Цена

Рассказ

Иван САБИЛО

Ещё совсем недавно, каких-нибудь полтора года назад, Липовским и в голову бы не пришло продать свою дачу в Комарове. Ни сама Зинаида Алексеевна, которой принадлежала дача, ни её муж Эдуард Николаевич, который когда-то помогал её отцу строить новый дачный дом взамен старого, в самом страшном сне не могли увидеть то, что им предстояло сделать.
И Зинаида Алексеевна, и Эдуард Николаевич в один и тот же год вышли на пенсию. Зинаида Алексеевна добилась этого права, отработав три десятка лет врачом-педиатром. А её муж почти сорок лет отдал строительному делу.
Радоваться бы заслуженному отдыху, но до радости ли, когда их совместный доход снизился ровно в пять раз. А нужно тратиться на еду, платить за квартиру, а зачастую – и за лекарства, уже не говоря о других, более мелких, но постоянных расходах. Ещё нужно помогать дочери-учительнице, у которой двое маленьких детей – Ваня и Катюша. Росли они слабыми, часто болели, и ей пришлось уйти из школы, чтобы сохранить им жизнь. Её муж, военный врач, один не в силах обеспечить семью: офицеры и медицина у государства нынче не в чести. Жила дочка Люда со своей семьёй в Петрозаводске, часто бывала дома, в Питере, а летом привозила детей к родителям на дачу.
Их дети, десятилетний Ваня и восьмилетняя Катюша, души не чаяли в дедушке и бабушке. Они любили Комарово, море, дачных друзей. Но особенно любили бывать на Щучьем озере, там выкупаешься и черники наберёшь, сколько захочешь.
Детям не говорили, что собираются продавать дачу. А продать они хотели её как можно дороже. Тогда часть средств можно будет потратить на покупку новой дачи где-нибудь в не столь привлекательном месте. Остальные деньги пустить на житьё-бытьё, чтобы помочь дочери растить детей и самим не прозябать в нищете.
Решить-то решили, а доходило до дела – ни с места. И дача хороша: крепкий бревенчатый дом в шесть комнат – четыре на первом и две на втором этаже. Времянка, баня, сарай – целый комплекс необходимых для жизни построек, которые ставил отец Зинаиды Алексеевны с мечтою «жить по-человечески». И всё по отдельному, им же созданному проекту – благо он был известным в Ленинграде архитектором. Два десятилетия прошли, а все постройки стоят, как новенькие, и блестят под солнцем их оцинкованные крыши.
Оценили дачу дорого: продадут – хорошо, не продадут – тоже неплохо, даст Бог, как-нибудь проживут. Со временем при нынешних нестабильных ценах она сделается ещё дороже.

И вот в начале зимы они наконец решились дать объявление в газету. Сразу посыпались звонки. Прежде всего интересовались участком, сколько соток? И, услышав «четырнадцать», тут же готовы были ехать и смотреть. Липовские решили, что ездить на каждый звонок дело хлопотное, поэтому сразу напоминали о цене, и многие клали трубку. А тому, кого цена не смущала, назначали ближайшую субботу – на разное время. И ехали, и показывали.
Первыми покупателями оказалась молодая пара на «Жигулях» – рослые, светловолосые, оба в очках с позолотою, за стёклами которых светились одинаково голубые глаза. «Не как муж и жена, а как брат с сестрой», – подумал Эдуард Николаевич и повёл показывать. Сначала дом, комнаты, подвал, второй этаж. Из дома он уже вывез мебель к брату на дачу, и теперь в пустых комнатах раздавалось гулкое эхо.
Посмотрели дом, посмотрели баню, сарай, времянку – а фактически тоже дом, только небольшой, о двух комнатах и кухне. Кажется, молодые довольны, хвалят участок и всё, что на нём находится. Пошли по участку, обнесённому новым штакетником, и тут муж сказал:
– Дача, без сомнения, хороша. Но, согласитесь, цена за неё как минимум в два раза превышает её реальную стоимость. Предлагаю половину.
Липовские были готовы к подобному выводу, и Эдуард Николаевич, разведя руками, напомнил:
– Да, мы в объявлении написали, что дорого. Но иначе нам нет смысла её продавать. Мы не просто хотим освободиться от неё, а получить деньги.
Молодые переглянулись. При этом было видно, что жена словно бы устраняется от активного ведения переговоров – пусть решает муж.
