О новом переводе классического романа
Сегодня увидел свет новый перевод «Пути Абая». Для меня лично это третье по счёту, но, по существу, первое свидание с подлинным Ауэзовым, раньше, даже тогда, когда писал книгу о нём, приходилось только догадываться. Рискну предположить, что таковым оно станет для любого читателя, называющего русский своим родным языком. Он, этот читатель, увидит не только огромное полотно, но и филигранные узоры, на нём вытканные. Он услышит не только тяжёлую поступь эпохи, но и лёгкий, эластичный шаг поэта, принявшего на свои плечи её бремя, но не придавленного им.
Абай, каким он представал перед нами ранее, это величие, это монумент. Абай, каким он был в действительности, каким его изобразил Мухтар Ауэзов и каким воссоздал на русском Анатолий Ким, это невероятная тяжесть полёта. Да – тяжесть, но – полёта.
Не будем, впрочем, швырять в прошлое могильными плитами. Сколь бы несовершенен ни был перевод, выполненный Леонидом Соболевым и его соавторами, свою роль он сыграл, как, допустим, сыграли свою роль первые, весьма приблизительные, переводы на русский Диккенса, появившиеся ещё в тот период развития нашей литературы, который называют гоголевским.
Третье свидание одарило знакомством с людьми, которых вроде бы знал по прежним встречам – во всяком случае, имена те же, и жизненные положения, в которых они оказываются, никак не изменились, – но знал, оказывается, весьма приблизительно. Всё как-то неуловимо сдвинулось.
Прежде всего – сам Абай.
Сказано: «Этой весной Абай особенно отдалился от всей житейской суеты, ушёл от повседневных человеческих страстей и вожделений, храня в сердце некую сокровенную тайну. Этой тайной было пробуждение в нём его поэзии».
Так ведь сказать мало – надо написать, так написать, чтобы оправдаться за эти высокие слова, чтобы не остались они холодным упражнением в риторике либо, того хуже, обыкновенным сообщением. Ну вот, и написалось, и по-русски это теперь тоже звучит поэзией, то есть внезапной точностью метафор.
Новый перевод прострочен многообразными понятиями, которых нет в русском языке и которые вряд ли когда-нибудь в него войдут: байбише, токал, барымта, байга, айтыс и так далее. Иные сопровождаются пояснительными сносками, другие тут же дублируются на русском. Приём не новый, таким способом всегда создаётся местный колорит, но ведь как легко было соскользнуть в чистую экзотику, как просто впасть в искус орнаментализма.
Ничего этого у Анатолия Кима нет – ни экзотики, ни орнамента, ни даже, рискну сказать, местного колорита. Потому что на самом деле никакой это не колорит, но словесный образ целой культуры. Говорю об этом уверенно, ведь иначе все эти бахсы, киты, баты, илу не звучали бы в инородной языковой среде так органично. Я бы даже иначе сказал – инородчество превозмогается и становится родством.
А это – знак высшего качества искусства художественного перевода.
, доктор филологических наук, МОСКВА