Картинки неуходящего прошлого
Эти дневниковые заметки я делал для себя, в «рабочих тетрадях», сопровождавших все мои литгазетовские годы (а им уже 27 лет). Какие-то из них в конце концов стали газетной или журнальной публикацией, какие-то так и остались фотографическим слепком момента. Недавно, листая их, я убедился: они со временем обрели документальную ценность. Потому что отразили пережитые не только мной, а всеми нами события и заблуждения последних двух десятилетий. Перечитывая их, я пережил чувство человека, побывавшего в разных исторических эпохах, продолжающих, как ни странно, сосуществовать в сегодняшней реальности.
О чём и свидетельствую. Июль 2007 г.
МИР ЭМОЦИЙ
4 января 1999 года
Из Москвы в Шереметьевку приехал в ночь – в начале одиннадцатого.
Иду от электрички по укатанной, отзывающейся ледяным звоном дороге, мимо пристанционных домов, дремлющих в заметённых снегом палисадниках.
Подхожу к дачному посёлку. Он сейчас почти необитаем. Светится окно сторожки. Чернеют старые ели. Над ними распахнуто звёздное небо. Его рассекает внезапно возникающий мощный луч света, скользящий через посёлок, на снегу оживают и бегут по кругу тени деревьев, звучит нарастающий гул – это идёт на посадку, за кромку леса, в международный аэропорт ТУ-134. Отсюда, снизу, отчётливо видны его жёлтые иллюминаторы, и даже, кажется, мелькают за стеклом любопытствующие лица.
И снова – тишина. Безлюдье. Скрипит под ногами снег в недавно расчищенной аллее, вьющейся меж елями. Мерцают в островерхих, лапчатых кронах крупные звёзды.
И тут над сугробом, из-за соседней дачи, взмётывается рыжий Тузенбах (переименованный летними дачниками из Тузика), ничейная собака, встречающая всех радостным лаем. Несётся наперерез, ныряя в снег. Выпрыгивает на аллею, с визгом пляшет вокруг. Вскидывается, упираясь в меня лапами, норовит лизнуть… Такая концентрация счастья, такой всплеск эмоций!.. Заражает невероятно.
А над нами – звёздная высь, движение планет по математически точным орбитам. Мир математики – там. И мир эмоций – здесь.
Здесь – нелепо, неразумно, мучительно. Там – правильно, точно, устойчиво. Здесь кратковременная жизнь как случайный эксперимент, породивший в математических отношениях Вселенной нечто, не поддающееся анализу, – эмоцию. Там – миллионы наблюдающих глаз: «А что дальше?»
«ЗАЯЦ» ДЛЯ ОТЧЁТА
5 января 1999 года
Звоню Леониду Прошкину, поздравляю с Новым годом. Разговорились. Вспомнили, как в его бытность «важняком» Генеральной прокуратуры он расследовал в Белоруссии злоупотребления тамошних своих коллег-следователей, выявленных после поимки маньяка Михасевича (в 1986–1988 гг.) Спрашиваю, как протекает его нынешняя адвокатская жизнь. А он – мне: «Как в дурном сне!».
Рассказывает: в Бутырской тюрьме ждёт суда пожилой человек, инженер, монтировавший космическую аппаратуру в НИИ радиосвязи, – он купил у метро фальшивое удостоверение пенсионера, чтобы ездить на работу, на которой ему полгода не платили зарплату. И – попался контролёру. В троллейбусе.
Обрадованная милиция (есть чем отчитаться о своей доблестной работе!) немедленно завела на «зайца» уголовное дело (подделка документов). А судья Таганского суда (после того как он, инженер Юрий Минеев, уже ставший пенсионером, не получив вовремя повестку, не явился на суд – возил в этот момент дряхлого старика-отца к врачу) впала в амбицию и тут же, не вникая в обстоятельства, изменила ему меру пресечения. И Минеева кинули в тридцатиместную камеру, где уже обреталось семьдесят человек.
