Целитель замолчавших слов

ПОЭЗИЯ                                                                                                                                                                                     

Борис ХРИСТОВ

***
Лишь повернусь – и вижу мёртвое начало.
Ужасней может быть лишь то,
что с высоты я вижу свой конец!

***
Лес гремит – удары топора,
одно из древ вот-вот покинет братство
и станет лишь крестом.

***
Мы вынесли из дома тело ночи,
и брызнула внезапно кровь восхода,
и хлынула рекой.

***
Поднимешь руку, чтобы приласкать –
разбудишь ураган
вселенной.

***
Мы ничего ещё не знаем,
а можем больше,
чем нам нужно...

***
Стать затворником,
чтоб остро ощутить
восторг: украден ключ!

***
Будь дерева достоен –
решишь повеситься –
оно предложит ветвь покрепче.

***
Страшная весть о смерти сердца
наконец достигла кончиков пальцев –
вонзились ногти в пыль.

Голгофа                                                                                                                        
Напрасно волхвы оплакивали его...
Распята была Мать,
а не сын.

Послание
Вместо долгожданной вести
ветер принёс...
крылья вестника.

Природа
Цветок распустился, когда я его сорвал –
он ликовал, что из бесчисленного множества цветов на поле
я выбрал именно его.

Одиночество
Один в пустыне,
обременённый своими заботами,
как будто посреди шумного города.
Признание
Я крот.
Копающий ходы внутри себя
и холмики из слов творящий.

Поэт
Я живу закрыто – как змея
в сундуке бедуина.
Вместо тела погребли флейту.

Книга
Одну лишь книгу читать мы будем
после смерти – чёрными буквами
на чёрном листе.

Память
Боль вернулась и долго кружила
над местом,
где была заросшая рана.

Притча
Скорбное блеяние заблудившейся во тьме овцы.
Хлопают врата телесные –
блудный дух возвращается.

Гробница
Я белю стены, но и тёмные углы тоже –
жизни это навряд ли нужно,
но Смерть видит всё.

Тайна
Старый плод сказал что-то
плодам, которые висели вокруг.
И они начали гнить.

Эпиграф
Придёт день, когда
камень станет легче воды.
И тогда кресты поплывут.

Атавизм
Мои руки хотят ходить –
мои руки хотят вновь
стать ногами.

Пришествие
Близится конец века,
и мёртвые
начинают наполняться кровью.

Перевод Максима МАКАРЦЕВА

Валентина РАДИНСКА

Между                                                                                                                                            
Где-то тут была поэтесса.
Заблудилась она между
утренним кофе
и пустыми разговорами,
затерялась между плитой
и ноябрьским ветром;
завертелась меж полуденных строк,
выронила свою тетрадку, потеряла,
а потом закружилась
между вьюгой и ужином...
И когда ещё дойдёт дело до стихов...
А вот и она – заснула среди своих слов.

Пока ещё
Давай переберём мы осень...
И упорядочим воспоминаний ворох,
пока ещё мы не вошли
 в ноябрьский дом стеклянный,
пока ещё не начал каменеть
 и заикаться дождь,
пока ещё не превратился
в гололёд он,–
давай переберём мы осень...
Давай проговорим
прозрачный перелётных птиц язык,
их недвусмысленную азбуку для нас,
безграмотных,
которую они навязчиво
 и нежно так рисуют
у нас над головами...
(Она написана с позиции октябрьской,
с позиции сгущающихся сумерек,
зимы…)
Давай переберём с тобою осень,
поговорим мы о её разбитом сердце...
В её чертоге из дождя,
под облачными потолками посидим,
побродим по её затихшим улицам,
до дна мы выпьем чашу,
полную туманов...
Давай переберём мы осень! Промолчим
 в ответ на тёмные её упреки,
войдём во двери из пронзительного,
северного ветра
и вступим в умолчанья листопада...
Давай переберём мы осень до конца,
пока ещё зима учить
нас не решилась...

Перевод Марии БОРИСОВОЙ

Владимир СТОЯНОВ

Притча о сеятеле                                                                                                            

Должны себе мы все слова,
что не сказали,
и песни – те, которые не спели.
А память наша, как молитва,
перекрестила тихое пространство,
куда мы не успели возвратиться.

Случайно наши дни уходят прочь
по плитам каменным в ночи.

И ищет сеятель потерянные тени,
и помнит столько он вещей,
чтоб время не было тропой забытой,
чтоб мы с богами тихо говорили,
замолкнувшими в нас, как дети.

Причастие                                                                                                                               

Если поверю я себе,
смирится мир,
и в миг похож он станет на часовню,
возникшую пред хладным очагом
и гневом воющих страстей греховных.
Я запеваю, снегом занесён, –
чтобы по песням вы меня узнали.
Являются слова мне в слухе ледяном,
и начинают плакать раны.

Ко мне плывут серебряные плоты
моих оживших странно мыслей,
и слышу, как бредёт закат,
забытые шепча молитвы.
Оленью я остановлю упряжку красивейшей мечтой-обманом.
Замру, смиренный прихожанин: нашёл себя, простил других.
Заплакавший младенец

В глубокой яме, в извести тумана я одеваюсь и иду по миру – спасатель дум своих
далёких, целитель замолчавших слов.

За что понёс я пораженье
с лицом и жестом победителя? Перелистал ли кипу истин скользких иль выкатился, словно камень, по ржавым склонам
 горизонта?

А жизнь моя в утробе рока второе есть рожденье, в которое я не поверил. Но то, о чём молчишь ты долго,
как правило, сбывается.

А я с любовью уходил, с любовью и вернулся. И вот стою здесь среди слов, как в первый раз заплакавший младенец.

Пир ветров

Гребцы, иссохшие от мудрости
на дне заброшенной галеры,
 сплели вы руки в синей темноте,
в ногах недавно море пело.
Сегодня вы тяжёлых вёсел тень.

Молитесь!

Молитесь же, сыны, – с отцами вашими
сейчас пируют ветры.

Давящий ритм вы слышали сегодня? То небо шлёт сигнал о жертве нам. Гребцы, за нами – отчие дома. Перед нами снег, как первородный грех, как змий небесный
над водой, что мудрого оплёл Лаокоона.

Жизнь есть троянский конь,
с которым Троя держит путь к Итаке.