Но как не впасть в отчаяние от косноязычия и небрежения нормой
Дмитрий ГУДКОВ, доктор филологических наук, профессор филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова
Русский язык на грани нервного срыва. – М.: Астрель, 2012. – 480 с. – 4000 экз.
Язык – феномен специфический. Имея социальную природу, он «живёт» по своим законам и практически не подвластен сознательному и целенаправленному реформированию – ни один человек или социальный институт, какой бы властью они ни обладали, не могут менять язык по своему желанию и усмотрению. Никаким самым грозным и строгим указом невозможно с завтрашнего дня или даже со следующего года, скажем, отменить артикль в английском или ввести плюсквамперфект в русском. При этом общество может в определённой степени влиять на язык, создавая благоприятные условия для его развития или, наоборот, способствуя его вырождению и умиранию.
Практически полностью согласен с положениями статьи А.В. Кирилиной («Глобализация и судьбы языков». – «ЛГ», № 5), говорящей о тех вызовах, с которыми сталкивается русский язык перед лицом глобализации. Тотальное доминирование английского языка (вернее, того его варианта, который может быть назван «глобальным английским») закономерно, нравится это нам или нет. Популярность языка напрямую зависит от того количества информации (научной, коммерческой, политической и пр.), которую на этом языке можно получить.
Опасность, которую несёт с собой глобализация, многократно возрастает при «языковой болезни», а она, на мой взгляд, в нашем обществе налицо. Основные её симптомы: низкая культура речи, падение «языкового авторитета», резкое снижение коммуникативной компетенции.
До недавнего прошлого наиболее авторитетным источником литературной нормы считалась художественная классическая литература. В настоящее время центр нормообразования перемещается в СМИ. Говоря о норме, надо упомянуть об одном важном аспекте – об экземплификации. Таким мудрёным словом называется образец, та самая образцовая речь, в которой все нормы соблюдаются и которая призвана служить примером для подражания. В советское время, скажем, таким образцом служила речь дикторов телевидения. Средства массовой информации поддерживали и закрепляли представления о качественной речи, формируемые в ходе школьного обучения. Речь, льющаяся с телеэкрана сегодня, от образца далека. Сотрудники, скажем, молодёжных каналов стремятся перещеголять друг друга в использовании сленга, не гнушаясь при этом обсценной (нецензурной) лексики, видимо, чтобы быть ближе к аудитории.
Небрежение нормой начинает носить иногда характер демонстративный, а декларируемая свобода речевого поведения выражается в отказе от каких-либо табу. Ярким (но далеко не единственным) показателем этого является беспримерное расширение зоны употребления обсценной лексики. На отечественном телевидении за последние несколько лет я наблюдал три программы, которые доказывали допустимость, даже необходимость употребления подобных единиц в публичной речи. Любопытно, что инициатором и активным участником одной из этих передач был тогдашний министр культуры России. В другой известный кинопродюсер с пеной у рта доказывал, что в фильмах, повествующих о войне, никак нельзя обойтись без мата, ибо иначе выйдет неправдоподобно и нехудожественно. Интересно, что ни одному из участников программы не пришло в голову спросить, как обстоит дело с художественностью и правдоподобием, например, у Л.Н. Толстого, не понаслышке знавшего, что говорят на поле боя солдаты и офицеры. Наверное, за лживость и нехудожественность «Севастопольские рассказы» и «Война и мир» должны отправиться в мусорную корзину, там, правда, у них будет достойная компания с «Тихим Доном», «Белой гвардией» и многими другими книгами.
Особо следует коснуться проблемы безграмотности, накатывающей могучими волнами со всех сторон. На протяжении нескольких месяцев москвичи на всех станциях метро могли любоваться плакатом, призывающим обращать внимание на безхозные вещи. У станции метро «Юго-Западная» меня восхитил огромный рекламный стенд, на котором лубочный царь, глядя на дымящиеся пельмени, заявлял: «Полакомлюсь, как в старь я!» Растяжка над входом в один из московских ресторанов предлагает посетителям поучаствовать в безпройгрышной лотерее, а плакат, приглашающий в автосервис, рекламирует высокое качество «жестяных и молярных работ». В настоящее время в вагонах московского метро размещены плакаты, широко рекламирующие подсолнечное масло «Золотая семечка». Количество примеров без труда могу увеличить многократно.
