У моего отца было два брата, у мамы – четверо. Каждый из них много сделал для Победы, а двое – Дмитрий Нецветаев и Василий Егоров – заплатили максимальную цену.
Вот один из фотоснимков (верхний снимок) из нашего семейного архива, сделанный в 1937 году из кинокадра. На палубе теплохода (канал «Москва-Волга») стоит слева наш дедя (то есть дед – Хрисанф Егоров) в непривычной для него белой рубахе. Рядом – его сыновья Пётр (в середине) и Василий (справа). Деда привезли из глухой поволжской деревни Буйковки в Москву на съёмки киноочерка «Четыре брата» – о его сыновьях.
Двух других братьев, не попавших в этот кадр – воентехника третьего ранга Фёдора и курсанта лётной школы Григория, – в Москве в тот момент не было; их предполагалось снимать отдельно. Забегая вперёд, скажу, что генерал-майор Фёдор Хрисанфович Егоров станет впоследствии начальником штаба, а потом и командиром легендарной Кантемировской дивизии. А дядя Гриша, полковник-пенсионер, жив на радость всем нам, свидетельствуя в свои девяносто четыре о неодолимой крепости крестьянских корней.
Крепок был и дядя Петя, но изнурительная работа в Генштабе в годы войны (в те годы, как известно, Верховный главнокомандующий, не спавший по ночам, вынуждал штабистов работать практически круглосуточно) подорвала его сердце, и многочисленные ордена (включая орден Ленина) – вряд ли достаточная компенсация за досрочный уход из жизни…
На снимке он в то жаркое лето 1937 года уже орденоносец и учится в Академии имени Фрунзе. А справа на снимке – любимый мамин брат Василий, уже принявший боевое крещение на дальневосточной границе. Весёлый, остроумный, он мечтал о дочке, и она появилась – за четыре дня до войны.
Только и видел её отец по пути от Наро-Фоминского роддома до московской квартиры брата Петра. Пролетарская дивизия, начальником оперативного отдела которой он был, маршем через Москву шла прямо на фронт. Тётя Нюся, его жена, вспоминала, что он часто подходил – хотел увидеть глаза дочурки, которая крепко спала. Десятиклассницей она напишет стихи про отца:
…Москва тогда шинелями серела
И пела песню про священный бой.
Я только за четыре дня успела
Родиться перед грозною войной.
Запомнить бы тогда сухие губы
И каски металлический овал,
И то, как брал единый раз на руки
И как единый раз поцеловал.
Она унаследовала отцовские прекрасные карие глаза, но он их так и не увидел: уже 11 июля возле деревни Речка Витебской области он, заменив убитого командира полка, под шквальным огнём противника встал во весь рост (так было написано в письме) и поднял бойцов в атаку. В первые недели войны многие были изрешечены немецкими «шмайссерами» из-за стереотипов, навеянных довоенными фильмами.
А теперь об отцовских братьях – дяде Боре и дяде Мите, – ибо судьба последнего звучит самой высокой нотой, чуть ли не символом этого героического поколения.
Средний из братьев Нецветаевых, Борис (на нижнем снимке справа), с ранней юности мечтая стать военным, прибавил себе пару лет и в Финскую кампанию, будучи уже офицером, получил контузию с таким количеством осколков, что был комиссован, как говорится, «вчистую». И никогда бы не сломил медкомиссию в сорок первом, если бы не написал лично Верховному главнокомандующему о том, что он, кадровый офицер, не может сейчас оставаться в тылу. В конце войны он командовал полком, освобождал Прагу, о чём напоминает альбом с видами этого прекрасного города, подаренный государственным деятелем Чехословакии Эдуардом Бенешем.
Война добавила дяде Боре новых «железок», как называл он неизвлечённые осколки. Один из них и стал потом причиной его смерти. На одной из подушечек, которые несли перед гробом, тускло поблёскивал орден Александра Невского – им награждали нечасто и только за проведение серьёзных войсковых операций.
Младшим братом моего отца был дядя Митя (на нижнем снимке слева), думать о котором не могу без щемящего волнения. В детстве он сильно ушибся и потому отставал в росте от братьев. В его нескольких уцелевших письмах звучит порой мотив одиночества: «…покуда жив, и этого должно быть достаточно тому, кого интересует моё существование; к сожалению, таких немного» (12.11.41). Это была тонкая и незаурядная натура; и в памяти отца он остался образцом искренности и чистоты духа.
Уже имеющий боевое крещение, он был преподавателем – командиром Велико-Устюгского военно-пехотного училища. Мать упрекала его за то упорство, с которым он стремился вырваться на фронт. Вот уцелевшая половинка письма от 15.11 (год неразборчив): «Дорогая мама! Напрасно обижаешься на меня. Иначе я поступить не могу. Жизнь моя сейчас там, где умирают люди...» И ещё в одном письме: «…Скорей бы на фронт, хотя бы утолить там жажду мести за всех и за собственную оборванную юность».
Уцелевшие друзья и сослуживцы дядя Мити через многие годы пронесли память о его редких человеческих качествах. А.В. Николаев, бывший начальник разведки миномётного полка, а в те годы курсант-москвич, писал моему отцу: «Дмитрий очень скоро обрёл среди курсантов такой авторитет, какого не имели другие командиры училища. Москвичей трудно было удивить силой, выправкой, знаниями, строгостью – их можно было сразить только лишь нравственными качествами, добротой, а ею Дмитрий обладал в изобилии…»
Он был убит 30 января 1944 г. и похоронен в деревне Скачели Батецкого района Ленинградской области (так было сказано в похоронке).
И вот с год назад в ворохе старых писем я нахожу бабушкино письмо, которое меня буквально потрясло. Оказывается, дядя Митя шёл на фронт с сознательным решением пожертвовать своей одинокой жизнью за семейных братьев и шурина. И в этом же письме – бабушкино стихотворение «Об Мите» заканчивается такими строками:
…Ты пал героем, воин наш,
Спасая Ленинград.
Да будет память вечная,
Наш младший славный брат.
…Летом 1939 г. дядя Митя с бабушкой приезжал в Ульяновск на свадьбу моих родителей. Бабушка на фотографии углублена в себя. А дядя Митя – вот он (на нижнем снимке слева). Умный, прямой взгляд и легчайший скепсис в уголках губ… Видимо, высокий дух неизбежно отражается и на внешности.
, УЛЬЯНОВСК