– Предлагаю две трети этой суммы, – сказал мужчина и первый подвинулся к калитке. – Не думаю, что вы найдёте покупателя на заявленную вами цену. Есть пределы разумного.
– Ну где две трети, там недалеко и до трёх третей, – улыбнулся Эдуард Николаевич и тоже направился к калитке…
В тот день было ещё трое покупателей. Все они, как первая пара, настаивали на том, что цена неоправданно завышена. Даже не две трети предлагали, а только половину.
Первый день смотрин оказался довольно хлопотным и стоил нервов. Но Липовские были уверены, что в конце концов найдутся люди, которые понимают толк в дачном хозяйстве.
Перед отъездом в город, не сговариваясь, пошли по участку. В его дальнем углу, у самой дороги, любимое дерево Зинаиды Алексеевны – старая берёза. Множество раз в детстве и в юности, а потом и во взрослой жизни, когда подступала обида от чьего-то непонимания или от чьей-то житейской грубости, она приходила сюда, к берёзе, клала на шершавую кору ладони и так стояла несколько минут, пока могучее дерево отдавало ей своё тепло и утешало её. Она знала, что берёза была не просто деревом, а живым существом, восстанавливающим её не столь уж большие силы. И поэтому никому не позволяла ранить её, чтобы набрать по весне берёзового соку… Рядом с берёзой вкопан деревянный столб. Между ним и деревом каждое лето устанавливали перекладину и подвешивали качели. Три поколения детей и взрослых качались на них, радуясь движению и солнцу. Чуть левее от берёзы – кусты сирени, густые, высокие, выше бани. На исходе ноябрь, небольшой морозец закрутил в трубочку не успевшие осыпаться листья, и они чуть слышно шелестят под несильным ветром.
– Помнишь, ты пряталась в кустах сирени, а я тебя искал?
– Ага, делал вид, что ищешь, а на самом деле знал, где я.
– Знал, это правда. Но мне хотелось, чтоб ты немного потомилась, пока тебя ищут.
– Я не томилась. Я знала, что ты знаешь. Говорила про себя дразнилку: «Эдя-бэдя, съел медведя!» И беззвучно хихикала, наблюдая тебя в твоих здоровенных зелёных шортах и газетной пилотке.
– Разве я тогда был в шортах? Хотя да, мне их дядя Юра подарил, полковник-лётчик. Ему их в армии выдали. Это были уникальные шорты. Ни у кого ни раньше, ни потом я не видел подобных штанов. Я напяливал их всякий раз, когда играли в хоккей на первенство института.
– И всегда проигрывал.
– Ну не только я, вся команда. К сожалению, в других командах ребята были потехничнее. Впрочем, для нас как истинных олимпийцев не важна была победа, важно участие… Но я тебя тогда нашёл. Ты сидела не за сиренью, а в кустах, в самой гуще.
– И что потом?
– Не скажу. Хотя могу сказать: я впервые тебя поцеловал.
– Вот! А ты помнишь, сколько лет мне тогда было? Тринадцать! А тебе?
– Ну, значит, восемнадцать.
– Вот! О чём это говорит? О том, что ты, взрослый, целовал девочку-ребёнка. Как ты теперь посмотришь на это с высоты своего дедовского бытия?
– Но у нас же был не взрослый, а детский поцелуй? Разве не так? Что ты молчишь?
– Так, так… Давай больше не будем об этом.
Эдуард Николаевич повернул к себе жену – так и есть, в глазах дрожат слёзы, вот-вот рухнут по щекам.
– Здрасте, – сказал он. – Слёз нам теперь только и не хватало. Держи платок, вернёмся в дом.
Он взял её под руку, привёл на крыльцо. Спросил, будут ли они ещё какое-то время оставаться здесь или отправятся на электричку. Она молча спустилась с крыльца и пошла к калитке. По дороге на платформу тоже молчала. И войдя в полупустой вагон, села у окна, прислонилась плечом к стенке и прикрыла глаза.
– А помнишь, как мы с Катюшей встретили в лесу ёжика? – спросил Эдуард Николаевич. – Принесли домой, он напился молока...
– И ночью никому не дал спать, – кивнула Зинаида Алексеевна. – До утра цокал коготками по полу, как маленький жеребец, вёл привычный для него ночной образ жизни. Поэтому утром отнесли его обратно в лес и посадили на прежнее место.
