Дмитрий Воронин
Родился в 1961 году в г. Клайпеда Литовской ССР. Сельский учитель. Член Союза писателей России. Автор четырёх книг прозы. Лауреат премии А. Куприна. Лауреат губернаторской премии «Признание». Лауреат издания «День литературы», Москва, лауреат 1-й премии конкурса «Защитим правду о Победе» газеты «Литературная Россия». Его произведения опубликованы более чем в 60 толстых литературных журналах России и ближнего зарубежья, в том числе: «Роман-газета», «Нева», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Москва», «Север», «Подъём», «Сибирь», «Дон», «Простор», «Огни Кузбасса», «Сура», «Аврора», «Гостиный двор», «Бийский вестник», «Дальний Восток». Участник множества альманахов и прозаических сборников. Живёт в пос. Тишино Калининградской области.
Мужик
Обстоятельства забросили Виталия Андреевича Плотникова в дальнюю карельскую деревушку, спрятанную в глухих лесах от всевидящего ока цивилизации. Виталий Андреевич собрался писать новый роман и выбрал это место в силу его оторванности от всяческой мирской суеты. Но и оказавшись среди тишины и покоя, Плотников никак не мог сложить сюжет. Прошло три дня, была исчеркана не одна страница, а роман не трогался с места.
Написав за весь день несколько предложений, Виталий Андреевич выругался и вышел на крыльцо. На деревню опускались осенние сумерки, укрывая её предзимней прохладой. Выкурив сигарету, Плотников побрёл в сторону магазина. Следовало прикупить кофе, который в какой-то мере теребил мысли писателя и не давал окончательно погрузиться в апатию.
Дорога была безлюдна и спокойна. Виталий Андреевич в глубокой задумчивости пинал перед собой маленький камешек.
Навстречу прозаику из проулка неожиданно вывернул местный житель в рыбацких сапогах и камуфляже. Мужика шатало так, что порой ему едва хватало всей ширины улицы. Столкновение казалось неизбежным, но в последний момент рыбачок смог притормозить и на секунду остановился рядом с Виталием Андреевичем, сфокусировав на нём свой тяжёлый взгляд. Плотников тоже исподлобья посмотрел на пьяного. Через мгновение они разошлись в разные стороны.
– Мужик? – вдруг донёсся до писателя осиплый голос рыбачка.
Виталий Андреевич никак не отреагировал на возглас: мало ли кого ещё мог встретить поддатый селянин, продолжая свой замысловатый путь.
– Точно, мужик, – на сей раз утвердительно прозвучало в некотором отдалении.
Плотников вжал голову в плечи.
– Эй, мужик, я к тебе обращаюсь, – требовательно долетело до писателя.
– Чего тебе? – с опаской остановился Виталий Андреевич, выглядывая у дороги подходящий дрын. Дрына не было.
– Ты чей, мужик? – стоял метрах в двадцати рыбачок, обхватив электрический столб.
– В смысле?
– Ты не наш мужик, – набычился мужик.
– Не, не ваш, – попятился Плотников.
– Стой, мужик! – грозно воскликнул рыбачок.
– Чего тебе? – Плотников попятился снова.
– Тебе плохо, мужик? – неожиданно донеслось от столба.
– С чего ты взял? – растерялся писатель.
– Да идёшь ты как-то скучно, невразумительно идёшь, еле плавниками шевелишь. И пялишься в землю. Нехорошо.
– Да нет, всё нормально, задумался просто, вот и медленно.
– Задумался? – прищурился рыбачок. – Это плохо, мужик.
– Почему плохо-то? – удивился Виталий Андреевич.
– Вредно потому что. Думать вообще вредно. Будешь много думать – ничего в жизни сделать не успеешь. Ты не думай, мужик, ты просто живи. Вон красота-то кругом какая, глянь-ка. А ты идёшь, мужик, еле-еле, глаза в землю упёр и ничего не видишь. А всё почему, мужик? Потому что думаешь. И, наверное, много. Перестань думать, голову подними, и красота сама к тебе придёт. И жить захочешь. Так-то вот.
Рыбачок встряхнул плечами, сосредоточился и, оторвавшись от столба, продолжил путь, мотыляясь по всей ширине дороги.
Виталий Андреевич, открыв от изумления рот, смотрел ему вслед пару минут и вдруг расхохотался. Красота, возникшая перед ним, ошеломила. Закатная красная полоса в небе, волшебные силуэты вековых елей у околицы, белёсые дымки печных труб, покосившийся штакетник – всё это наполнило радостью стеснённую грудь и заставило писательское сердце вернуться к здоровому ритму.
Виталий Андреевич поднял голову вверх и увидел первые звёзды…
Рыжий Кант
Старый Кант жил на краю рабочего посёлка. Он ходил в закостеневшей от грязи ещё советской дублёнке с чужого плеча и высоких утеплённых калошах. Волосики на голове у Канта были белёсые и редкие, а бородка рыжей. Кто его помнил молодым, сказывали, что он весь тогда огнём горел. А к старости уже дотлевал. Ногами по дороге шаркал, улыбался всякому, что человеку, что собаке, что курице. И глаза… Взгляд всё время куда-то вдаль направлен, будто и не при нём. Чудной старик, философствующий, одно слово – рыжий. Вместо «здрасьте» у него всякий раз при встрече:
– А если сегодня война?