Дочь Минеева пыталась объяснить судье (молодой женщине), в какой отец оказался ситуации, но вершительница судеб была непреклонна – решения своего не отменила. И вот теперь назначать дату суда не торопится, Минеев же второй месяц (!) сидит в обществе людей с уголовным прошлым, укладываясь спать на нарах строго в порядке очереди.
«…И это в то время, когда по улицам разъезжают в «Мерседесах» непойманные бандиты, – возмущается Прошкин, – а чиновники, берущие гигантские взятки, преспокойно строят в водоохранной зоне Подмосковья роскошные коттеджи!..»
БРЕДОВАЯ СИТУАЦИЯ
20 января 1999 года
В редакцию по совету Прошкина приезжала дочь Минеева. Рассказала подробности – как узнала, что отца увезли в тюрьму (она с мужем живёт в другом конце Москвы), как судья, не дослушав, выставила её из кабинета. Звоню всем знакомым юристам – вздыхают: «А что тут комментировать? Ситуация бредовая!»
Дозваниваюсь до заместителя Генерального прокурора Александра Григорьевича Звягинцева. Объясняет: прокуратура на этой стадии не может вмешаться. Тем более – повлиять на решение судьи о мере пресечения. Можно ли было закрыть само дело? Можно. За малозначительностью, во-первых. Во-вторых, согласно статье 6-й Уголовно-процессуального кодекса РФ – прекратить его в связи с изменением обстановки (Минеев через несколько месяцев после случившегося стал пенсионером).
«К тому же нельзя не учитывать, – цитирую Звягинцева по диктофонной записи, – что люди, совершая такого рода мелкие правонарушения, действуют В СОСТОЯНИИ КРАЙНЕЙ НЕОБХОДИМОСТИ. Ведь их подталкивает к таким шагам само государство, оставляя людей без зарплаты, то есть без денег, которые они заработали».
В редакции решено дать материал в номер. Как иллюстрировать? Иду к фотокору Александру Карзанову. Саша, не упускающий возможности пошутить по любому поводу, говорит, мечтательно улыбаясь: «Вот если и меня посадить в Бутырку к Минееву, ух, какие бы снимки я в его камере сделал!» Звоним в Минюст – получить разрешение на съёмку. Министр Павел Владимирович Крашенинников, вникнув в подробности, сочувствует Минееву, буквально повторяя то, о чём уже сказал Звягинцев. Но к подследственному нас допустить не может – запрещено законом. Правда, снабжает телефонами Бутырки и московских начальников, отвечающих за эту систему, которые вдруг да найдут способ!..
…Способ нашёлся: Карзанова пустили в Бутырку, но не в камеру: Минеева, заросшего бородой, вывели в коридор. Саша его заснял в присутствии сурового начальника, не разрешившего им даже перемолвиться. Но, оказывается, больше всего начальство опасалось, что в кадр попадут переполненные нары. И всё-таки снимок забитой людьми тюремной камеры (другой, конечно) нашли, а фото бородатого Минеева дали рядом – крупно. На первой полосе, в 4-м номере, он выйдет 27 января. Суд назначен как раз на это число – возьму газету с собой.
СУД ИДЁТ
28 января 1999 года
Ударила оттепель. Снежная каша под ногами. В сочетании с пронзительным ветром и редакционными сквозняками – гарантированная простуда. Что и случилось. В горле першит, голова тяжёлая. Температура, правда, не слишком высокая. Еду в Таганский суд (назначили рассмотрение, когда у Минеева в Бутырке третий месяц пошёл!). Нахожу в одном из коридоров Карзанова с фотоаппаратурой, Прошкина с увесистым портфелем, родственников Минеева. Прошкин нервничает: время суда отодвинуто на два часа, причина неизвестна. Он предполагает: после моей публикации обиженная судья будет тянуть время нарочно, чтоб нас всех проучить.
