Что узнает наш читатель из произведений нового нобелевского лауреата
После присуждения Нобелевской премии по литературе Кадзуо Исигуро, его книги тут же исчезли из магазинов, а те, что остались, выросли в цене в 5–6 раз. К счастью, у меня было три книги японца. Две из них я читал (с удовольствием), а с третьей решил провести время сейчас.
И был возмущён – это точное слово. Нет, с Исигуро по-прежнему всё в порядке, а вот с переводом, как сказали бы молодые люди, вроде меня, полный зашквар. Переводчик (не буду его называть, потому что имя его легион), похоже, упражнялся в том, как использовать максимальное число штампов на одну страницу. Герои изъясняются языком, застрявшим где-то между «Домом-2» и не лучшими образцами телеканала «Культура». В общем, переводчик то ли ленился, то ли торопился, то ли банально не смог.
Однако книги Исигуро – не исключение. Такая же беда и в произведениях других уважаемых авторов. А ведь когда-то мы читали книги не только ради западных имён, но и ради чудеснейших переводов Райт, Топорова, Маршака, Чуковского. И прав был Пушкин, выучив иврит, чтобы прочесть Евангелие, но мы не Пушкины и надеемся, что, тратя деньги, приобретаем качественную книгу. А вместо этого нам подсовывают текст, который прогнали через Google Translate.
Человека, в чтении искушённого, это отпугнёт: он поморщится и в итоге отложит книгу. Ну или, мучая себя, героически дотянет до последней страницы. А вот с тем, кто только начинает читать или читает мало, случится ещё более страшная вещь: человеку привьют дурновкусие, и со временем ему будет сложнее воспринимать изящные, полнокровные тексты.
Причин деградации современной русской литературы множество: её статус, положение страны в мире, уничтожение института критики, премиальность и предсказуемость литпроцесса и др. Так вот, туда смело можно добавить уничтожение института перевода. Он банально оказался никому не нужен.
Раньше, мы ещё помним терпкий запах тех времён, переводу уделялось нежное внимание. Так полагалось, потому что человек должен был развиваться, ну и заодно читать правильную (идеологически и стилистически) литературу. На это выделялись серьёзные деньги. После развала Союза, а вместе с ним и богоизбранного советского книжного процесса, книга стала частью рынка, не выстроенного, но жадного и наглого. Со временем она превратилась в фастфуд, который надо было оперативно слепить и побыстрее продать.
И если Ролан Барт говорил о смерти автора, то теперь правильнее говорить о смерти текста. Как и в любой другой сфере, в литературе оказались востребованы исключительно бренды: Мураками и Буковски продадутся всегда, а потому под их имена можно лепить, всё что угодно (впрочем, переводы Буковски от Немцова весьма хороши). С определённого времени книгоиздателя перестало волновать качество текста. Исключение составляют лишь маленькие – ещё бултыхающиеся шлюпки – издательства, которые подходят к книге как к объекту искусства. Но книжные монстры, которые держат у нас 95% рынка, предпочитают иной подход.
Это лишь усиливает и без того стремительное падение интереса к книге. А вместе с тем уничтожает и современную русскую литературу. Ведь надо понимать, что большую часть рынка, если не считать классику, у нас составляет переводная литература. И те, кто ориентируется на успех, с удовольствием и преданностью копирует её образцы, думая, будто можно писать «гремучая смесь» или «разбитое сердце», главное – упаковать штампы в симпатичный сюжет. Издатели не возражают.
Вместе с тем происходит и куда более крамольная вещь. Молодёжь – не секрет – выбирает именно зарубежных авторов. Та самая молодёжь, которая, несмотря на все заверения в её бестолковости, по-прежнему жаждет чтения. И вот именно эти молодые люди привыкают к такому языку. В их среде он и так не слишком густ, полон, так ещё и книга, это последнее прибежище человека, даёт суррогат, скорострельный и жиденький.
То, что могло развить (и интеллект, и словарный запас) работает наоборот. Книга как архитектор сознания оказывается бесполезной и встаёт в один ряд с очередным пабликом, а значит, априори проигрывает, потому что в зрелищности она изначально слабее, мощь её в другом – в развитии человека и вместе с тем в создании бескрайнего, недетерминированного мира, где фантазия дополняет авторские посылы.
Плохо же переведённая литература работает по большей части в минус. Она вредит и читателям, и авторам, и литпроцессу, в довольных ходят лишь издатели. Так что они вряд ли будут менять конвейер плохих переводов.
А вот государству определённо стоило бы задуматься, какую нацию и какую среду оно создаёт фастфудом, поданным под видом единственной альтернативы Wi-Fi-миру. И вопрос полноты книги, её проработанности – отнюдь не вопрос сугубо книжного рынка; нет, в нормальных странах это вопрос идеологический, системообразующий. В государствах, смотрящих чуть дальше нефтяной вышки, переводная литература исполнена если не филигранно, то качественно. Люди понимают, что иначе – себе вредить.
Впрочем, с тем, что происходит у нас в последние годы, надеяться на изменения вряд ли стоит. Тут украинский и сирийский вопросы решать надо. А полнокровная книга подождёт. До тех времён, пока кто-то умный и решительный, стоя на коленях перед толпой фастфуда, не подумает: «Так что мы, чёрт возьми, сделали? Где были наши глаза?» Подумает он именно вот так. В стиле плохо переведённой зарубежной литературы.