– А помнишь, как в гости к нам, точнее, к папе приехал из Москвы архитектор Баранов? – спросила Зинаида Алексеевна.
– Конечно, помню. Это же он, будучи главным архитектором Ленинграда, отказался подписать проект решения о сносе храма на площади Мира?
– Да, мужественный поступок для того времени. Он сказал: «Не хочу, чтобы потом обо мне говорили: «Это тот самый Баранов, который уничтожил храм на площади Мира». Естественно, что властям предержащим не понравился такой подход, и Баранов лишился должности главного архитектора.
– А мог бы – и головы. Но что-то стало меняться. Уже не во всяком неподчинении и даже протесте видели происки врага. Махнули рукой и позволили Баранову отбыть в Москву. Он и там пригодился как один из лучших архитекторов.
Эдуард Николаевич несколько мгновений смотрел в окно, думая о том, что в его собственной жизни не было особых сложностей. А значит, и поплатиться за них он не мог. Хотя кто знает, кого из ныне живущих людей милует судьба?
– Почему ты вспомнила его?
– Не знаю. Возможно, потому, что слишком многое связано у нас с этой дачей. А мы так просто с ней расстаёмся.
– Как видишь, не совсем просто, – мягко возразил Эдуард Николаевич.– Жаль, не умею писать. А то написал бы роман или пьесу. И название бы дал, например, «Комаровская дача». Как у Чехова – «Вишнёвый сад».
– Хорошо бы, – сказала жена. – Тогда бы у нас от неё хоть что-то осталось.
– Ну она-то останется, хотя бы и не наша. А появится желание, всегда сможем приехать и посмотреть, повспоминать.
В следующую субботу первым покупателем оказался пожилой человек на «Мерседесе». Он деловито осмотрел постройки, участок, даже пригляделся к забору, покрашенному в тёмно-зелёный цвет, и, закурив, предложил:
– Я плачу вам половину этой суммы, а в счёт другой половины отдаю свой участок. Вместе с домом, здесь же, на Карельском перешейке, недалеко от Рощина. Шесть соток, небольшой домик из калиброванного бревна, сарайчик…
Подобный вариант тоже обсуждался Липовскими, и они были склонны рассмотреть его. Но то, что предлагал гражданин с «Мерседесом», никак не вписывалось в половину суммы. И гражданин уехал.
После него в тот день приезжали молодые и старые, парами и в одиночку, с детьми и без детей. И все будто сговорились: хвалили участок, дом, прочие строения. Но выражали недовольство ценой. Подобное отношение начинало уже беспокоить хозяев. Казалось, они так и не услышат слов согласия и собрались уезжать. И тут к их калитке подкатила чёрная «Вольво». Из машины вышли двое смуглых черноволосых мужчин в чёрных длиннополых пальто, в белых шёлковых кашне. Постояли у калитки, не торопясь входить, но вот один из них, повыше ростом и постарше, толкнул калитку и, пропустив вперёд товарища, двинулся за ним по дорожке к дому. На крыльце они долго вытирали ноги о ветхий соломенный коврик, и Липовским стало даже казаться, что они так и не войдут – надо выйти к ним.
Эдуард Николаевич вышел, пригласил их в дом.
– Дом не новый, – сказал один.
– Не новый, – согласился второй. – Но хороший. В нём можно жить ещё полвека. Что вы за него хотите?
Эдуард Николаевич назвал цену.
– Цена высокая, – сказал один. А другой добавил:
– Цена как цена, бывает и выше.
Эдуард Николаевич почувствовал в этих словах обнадёживающее начало. Он мельком взглянул на жену, что стояла у окна и не собиралась участвовать в разговоре.
– Сами понимаете, такое место. К тому же всё в отличном состоянии. Как говорится, живи и радуйся. Приезжай хоть летом, хоть зимой. Сюда любят приезжать. Здесь такое место, что из него в любую сторону выход…
– Что вы имеете в виду? Конспирацию?
– Ну, знаете, есть такие места тупиковые. Или, точнее, будто слепые. Вот ты приехал – и всё, тупик. Можно только назад. А здесь, если хочешь вперёд, – пожалуйста, хоть в Зеленогорск, хоть до самого Выборга. Назад – Питер. Налево – берег Балтики. Направо…
– Эти тонкости нам ни к чему, – сказал один. – Комарово само за себя говорит, здесь нечего объяснять.