– Ну и что? Воевать пойдём, не впервой.
– А если с братьями выйдет? Как брат против брата или отца, к примеру? Или вот сосед против соседа? Нельзя же, против совести такое. Я вот не хочу.
– Отвали, Кант, гонишь пургу всякую. Кто у нас тут в посёлке воевать затеет.
– Так не у нас, а вообще. Вот и славяне, к примеру…
– Тьфу тебя к лешему. Каркаешь почём зря. Надоел уже, иди с курями философию разводи, они послушают.
Вечером Кант беззубо улыбался соседям:
– Войны не вышло, пронесло. Можно будет ещё одну ночь на звёзды смотреть и совесть свою баюкать.
– Чтоб тебя самого пронесло с твоей дурацкой философией.
Назавтра была война, а Кант ночью помер.
Счастье
Лето. Пора сенокоса, ягод, первых грибов, тёплых проливных дождей, трясогузок и жаворонков.
Я валяюсь на лежанке с закрытыми глазами и слушаю мелодию раннего утра. Мне уютно и легко. На лице ощущаю какую-то глупую мечтательную полуулыбку – наверное, счастья.
Со двора доносится петушиная побудка Петра Петровича. Бабушка Маня гремит внизу посудой и ухватом, то закроет заслонкой печное устье, то откроет, выпуская оттуда поток духмяного воздуха. Завтрак готовит для большой семьи. Ходит туда-сюда по кухне, что-то нашёптывая себе под нос, – то ли ругает кого, то ли приговаривает. А то вдруг тихонечко запоёт, слов не уловить. Куплет пропоёт – и опять бормочет, мои уши щекочет. Скрипят время от времени сенные двери, выпуская бабушку в кладовку по муку да по яички. Недовольно взвизгивает люк подпола и охают ступеньки, когда бабушка Маня грузно спускается за маслом и сметаной, а заодно и квашеной капусткой деду на завтрак, любит он её больно.
Где-то за печкой шебуршится мышка, но кот Матвей и глазом не ведёт. Вернулся с ночной охоты, залез на лежанку, вытянулся рядом со мной и мурчит чего-то там себе сквозь сон.
Бабушка Маня в очередной раз отодвигает заслонку, стучит ухватом, и кухня наполняется запахом свежевыпеченного хлеба.
Меня не надо будить. Я сам спускаюсь с печи и жду свою порцию счастья. Ждёт её и кот Матвей, ласкаясь о бабушкины ноги.
– Доброе утро, ба.
– Доброе, доброе, внучок. – Бабушка наливает мне большую кружку парного молока. – С полчаса всего как от коровы.
Потом отрезает здоровый ломоть горячего хлеба, и я, всё с той же блаженной полуулыбкой, выхожу во двор и жмурюсь на утреннее солнышко.
Пётр Петрович важно проходит возле меня, чуть кося взглядом на хлебную краюху. Кусочек мякиша летит ему вслед.
Со стороны баньки доносятся лязгающие звуки. Это дед набивает косы, скоро на делянку. Я иду к нему босой по огородной тропке, жую тёплый хлеб и запиваю его таким же тёплым молоком.
– Доброе утро, дед, – сажусь на завалинку у слегка покосившейся старенькой баньки.
– Здоров, внук, – откликается дед Петя, продолжая своё важное дело.
Я сижу, ем, смотрю на ладную работу деда и втягиваю в себя крапивно-малиновый воздух, замешанный на лыковом запахе, струящемся из предбанника. Мне ужасно хорошо.
Скоро баба Маня позовёт завтракать.
И вот уже на столе пышут блины и оладушки, шкварчит яичница, в котелке разваливается на кусочки варёная картошка, обильно сыпанная укропом и сдобренная сливочным маслом, разложены пучки зелёного лука, редис и свеженькие огурчики. Перед дедом глубокая тарелка квашеной капусты, на середине стола пыхтит самовар, а по краям стоят крынки с Зорькиным молоком.
Потом сенокос. Отец в потной рубахе, сноровисто машущий литовкой вслед деду Пете, мама в сбившейся косынке с граблями в руках, смеющаяся тётя Галя, раскидывающая траву для просушки, и озорник Пашка, подбрасывающий ужонка к ногам трусихи Ольги.
В обед пьянящий дух собранной на опушке земляники и хлебный вкус домашнего кваса, а поздним вечером игра в лото всей семьёй по копеечке, печальный звук соседской гармони деда Игната, задорный смех парней за воротами и звонкие девчачьи голоса, складно перепевающие какую-то эстрадную певичку. Перед сном кружка свежего молока и кусок тёплого бабушкиного хлеба – не простыл и за день, а может, мне это просто кажется. И звёзды, звёзды, звёзды…
Сон наступает мгновенно, лишь только голова тонет в пуховой подушке. Глупая полуулыбка счастья и ночью не сходит с лица.