Безграмотность, конечно, существовала всегда, но трудно представить, чтобы столь грубые ошибки и в таких количествах могли встречаться в публичных текстах лет 20 назад. И уж точно не могло быть того, что довелось мне увидеть в вечерней программе «Вести» 2–3 года назад. Новостной сюжет повествовал о том, что, кажется, в Моздоке (могу ошибаться) установлен памятник воинам, погибшим в Чечне. Когда высокое армейское начальство сняло покров с монумента, взглядам телезрителей открылась каменная плита, на которой золотыми буквами было написано: «Ни кто не забыт и ни что не забыто». Представляется, это тот случай, когда безграмотность превращается в прямое кощунство.
Должен коснуться одного постоянно звучащего аргумента противников представленной выше точки зрения: а разве когда-нибудь в прошлом речь всех носителей языка соответствовала норме? Разве СМИ прошлых лет были в этом отношении безупречны? Можно вспомнить хотя бы речь руководителей нашей некогда любимой партии. Многие, возможно, ещё не забыли выпускника МГУ Горбачёва с его «Просил же не ложить записки, а они всё ложат и ложат».
Во все времена был слой людей, пусть достаточно тонкий, которые являлись носителями того самого литературного языка, речь которых считалась образцовой, главное, была престижной. Человек, желающий считаться образованным, непременно старался овладеть литературным языком, неумение пользоваться им было неприличным, как, например, неумение пользоваться ножом и вилкой. Человек, пишущий с ошибками, стыдился этого. В разные периоды истории отношение к владеющим литературным языком было разным, но никогда не подвергался сомнению их языковой авторитет, который мог вызывать восхищение или зависть и раздражение, но при этом и вольное или невольное стремление подражать их речи. Сегодня с обвальным падением престижа образования речь идёт не о получении практических навыков по зарабатыванию денег, а именно об образовании – рухнул и престиж хорошей, чистой речи. Люди, владеющие ею, вовсе не обладают для молодёжи каким-либо авторитетом, и подражать им точно никто не собирается. Ведь и так всё понятно! Забейте!
Всё, о чём говорилось выше, как ни странно, далеко не главная проблема. Это то, что лежит на поверхности, то, о чём любят с пафосом говорить пуристы, то, на что им со снисходительной улыбкой отвечают утверждающие, что беспокоиться не о чем, приводя в пример Пушкина, которого тоже в своё время обвиняли в порче языка. Названные явления мне не очень, мягко говоря, нравятся, но готов даже согласиться с, назовём их так, «лингвистическими либералами» в их споре с «консерваторами»: язык способен сам справиться с указанными тенденциями и «переварить» их себе на пользу. Удивляет другое: никто из участников спора, среди которых немало авторитетных языковедов, словно не замечает главной опасности.
Ведь главная проблема сегодня – значительное, заметное невооружённым глазом снижение речевой компетенции большого количества представителей русского языкового сообщества. Речь идёт прежде всего о молодёжи. Мой собственный преподавательский и жизненный опыт позволяет утверждать, что едва ли не большинство современных школьников просто не способно понять тексты классической литературы, входящие в школьную программу. Я говорю об элементарном понимании содержания и самого общего смысла текста, о способности к хотя бы примитивному пересказу. К сожалению, не владею статистикой, но готов утверждать, что значительная часть современных школьников старших классов не способна написать связный текст на 3–4 страницах на самую примитивную тему, например: «Как я провёл лето» или «Забавный случай из моей жизни». Повсюду мы наблюдаем «клиповость», бессвязность сознания, рождающие неспособность воспринимать сколько-нибудь развёрнутые тексты, а тем более создавать подобные.
Вот примеры из школьных работ последнего ЕГЭ (задание С), проходившего в одной из, как ныне принято говорить, элитных московских школ с гуманитарным (sic!) уклоном (орфография и пунктуация исправлены).
Дружба связала Гончарова и Обломова.
Наташа Ростова жила только по душе и по сердцу, поэтому часто бывала на природе. А посмотрите на плохих героев Толстого, где они на природе, нигде и никогда, потому что всегда врали.
Андрей Болконский покрывал своим телом бойцов на войне, защищая их от смерти в бою.
Наташа Ростова ушла простой санитаркой в госпиталь и грузила в вагоны раненых.
После смерти Пушкина умер его лучший друг Лермонтов по той же причине.
Лермонтов однажды ехал в электричке и заступился за двух женщин, которые теряли достоинство.
Повесть «Собачье сердце» рассказывает про преданность собаки человеку.
Достоевский провёл своё детство в библиотеке. Туда часто захаживали Платонов, Чехов и Паустовский. Они рассказывали Феде свои простые, незамысловатые истории. Достоевскому не всегда было интересно их слушать, но это очень помогло ему в дальнейшей жизни.
