Продолжаем знакомить читателей «ЛГ» с талантливыми авторами, живущими не в Москве. И даже не в Санкт-Петербурге
Андрей Юрьевич УБОГИЙ родился в 1963 году в г. Железногорске Курской области. С пяти лет и доныне живёт в Калуге. По образованию и роду основной деятельности он – врач, хирург-уролог, но давно и активно занимается литературой. Андрей Убогий – автор многочисленных критических и публицистических статей в московских журналах и двух книг прозы – «Общага» и «Ковчег». Его первая профессия – медицина – особенно сильно сказалась в романе «Ковчег». Андрей Убогий ответил на наши вопросы.
– Андрей, что в твоей жизни занимает первое место – медицина или литература?
– Всю жизнь отвечаю – и себе, и другим – на этот нелёгкий вопрос. Конечно, проще всего вспомнить шутку Чехова, который, как известно, делил себя между женой-медициной и любовницей-литературой. Если же попытаться ответить, не прячась за спину Антона Павловича, то надо признать: ни без медицины, ни без литературы я себе жизни не представляю. То есть буквально так: доведись снова выбирать свой жизненный путь, я бы вновь стал врачом – и занимался бы литературой.
– Тогда скажи: в какой области ты считаешь себя настоящим профессионалом?
– По этому поводу я поделюсь с тобой своею давнишней, излюбленной мыслью. Меня как-то спросили: считаю ли я себя настоящим писателем? Я задумался, а потом твёрдо ответил: «Да, считаю». И вот почему. Если вообразить человека, оказавшегося на необитаемом острове в положении Робинзона, и предположить, что у него есть и досуг, и пачка-другая бумаги, и какой-нибудь карандаш или уголёк – но нет, разумеется, ни малейшей надежды не только на то, чтоб увидеть свой труд напечатанным-изданным, и даже на то, что его вообще прочитает кто-либо, кроме самого автора, – станет ли человек вот в такой ситуации что-либо писать? Если станет, то он – настоящий писатель.
– Ты, надо понимать, станешь писать?
– Думаю, да. Больше того: только с помощью писания, «выговаривания» себя в тексте, я и смог бы, надеюсь, в такой ситуации выжить.
– Литература для тебя, стало быть, фактор выживания?
– Несомненно. Не будь с нами и в нас нашей великой литературы – и русской, и мировой – люди давно бы уж выродились не только в моральном, но и в буквальном, физическом смысле.
– Вернёмся к теме писателя на необитаемом острове. Ну и что бы ты сочинял, сидя под пальмой?
– Согласись, что странно бы было, если бы человек в положении Робинзона, имеющий в качестве читателя только себя самого, увлёкся бы вымыслом: стал бы сочинять несуществующие истории о несуществующих людях. Вероятно, он стал бы писать что-то самое важное и насущное, то, без чего он – лично он! – жить не может. Может быть, дневники, может быть, мемуары-воспоминания, может быть, стал бы записывать размышления или созерцания. Но, во всяком случае, сейчас самой важной и необходимой мне представляется некая личная, искренняя, от себя исходящая и к себе обращённая литература.
– Но в реальном мире всё-таки существуют читатели. Не окажется для них литература, «сочинённая на необитаемом острове», слишком камерной, чужеродной?
– Может быть, и окажется. А может, всё будет как раз наоборот – и «дневниковая», исповедальная литература окажется самой насущной и долговечной. Вот, кстати, и подходящий пример: «Записки у изголовья» Сей-Сёнагон. Вы только представьте: в десятом веке в Японии бедная фрейлина, сидя за бумажными ширмами в каком-то японском игрушечном домике, греющая озябшие руки о горшочек с углями, пишет свои заметки – свои личные переживания, мысли и впечатления. Кому, казалось, будут нужны её, иероглифами исписанные, листочки? А вот поди ж ты: оказалось, что «Записки у изголовья» читаемы и знамениты во всём мире вот уже более тысячи лет! Причём сегодня они воспринимаются как совершенно живая и современная проза. Вот вам и «дневниковая», исповедальная литература!
– Что ж, желаю тебе успеха – и на медицинском, и на литературном поприще. Ну а если окажешься на необитаемом острове, то хорошего климата и дружелюбного Пятницы.
– Обучу его грамоте и буду читать ему свои произведения.
Беседу вёл