Виктор Слипенчук. Зной. Ты любишь солнце? Земляника: рассказы // Дон. – 2022. – № 7–9.
Три рассказа – три небольших текста: полных плазмой жизни, плотно организованных; словно три выстрела в сердце смерти, ибо какой ещё вариант у тленного человека победить её, кроме как раствориться в тексте, созидая альтернативную реальность, не подверженную тлению…
Три рассказа В. Слипенчука, опубликованные в журнале «Дон», исполнены в манере щедрого реализма: когда каждая деталь должна быть высветлена словом и вписана в панораму повествования так, чтобы укрепить её…
Взгляд Слипенчука – цепок, манера построения текста даёт ощущение жаркой любви к жизни – какая бы ни была, сколько бы каверз судьбы ни предполагала.
«Зной» начинается так:
«Позвякивая цепью, Джек рыл прохладную ямку возле летней кухни. Его обвисшие разъеденные мухами уши кровоточили. Джек клацал зубами. Солнце падало прямо во двор. Жар проникал даже в тень. Вода в ковше, сверкая на солнце, ослепляла меня».
Сияя, кладутся мазки словесной живописи: абзац словно распахивает дверь, предлагая войти в него, и одновременно даёт портрет собаки и описание места, где произойдёт жизненное действо.
Всё выписано великолепно.
Дальше разворачивается экзистенция жизни, обжигает онтология её, и ветер свершившегося, жёстко и жестоко играя изломами бытия, продувает читательскую душу.
То, как круто заваривается сюжет, в основе которого, казалось бы, пустяк жизни, поражает: брат рассказчика неосторожно выплёскивает воду из тазика в лицо подъехавшему на параконке отцу; и тот, явно отличаясь крутым нравом, взъярённый, хватает палку (вот же она, можно ощутить!) и начинает лупить опростоволосившегося случайно брата…
Заводящий себя отец лют: нравы, очевидно не нынешнего времени, плещут кровью эмоций.
Отец бьёт Кольку.
Крошечный повествователь, в сознании которого складывается рассказ, спрятавшись за летней кухней, наблюдает.
Отец ярится пуще и пуще.
Вмешивается мать, стремясь охолонуть отца, Джек рвётся с поводка, лошади, не выдерживая, обрывают повод и мчатся к колхозной конюшне…
Отец скрывается в сарае.
Выходит оттуда постаревшим.
Жизнь продолжается, и Джек, портретом которого начинается рассказ, будет визжать от радости.
Марево зноя, заливающее мозг, словно провоцирует на неоправданную жестокость.
(У Камю в «Постороннем» – непроизвольная ассоциация – избыточная жара вообще спровоцировала убийство.)
Рассказ «Зной» имеет множество планов, в том числе повествует и о неизбывности зла, заложенного в человеке: его в узде надо держать, отец не смог, непроизвольно показывая детям, какой неистовой бывает жизнь и как трудно в ней.
Трудно.
Вязко.
Как в слоях жуткого зноя.
Но – катарсис, вложенный в сердце рассказа, очевиден: ведь жизнь продолжается…
И даже Джек повизгивает, почти счастливый.
Солнце как символ жизни: волшебный шар немыслимой силы и благосклонности к человеку; шар, чьей огромной души не постичь (со своей бы разобраться!).
Второй рассказ называется «Ты любишь солнце?» – и люди в нём показаны на фоне природного изобилия тайги: и язык снова густ, живописен, с крепко ложащимися мазками своеродно организованных фраз.
«Я развязал рюкзак и достал полную кепку кишмиша. Она взяла кепку, а я сел и стал завязывать шнурки из сырой кожи».
Огоньки поэтических аллитераций вспыхивают в недрах фраз: а кажется – поэтических строк.
Писатель ткёт прозаическую ткань именно поэтично, и максимальная выразительность рассказанного отражается в читательской душе.
Молодой человек (…мальчик?) подсказывает дорогу девушке, но цель, манящая её, кажется странной – она идёт в заброшенную деревню, где никто не живёт, – что ей там надо?
Кишмиш, на мгновенье становящийся персонажем, терпко вспыхивает вкусовыми ощущениями.
Глубь тайги, таящая столько чреватого, хоть и драгоценного, рисуется фоном: вдруг разворачивающимся страхом в сознании персонажа: а если девушка не дойдёт?
Заблудится?
Девушка, спросившая – Ты любишь солнце?
Кто ж не любит шар, дарящий жизнь?
И мужской персонаж рассказа следует за девушкой, переживая, волнуясь; и расцветает необыкновенностью пейзаж:
«К ручью я вышел ночью. Огромная красная луна, словно только что вынесенная из кузницы, лежала между двух сопок и очень была похожа на планету, на которую ходят пешком».