Иду к судье. В предбаннике пусто. Стучусь в дверь кабинета. За ней какие-то возгласы. То есть можно войти? Приоткрываю, вижу: вокруг стола судьи живописная группа смеющихся девушек – они рассматривают (домашний, судя по всему) альбом с фотоснимками. Та, что сидит, видимо, и есть судья, отправившая несчастного Минеева в перенаселённую Бутырку. На вид – лет двадцать пять, не больше, моложе его дочери. Узнав, кто я, каменеет лицом. Нет, фотографировать в зале суда не разрешает. Почему? Не обязана объяснять. А почему на два часа отложили? Без комментариев.
В коридоре сообщаю Карзанову о запрете съёмки (он уходит), и тут Прошкин резко выговаривает мне: мол, не надо было заходить к судье. Аукнется. И в самом деле, через два часа секретарь судьи (одна из тех, что рассматривала фотоальбом) громко оповестила: дело Минеева откладывается ещё на час!.. Месть всем нам?.. «Я предупреждал», – обречённо ворчит Прошкин. Я молчу, чувствуя себя виноватым. А сам спрашиваю себя: да разве может судья опускаться до мстительных эмоций?
…Суд начался, когда за окнами уже было темно. Минеева ввели в наручниках – как опаснейшего преступника. Рослые конвойные громыхнули дверцей клетки. Минеев сел, устало осмотрелся сквозь прутья решётки, кивнул родственникам. Суд шёл по строгому процессуальному руслу: допрос подсудимого. Допрос свидетеля. Прения сторон – прокурора и двух адвокатов. Судья монотонно задавала вопросы. Ответы были такими же монотонными, потому что не несли новой информации. Подсудимый не отпирался – ни в момент дознания (когда год назад контролёры привели его в милицию), ни на следствии (когда подложное пенсионное свидетельство отправляли на экспертизу), ни сейчас здесь, в суде.
Было ощущение жуткой нелепости происходящего. Человека, которого государство вынудило стать троллейбусным «зайцем», судят так, будто он по меньшей мере подорвал обороноспособность России. Ведь всё всерьёз: и конвойные (они на лестничной площадке вырвали фотоаппарат из рук дочери Минеева, когда она попыталась сфотографировать отца, идущего в наручниках), и бесстрастно-суровое выражение лица молодой судьи (по статье 327-й наказание до двух лет, а склонность к крайним решениям судья уже продемонстрировала), и измождённый облик отрастившего в Бутырке бороду Минеева, измученного тюремным бытом.
Особенно резко контраст между поводом и мрачной торжественностью судебного действа проступил, когда судья спросила свидетеля – контролёра Дурникина, узнаёт ли он подсудимого. Дурникин, нетерпеливо дёрнув плечом, удивился: «Да откуда! Это ж было год назад, а у нас таких случаев на 26-м троллейбусном маршруте по три-четыре каждый день».
Конвойные хмуро переминались с ноги на ногу возле клетки с запертым в ней инженером Минеевым. О смягчающих его вину обстоятельствах, не выявленных следствием, говорил в прениях адвокат Леонид Прошкин. О том, какие космические радиосистемы монтировал «трудоголик Минеев», рассказал суду второй адвокат Александр Михайлов. Прокурор Ларина попросила наказать Минеева 6 месяцами лишения свободы – условно. Сам Минеев в последнем слове, раскаявшись в содеянном, объяснил свою попытку ездить «зайцем» полным отсутствием средств: «Мы же со стариком-отцом еле выкарабкивались, я на рынок ходил, ящики грузил, чтоб на хлеб заработать...»
