Мария Александрова и сто комплиментов в лицо балерине
У меня с балеринами прекрасные отношения: я не учу их танцевать, они не учат меня писать статьи. Поэтому свой текст о любимой танцовщице я хотел назвать незамысловато: «Просто Мария». В надежде, что не поправят. А ведь ничего, а? Смотрите, сколько у данного заголовка достоинств: он и на слуху, и «стопицот» журналистов уже наверняка его использовали, когда не знали, что сказать про Александрову. Да и корреспондирует такое имя с работой в классическом балете: там ведь тоже всё сосредоточено вокруг немногочисленных Одетт–Одиллий, Китри и прочих дочерей фараона. Изо дня в день…
Обосновал, в общем, для себя лазейку для скудоумия. Но потом стало стыдно: да разве может быть Простомарией молодая красивая женщина, имеющая семьдесят ролей за плечами, решившая вдруг станцевать Петрушку в балете Стравинского–Фокина? Нет, вы не ослышались: именно Петрушку! Тряпичную куклу – не Балерину! Короче, мы встретились.
Для меня «Александрова» всегда была интеллектуальным проектом. При том, что я не знаю, чтó есть интеллект. Не знаю я и то, в чём сущность ума. Мне известно только, что Модерн ищет первый в голове, а Традиция находит второй в сердце. Но я знаю, что суть разум и здравый смысл. Субъектом первого является всё тело, а сама телесность выступает оформляемым объектом второго. Так вот вношу поправку: для меня «Александрова» была и остаётся редким на театре опытом разума, очерченного здравым смыслом.
Тело балерины – вещество алхимической трансмутации в своём стремлении к золоту философов. На каком-то этапе работы оно уже «думает» всё в целом. А внутреннее «я» смотрит на него извне и прикидывает, как ещё усовершенствовать сей природный инструмент. Потом танцует, танцует, танцует, как танцевало до и как будет танцевать после. Уже в бесконечности.
Теряешься. Да, теряешься, когда начинаешь размышлять о совершенствах балерины. Потому и говорить толком не можешь; вообще в интервью не силён. Разговор скачет с темы на тему. Час, другой…
Александровой любовался всегда. Кипение жизни в сдержанности, непоказная витальность в нарочитой порой отстранённости от здесь-вавилона-всегда, несомненная женская привлекательность. Инстинкты вели эстетику. Так вернее. Если донатор искусства и его реципиент здоровы, то здоровый инстинкт способен пренебречь частными эстетическими разногласиями.
Которые были?
Которые есть!
Говорю о задумке Марии Александровой сделать что-нибудь «на пальцах» про Чаплина. Балет в классическом стиле из жизни актёра. По мне, конечно, Шварценеггер интереснее – талантливый артист, до губернатора дорос, куда там Чарли; но ведь я – ничуть не Александрова! Я даже не её фонд! Всего лишь зритель, который будет любопытен к танцкартинкам из жизни не очень любимого комика. Если их исполнит Конечно-Мария.
Мечта Александровой: вернуть балету целостность коллективного действа. Для того она ищет композитора, для того заказывает ноты. Что утверждает удивительная прима Большого? Что не нужно брать музыку там, где её нет для балета. Я согласен. И ещё более строг. Мы перечисляем наследие сочинителей в данной специализированной области. Хватает пальцев четырёх рук. Остальное – более или менее успешные адаптации. От чудовищной по рисунку «Шехеразады» Фокина (это моё мнение) до его же пристойнейшей «Шопенианы» (здесь царит согласие).
В разговор вступает муж Марии. Он употребляет слово «кооперация» или близкое ему по смыслу, а балерина продолжает и развивает тему. И вот мы размышляем о том, что балет – искусство синтетическое (привет школьной программе!), поэтому (внимание!) в нём важно уметь работать в коллективе.
Последнее менее всего тривиально. Особенно сейчас, в эпоху декларируемого индивидуализма. Странно, но англосаксонский мир, чью протестантскую этику мы берём за образец в построении «европейского будущего», ценит навыки как раз командной игры. Потому и выигрывает чаще, чем кто-то иной, кому прививается мировоззрение единоличника.
Александрова говорит, что балету необходимо вернуть целостность, когда либретто пишется под темперамент танцовщика, хореография опирается на его техническую оснащённость, а музыку «пробуют на зуб» все вместе. И заставляют композитора переписывать, переписывать, переписывать. Так было. Нет причин, по которым так больше не будет. Заказ Марии на музыку для её балета уже выполняется.
Здесь больше, чем желание прославить себя. Куда уж дальше в случае Александровой? Она достигла всего. Ну ещё одна танцевальная премия, государственная награда, звание почётного гражданина Москвы, России, планеты… Негусто относительно перспектив. А вот вернуть самой жизни смысл – это да, это достойно.
Упоение в бою – по-нашему! Создание сложных систем – по-европейски! Расчётливая отвага не из ненависти к жизни, а из презрения к смерти – по-русски! Поэтому я всецело за инициативу Марии. И пусть даже провалится её затея с балетом о Чарли Чаплине – я всё равно восславлю автора идеи за смелость, за пример того, как один может стать многими.
Александрова уже вдохновила не меня одного…
Она говорит о славе; о том, что жизнь не кончается, когда уходит юность; о том, что популярность часто настигает балетных в тот момент, когда они к ней не готовы; о том, что покалеченные известностью не думали о будущем; о том, что только у кордебалетных общая стезя, тогда как у солисток всё индивидуально, поэтому не стоит пренебрегать честью смолоду: а ну как окажешься по физическим кондициям сценической долгожительницей?
Внешне Мария – мягкость. Внутри ощущается сталь. Дама всё более симпатична мне. Но – простите! – я никак не могу понять: зачем этой красивой и сильной девушке невзрачный и безвольный Петрушка? Спрашиваю и так, и эдак, даже получаю ответы, но… вползаю в область непонимания. Там, где Мария размышляет о судьбе артиста.
Мне невозможно осознать чувства добровольно публичного человека – сам я отношусь к появлениям в обществе как к тяжкой обязанности. Но я понимаю, что во всех этих петрушках есть нечто такое, что разумно будет передано Александровой. Когда я 19 декабря окажусь в Госудраственном Кремлёвском дворце и мне впервые в истории покажут «Петрушку» в исполнении женщины, я сильно надеюсь вернуться в область здравого смысла: я уверен, что искусство Именно-Марии способно формировать разум.