке государства, ощущающие себя любимыми детьми, а не пасынками своего народа, почти всегда бывают патриотически настроенными, особенно на чужбине, ибо там они лишаются чувства принадлежности к избранному кругу.
На чужбине всегда найдётся, кому об этом позаботиться. Запад нам всё-таки поможет.
, С.-ПЕТЕРБУРГ