Затем ещё на 1,5 часа Минеева, застегнув наручники, увели из зала. Судья всё это время у себя в кабинете писала от руки двухстраничный приговор (как же тщательно надо выписывать каждую буковку, чтобы растянуть это удовольствие на 1,5 часа!). Но толпа родственников и друзей терпеливо томилась в зале не расходясь. Наконец Минеева снова ввели, и судья огласила свой вердикт: в 20 часов 03 минуты мы услышали, что он приговорён к 6 месяцам лишения свободы – условно. То есть сегодня же может отправиться домой… Вынести более жёсткий приговор, чем требует прокурор, видимо, было бы чересчур – даже для самого мстительного судьи. Да и понимала дорвавшаяся до власти молодая вершительница судеб: вторая публикация в «ЛГ» сделает её амбициозную мстительность очевидной для всех.
Ехал в метро и думал: вокруг преступная вакханалия – выстрелы в подъездах, гигантская коррупция. Шахтёры-забастовщики, не получающие зарплату, голодают. А тем временем в пригородах растут роскошные коттеджи малооплачиваемых госчиновников. Но за решёткой сидел рядовой инженер Юрий Минеев!.. Ирония новейшей истории России в том, что, трубя на всех международных перекрёстках о гуманизации правосудия, российская судебная реформа создала систему, распространяющую свою гуманность только на проворовавшихся госчиновников и разбогатевших уголовников. Но ведь дойдёт же когда-нибудь и до них до всех очередь… Когда?..
…Всё это было вчера. Сегодня (увязнув в простуде) звоню в редакцию, прошу завтра прислать курьера за текстом второй статьи по делу Минеева. Успеть бы в номер.
ПРАВИЛЬНЫЙ ШАНИКОВ
5 июля 1999 года
Странная была командировка! Из выжженной зноем душной Москвы – в сельскую глушь соседней области. Мимо золотых куполов Владимира и храма Покрова на Нерли – в деревню Шухурдино. Одна улица, один пруд, два десятка домов (в основном – купленных дачниками из близлежащего городка Коврова). Стрекочут кузнечики в пересушенной траве. Кружит коршун над лесом. Тишина! И никакого тебе самолётного гула, от которого в подмосковной Шереметьевке дребезжат оконные стёкла.
Но и тут благостная тишина накопила заряд эмоций, недавно взорвавшийся. Виновным же оказался ковровчанин Николай Шаников, тридцать лет отработавший за полярным кругом на шахте Варгашорская горным механиком и купивший здесь, на окраине деревни, небольшой домик. И вот хожу я по деревне с включённым диктофоном, выспрашиваю о том, что здесь случилось.
…Аккуратистом оказался этот Шаников нестерпимым! Во всяком случае, для здешних мест. Заборы у него ровные, к земле (как у соседей) не клонятся. В огороде грядки – картинка с выставки. Во дворе – образцовая детская площадка с песочницей и качелями (у него трое внуков). Нанял местных мужиков баню ладить – они её, будучи под хмельком, собрали криво. К тому же дверь навесили вниз петлями, и она, упав, ушибла одного внучка, правда, не до смерти. «За брак я не плачу!» – сказал им Шаников, переделав за них работу, и те понесли по деревне свой вердикт: «Скупердяй каких свет не видывал!» (Но это не мешало им потом приходить к Шаникову – выклянчивать в долг «на пузырёк» с обещанием отработать.)
Николай Степанович к тому же стал деревенскую ребятню притеснять – отчитывал их, опасаясь пожаров, за попытку жечь костры на лесной опушке. Даже милицию в известность поставил. Но та отнеслась к его претензиям критически. Заинтересовалась, есть ли у него разрешение на помповое ружьё, с которым он на охоту ездит. И однажды, затормозив его на лесной дороге, поставила вопрос ребром: раз уж он, Шаников, такой правильный, почему не разбирает ружьё на составные части, как положено по инструкции, когда в своей дребезжащей «Оке» трясётся на ухабах, направляясь к месту утиных перелётов.