Стоит вспомнить «Преступление и наказание» Грибоедова. Софию. У неё был божий дар, и она за спасибо поставила на ноги Раскольникова. Она была старой, больной, одинокой женщиной. Она не нуждалась в славе или героизме, ей на самом деле хватало спасибо.
Количество анекдотических примеров можно умножить многократно. При этом прекрасно понимаю, что никакой доказательной силой они не обладают и не могут однозначно свидетельствовать о падении языковых нравов. Наверное, любой учившийся в своё время в школе может привести немало примеров подобного рода. Но у меня всё больше складывается впечатление, что сегодня дремучее невежество и косноязычие авторов подобных пассажей вовсе не являются исключениями.
Можно винить в этом Интернет с его мелькающими картинками и отрывочными фразами. Может, дело в телевидении, главной задачей которого является, как представляется, не дать человеку сосредоточиться, вникнуть в суть любого, пусть самого незначительного вопроса. Не знаю, является весь этот кашеобразный хаос отражением состояния сознания нашего общества или, наоборот, некие злые силы с помощью такого телевидения и Интернета деформируют нашу слабую ментальность. У любой из данных точек зрения найдётся немало сторонников.
Скажу о главной, на мой взгляд, причине происходящего. Речь идёт о тотальном, насаждаемом, активно пропагандируемом отказе от интеллектуального усилия, интеллектуального напряжения, что наблюдается во всех областях нашей жизни, во всех социальных группах. В обществе, где прямо декларируется презрение к фундаментальному образованию, где министры и первые лица государства постоянно твердят о необходимости научить молодёжь практике, а не всяким там никому не нужным умствованиям, где министр образования заявляет, что главная задача школы состоит в воспитании квалифицированного потребителя, другого и быть не может. Как бы то ни было, проблемы русского языка лежат, конечно, не в нём, а во внеязыковой действительности, самым печальным образом влияющей на речевую практику носителей этого языка.
И последнее. Пару лет назад на одной научной конференции зашёл разговор о том, что современные студенты не умеют писать, речь, естественно, шла не о владении грамотой, а о способности создавать связные развёрнутые тексты, о том, что приходится организовывать специальные учебные курсы, призванные научить навыкам письма. Я высказал соображение о симптоматичности данного явления и сказал, что в моё время у человека, поступившего в университет, уже предполагалось наличие сформированных навыков сложной текстовой деятельности. Одна из коллег возразила мне, что мы живём в совершенно иную эпоху, определяемую тем, что линейно-текстовое мышление теряет свои лидирующие позиции, современные молодые люди мыслят как-то иначе. С этим, наверное, можно согласиться.
Известно, что предыдущие коммуникативные революции (возникновение письменности, распространение книгопечатания) привели к кардинальным изменениям в общественном устройстве, культуре, сознании человека. Вероятно, неизбежны и те трансформации, которые несёт с собой коммуникативная революция, которую мы переживаем сегодня. Здесь сложно выступать в роли ясновидца, но уже очевидно, что электронные тексты – а студенты сегодня имеют дело в основном с ними – существенно отличаются от привычных текстов «традиционных» книг.
Новое, конечно, всегда пугает, но оно с неизбежностью меняет старое. Возможно, мои рассуждения о снижении коммуникативной компетенции лишены смысла, просто эта компетенция сегодня отличается от той, что сформирована у людей моего поколения. При всём этом замечу в защиту традиции: язык является первичной знаковой системой, той базой, на которой непосредственно или опосредованно строятся все иные знаковые системы, без языка невозможны развитие интеллекта, социализация личности, её способность к общению. Но языковая система, как уже было сказано выше, реализует себя в речи. Речь же имеет именно линейно-текстовую структуру. Общаясь, мы выстраиваем знаки языка в акустические или графические цепочки, по-другому невозможно (о телепатии не говорим). Общаемся же мы не с помощью звуков, морфем, слов, даже предложений, мы обмениваемся именно текстами разного объёма. Тексты же эти имеют именно линейную структуру и обязательно погружены в контекст, т.е. связаны со множеством предыдущих и потенциальных последующих текстов.
В связи со всем этим возникает вопрос: не означает ли отказ от линейно-текстового мышления деградацию человеческого мышления как такового? У меня нет однозначного ответа, но становится как-то тревожно, ибо эта опасность гораздо серьёзнее и вызовов глобализации, и снижения культуры речи.