«Нечего так нечего», – подумал Эдуард Николаевич и замолчал. Время к вечеру, он устал, и хорошо бы сейчас свернуть разговор и отправиться домой. Тем более что и эти покупатели чем-то недовольны. Не интересуются ни домом, ни участком.
В этот момент мужчины в длиннополых пальто вышли на крыльцо и направились к калитке. В окно было видно, что они о чём-то говорят. Тут же вернулись и тот, старший, спросил:
– Деньги как? Сразу и наличными? Или на счёт?
– Всю сумму? – не поверил Эдуард Николаевич.
– Всю, – кивнули они.
Эдуард Николаевич глубоко вздохнул. Перед ним были серьёзные покупатели, после которых уже не нужно будет мотаться сюда, чтобы слушать одно и то же: дорого. Вопрос ему тоже понятен – одно дело наличными (ещё неизвестно, что там за наличные, доказывай потом). И совсем другое – сразу на твой счёт. Чтобы пришёл в сбербанк и убедился: деньги действительно твои.
– Да, мы думали с женой, – сказал Эдуард Николаевич. – На счёт, конечно. Официально, со всеми бумагами. Чтобы у вас и у нас душа была спокойна. Так что будем созваниваться и готовиться: вам к покупке, нам к продаже.
– Можем оставить залог, – сказал один.
– Да, чтобы вы уверены были в серьёзности наших намерений, – подтвердил другой. Он полез во внутренний карман пальто и достал доллары. – Здесь пять тысяч, можете пересчитать.
Эдуард Николаевич взглянул на жену. Она обернулась и молча кивнула.
– Не фальшивые? – неловко пошутил Эдуард Николаевич, забирая деньги.
– Вот до чего довели народ – честным людям нет веры, – сказал один.
– В первом же обменном пункте проверите, – зевнув, добавил другой.
Эдуард Николаевич подумал, что ничего не рассказал об истории своей дачи. И он, слегка волнуясь, начал:
– Понимаете, этот дом и участок, нет, сначала участок сам Ворошилов, согласовав со Сталиным, подарил деду моей жены. Её дед был военным журналистом и писателем, участником ряда крупных боевых операций. А после войны советское правительство решило некоторым писателям подарить дачные участки. За то, что они достойно отражали суть наших сражений и побед на фронтах. Вот деду моей жены…
– Хорошо, спасибо, – сказал один.
– Мы теперь понимаем, почему такая цена, – добавил второй. – Но, как видите, мы согласны заплатить и за историю. Правда, серьёзные люди могут нас не понять. Потому что чужая история нам ни к чему. Мы делаем свою историю. А начинаем, как видите, с географии.
На этом переговоры завершились. Обменявшись телефонами, продавцы и покупатели расстались. Покупатели сели в машину и укатили. Проводив их, Эдуард Николаевич вернулся к жене и спросил, что она думает про только что отъехавших гостей.
– По-моему, кавказцы, – сказала она. – Но, судя по их речи, давно здесь живут, никакого акцента.
– Я имел в виду не национальность, а то, как быстро они согласились. Кажется, их впечатлил мой рассказ про твоего деда.
– Не думаю. Не уверена. Им нужна сама вещь, а не история её создания. Когда есть деньги, можно позволить себе любую роскошь.
– Да, вполне, – согласился он. – Однако будем помнить, что жизнь состоит не только из роскоши.
– По крайней мере наша с тобою жизнь,– улыбнулась она. – Мы ничего не добавляем к тому, что у нас было, а лишаемся даже того, что нам досталось от родителей. Мы раньше думали, что у нас в стране три ветви власти: законодательная, исполнительная и судебная. А теперь пришла главная…
– Ты забыла ещё журналистскую?
– Журналисты – никакая не власть, они самозванцы. Их на эту власть никто не избирал и не назначал. А теперь пришла главная власть – деньги.
– И, боюсь, надолго. Но теперь и у нас будут немалые деньги. Их нужно положить на твой счёт.
– Нет, – сказала Зинаида Алексеевна, – мы им дадим два счёта, мой и твой. Пусть они всю сумму поделят пополам. Будем помнить, что опытная хозяйка все яйца в одну корзину не кладёт.