Пришлось ему к начальнику Камешковской районной милиции А.И. Самсонову приехать и рассказать, как его подчинённые, остановив «Оку» в глухом лесу, заставили Шаникова положить руки на капот, как обыскали и, вместо извинения обругав матерно, отпустили. У самого Самсонова потребовал шахтёр извинений! И, не дождавшись, пообещал пожаловаться в Москву. «Да хоть самому Ельцину! – будто бы ответил ему Самсонов. – Мы здесь хозяева. И мы тебя здесь ещё подловим!»
Забыть бы ему о правилах, притихнуть на время. Нет, он гнул своё: не там, где следует, дачники деревенскую свалку устроили; мальчишки на мотоциклах по ночам трещат – надо приструнить… А тут случилось собраться всему большому семейству Шаниковых: отмечали десятилетний юбилей супружеской жизни дочери – выпустили на огороде в ночное небо десять петард. И понеслось по деревне: «Шаников из ружья ребятню пугал!»
Примерно через неделю, в ночь с пятницы на субботу, их металлические ворота затряслись от грохота. Шаниковы укладывались спать, подумали: опять у кого-то «трубы горят» – пришли просить «на пузырёк». Жена Шаникова Любовь Фёдоровна потом корила себя за то, что, сонная, по привычке отодвинула щеколду. Двое – один худощавый, другой коренастый – пахнув перегаром, заорали: «Зови своего, говорить будем!..» Шаников вышел. «Ну что, сильно крутой?.. – закричали, набрасываясь. – Ребятню пугаешь?!..» Бил коренастый. Худощавый выкручивал руки жене Шаникова. Кто они? Местные? Приезжие? В темноте не разглядеть. «Уходите со двора!» – крикнул Николай Степанович, выхватив из-за двери ружьё. Коренастый бросился отнимать. Шаников выстрелил. Думал – в землю, а попал в ногу худощавому.
Тем временем к дому Шаниковых сбежались люди. Там, во дворе, Любовь Фёдоровна металась с криком: «Коля, вези его в больницу!» Склоняясь к худощавому, получившему заряд дроби, причитала: «Ну почему вы ночью пришли, а не утром!..» Затем Шаниковы усадили пострадавшего в свою «Оку», и Николай Степанович повёз его в райцентровскую больницу. А на следующий день оказался в Камешковском изоляторе временного содержания (ИВС).
Я приехал в Камешково дней через десять после произошедшего. Шаников всё ещё был под стражей. Ну да, подумал я, следствие у нас перегружено, а тут травма у одного из нападавших. И хотя выстрел сделан в состоянии необходимой обороны, расследовать надо тщательно. Выяснить, не было ли превышения, а заодно – мотивы и степень вины нападавших. И в соответствии с законом наказать любителей ночных кулачных разборок.
Однако начальник камешковской милиции А.И. Самсонов сухо сообщил мне: нет в этой ситуации никакой обороны, а есть только злостное хулиганство с применением оружия. Причём огнестрельного. Срок по статье (2133 УК РФ) – от 4 до 7 лет. Мера пресечения до суда – под стражей. Пытаюсь спорить: разве не эти двое пьяными вломились к Шаникову ночью в дом (а двор в деревне – это уже часть дома), то есть в пределы чужой собственности? Разве не они выворачивали руки его жены, разбили ему очки и лицо, вынудив взяться за ружьё?.. И слышу в ответ:: «К нему поговорить пришли – о воспитании подрастающего поколения… А он на них – с ружьём!..» Иду к прокурору Камешковского района А.А. Смирнову, подписавшему санкцию на арест Шаникова. Тот комментирует: «Следователи уверены, что на свободе он повлияет на ход следствия...» Словом, подловили они его всё-таки!
– Разумеется, такая квалификация деяния Шаникова нелепа! – сказал мне московский адвокат Александр Лови, обжаловавший прокурорскую санкцию. – О каком хулиганстве речь, когда он защищал жену, себя, дом, ребёнка? Причём на территории принадлежащей ему частной собственности?! Да в любой цивилизованной стране в такой ситуации он мог не только ранить, но и убить нападавшего. И не нести ответственности. Потому что действия его правомерны.