Юношеское восприятие поражает (тень Платонова, предпочитавшего алогичные корневые решения фраз, мелькает, кажется… Притом что, разумеется, стиль Слипенчука абсолютно самостоятелен).
Словно рождающееся чувство влюблённости вибрирует в воздухе рассказа…
Как оказывается, девушка – художница или готовится ею стать; она идёт в заброшенную деревню рисовать луну, хотя любит солнце.
«Я люблю луну», – скажет девушка, когда уже очевидно проявятся блокнот и краски.
Рассказ кинематографичен: он словно просится в недра экранизации: поэтической короткометражки с точно выверенными и красиво исполненными кадрами – задумчивыми, метафизическими.
Метафизика полнит тексты Слипенчука: ничего не разжёвывая, писатель многое оставляет за бортом повествования, уводя в подтекст, чтобы общий текст прозвучал глубже, объёмнее.
Кадры фразы запечатлеваются в сознание с плавностью и резкостью: многое совмещается в полях густой прозы:
«Мы замолчали, и вокруг такая тишина появилась, что даже слышно стало, как лунные лучи позванивают, скатываясь с листьев».
Снова торжественно работает аллитерация, снова поэтическая мистерия вовлекает в себя читателя.
И солнце, и луна равно нуждаются в людской любви – как и сердца людей, не способных обойтись без главного чувства.
О любви рассказ, о таинственной силе, вечно работающей в недрах человеческого, глобального общежития, и светлота его, и романтическая приподнятость – при сохранении реалистических красок – завораживают.
«Земляника» – третий рассказ.
Земляника, поиск которой в природных условиях даст столь страшные картины жизни, не позабудешь (никакой Босх, если предположить, что подросшие мальчишки когда-нибудь увидят его, не сравнится…).
Двое друзей, отправившиеся на сопки за земляникой – славной, сладкой ягодой, обещающей лакомство.
Что ягода обманет – не предположить.
Мальчишки ночуют у бабки, мальчишки покинули деревню, охарактеризованную прочно и точно:
«Лунза – это таёжная деревушка. Она живёт у подножия двух сходящихся сопок и имеет свою речку. Лунза живёт тихо».
Можно зайти сквозь широкую дверь-страницу в деревушку, где «сейчас по дну речки прыгает тоненький родник»…
Тонкий, упругий, хрустальный персонаж, одушевлённый писателем.
И мальчишки отправляются в путь, не ведая, чем он завершится.
Метафора жизни разворачивается широко, и строится она через плотную и простую одновременно словесную вязь.
Ночлег у незнакомой бабки станет богато прописанной сценой: домовитость и простота, утренняя яичница, нелепая – для мальчишек – водка, выставленная бабкой, что останется нетронутой, конечно – рано им!
И – пенькообразная сопка (алмазный высверк эпитета!) Китайская крепость возникнет в великолепии дремучести и более свободного пространства; а южная сторона, что и интересует ребят своею земляникой, окажется полна ягоды и… черепов.
Да, сначала будет гущь крупных ягод: десять штук и полный стакан, потом… появятся черепа.
Кладбище?
Краткие фразы, характеризующие жуть, отдают потусторонним:
«Человеческие черепа лежали в траве наполовину в земле. Земляника не могла скрыть их костяного сияния зубов».
Больше не интересны ягоды – они кажутся кровью.
Их сок не сладок.
Жизнь, таящаяся за сластью черепа, разворачивается экзистенциальной панорамой (средневековая пляска смерти мелькнёт в читательском мозгу – коли подразумевает культурные ассоциации).
Мальчишки потрясены.
Они сжигают карту местности, начертанную одному из них собирателем женьшеня.
Мальчики глядят на родник – прыгающий и весёлый.
– Какая нормальная жизнь! – замечает один из них, завидуя свободной воде.
Ребята соприкасаются с контрастом бытия, какой запомнится на всё последующее путешествие сквозь года.
Рассказы В. Слипенчука строятся на контрастах: любовь к жизни, пропитывающая их, не убывает, но писатель, богато зная, как бывает, показывает изнаночные стороны, теневые – так, что процесс бытования на земле, в этом вечном вращение юлы юдоли, даётся объёмно.
Никакой безнадёжности.
Отчаяния.
Вернее, они есть – но право жить столь великий дар, что оправдывает все её каверзы с лихвою.
И к рассказам писателя хочется вернуться, перечитывать их, смакуя живописные подробности и пропитываясь беспрецедентным опытом, который щедро дарит Слипенчук своими произведениями.