Они пришли на станцию, сели в электричку и поехали домой. В вагоне долго вспоминали, как жилось им на даче, какие соседи были у них в Комарове. Зинаида Алексеевна даже всплакнула – теперь уже придётся забыть дорогу сюда. Хотя они могут по-прежнему ездить на Щучье озеро, на залив и даже привозить внуков, если те захотят побывать в своих родных местах. Остановиться будет негде, но и это не беда – у них здесь полно знакомых, так что всегда можно найти выход.

Оформление документов на продажу участка хотя и заняло немало времени, но всё же явилось не таким сложным делом, как поначалу казалось. И вскоре на оба счёта супругов покупатели перечислили всю сумму. И тут Эдуард Николаевич спохватился:
– Зин! Я же оставил в сарае лыжи. А собирался ещё походить на них в нашем парке.
– Ладно, купим новые, зачем тебе эти старые досочки, – сказала жена.
– Придётся ехать за ними, – словно не расслышав, сказал Эдуард Николаевич. – Завтра же с утра и поеду. Если хочешь, и ты со мной.
– Спасибо за приглашение, но мне нужно кое-что постирать, погладить. Поезжай один.
На следующее утро Эдуард Николаевич сел в электричку и приехал в Комарово. По свежевыпавшему снежку и знатному морозцу подошёл к своей бывшей даче и вдруг замер, поражённый: огромный оранжевый бульдозер широченным ножом, как бритвой, сдвигал в кучу забор вместе с бетонными столбиками. При этом ни одна штакетинка не издала ни звука. Будто и не забор это был, а трава. Не снижая скорости, оранжевая машина прошла в глубь двора и легко, будто пушинку, свалила сарай и нацелилась на баньку.
– Что вы делаете?! – закричал Эдуард Николаевич. – Не смейте!..
Он бросился во двор, но тут же остановился. Теперь это не его двор, не его участок. И новые хозяева могут делать с ним всё, что пожелают.
Необычное поведение странного гражданина заметил бульдозерист – молодой светловолосый парень с каштановой окладистой бородкой. Остановил свой бульдозер, подошёл к Эдуарду Николаевичу.
– Здравствуйте! Вы что-то хотели?
Эдуард Николаевич смущённо закивал головой, торопливо заговорил:
– Извини, друг, ещё совсем недавно это была моя дача, мы её продали. А я вспомнил, что оставил лыжи в сарае. Теперь, когда от сарая остались одни щепки…
– Идёмте, – сказал бульдозерист и пошёл первый. Он привёл бывшего хозяина к дому, где на крыльце, помещённые в чёрный бязевый чехол, пошитый женой много лет назад, хранились лыжи Эдуарда Николаевича. Там же были палки и вдетые в крепления ботинки.
– Эти? – спросил парень.
– Да, – обрадовался Эдуард Николаевич. – Я могу их взять?
– Конечно. Я, войдя в сарай, сразу их увидел. Решил сохранить, мало ли кому пригодятся.
– Спасибо, молодой человек… а, простите, дом вы тоже бульдозером?
– Дом – нет, – улыбнулся парень. – Дом новые хозяева отдают мне, так что завтра буду разбирать и перевозить. Здесь возникнет другой, каменный. Чтобы можно было с гордостью говорить: «Мой дом – моя крепость!» Если есть желание, можете остаться. Тогда увидите, как раскатится по брёвнышку ваш прежний источник тепла и чистоты – баня. Только времянку пока что сохраню, в ней строители кантоваться будут.
Лишь мгновение, поддаваясь благостному на слух, но жестокому по своей сути обаянию парня, Эдуард Николаевич решал, остаться или уйти. Нет, нельзя на это смотреть, нельзя. И, поблагодарив бульдозериста за спасённые лыжи, направился к станции. Теперь он думал о жене и других своих близких. Слава богу, не поехала, каково ей такое видеть! И рассказывать про бульдозер не надо. Для них, особенно для Зины, это стало бы второй потерей… Но как же она почувствовала, что ехать нельзя? Интуиция, знаменитая женская интуиция!..
Разволновавшись, он не замечал, что вслух разговаривает сам с собой. Громко, выразительно, жестикулируя не только свободной рукой, но и той, что держала упакованные в чёрный чехол лыжи, он бросал кому-то гневные слова. Встречные люди – кто с улыбкой, кто с некоторой тревогой – посматривали на него и молча проходили мимо. Они не догадывались, что в эту минуту Эдуард Николаевич выступает то ли на суде, то ли на многолюдном митинге с обличением затянувшейся для него и для его семьи обидной жизни. 

МОСКВА, 2006 г.