…Уже в Москве меня застал телефонный звонок жены Шаникова: Николая Степановича перевезли из Камешковского ИВС в знаменитый Владимирский централ, в десятиместную камеру, где в жуткой духоте уже сидело сорок (!) человек. Сорок!.. Нет, не жалуют у нас людей, живущих по правилам!.. Пишу об этом в номер на 14 июля.
39 ТЮРЕМНЫХ СУТОК
8 августа 1999 года
Наконец-то владимирские законники смилостивились: после моей публикации Шаникова отпустили домой дожидаться суда «под подписку о невыезде», об этом мне сообщила его жена. Продержали его в тюрьме 39 суток!.. Любовь Фёдоровна пообещала уговорить мужа приехать в Москву, в редакцию, рассказать о своих мытарствах. О дате суда она пока ничего не знает.
«НЕ БУДЕШЬ БОРОТЬСЯ, ЗАТОПЧУТ!»
27 августа 1999 года
Приезжал Шаников. Шахтёрской могучести в нём не оказалось – он щупловат, чуть ниже среднего роста. Обстоятелен, улыбчив. Не заметил я в нём после пережитого ни истеричного надрыва, ни агрессивной настырности. Хотя, да, признаётся, был в тюрьме момент жуткой депрессии – жить не хотелось.
Я вспомнил июльскую жару, представил тесную камеру Владимирского централа (40 человек на 10 спальных мест). «Спали по очереди?» – «Я совсем не спал, – отвечает. – И даже не сидел, а стоял...» – «Почему?» – «Там клопы. И – вши. Страшно на лавку сесть. Я боюсь этих насекомых». – «39 ночей без сна?» – «Нет, меньше, меня потом перевели в другую камеру, где чище и просторнее – там спал». – «А как удалось преодолеть депрессию?..»
Рассказывает: «ЛГ» со статьёй ему передали через охрану владимирские журналисты, опубликовавшие следом свой очерк в его защиту. Шаников, по его словам, понял: надо набраться терпения, пережить эту тюремную драму. Тут ещё случился разговор с сокамерником: «Ты не куксись, ты борись, – твердил ему сосед по нарам. – Не будешь бороться, затопчут!»
…А между тем положение сейчас у камешковской милиции непростое. Районный прокурор А.А. Смирнов, поспешивший в июле с постановлением об аресте Шаникова, решил спустя 39 суток изменить ему меру пресечения на подписку о невыезде – несмотря на его мнимую «общественную опасность». Проигнорировав паническое утверждение камешковских пинкертонов, будто Шаников «окажет влияние на ход следствия».
Пытаюсь по телефону выяснить, какие здравые соображения повлияли на такое решение. Но прокурор оказался в отпуске, а его зам А.Б. Сорокин уклонился от объяснений. Звоню в Камешковский РОВД – не изменилась ли и их позиция. «Пока нет», – осторожно отвечает А.И. Самсонов. То есть, что случится с этой позицией через месяц, ему неизвестно. И я его понимаю. Как мне сообщили, милиция с помощью тех двух ночных «пострадавших» организовала письмо, будто бы подписанное подростками деревни Шухурдино, в котором утверждается, что Шаников угрожал ружьём мальчишкам, разжигавшим костры… Это ж как надо теперь срежиссировать показания замороченных ребят, чтоб на суде получилось тип-топ! Вдруг актёрских данных у них не хватит, роли плохо выучат?! (К тому же мне-то на диктофон они говорили другое!..) А параллельно этому письму в деле появилось ещё одно: нашлись в деревне люди, возмутившиеся всей этой фальсификацией, о чём и написали следователю. В редакцию же прислали копию. Так что суду будет над чем поразмышлять!
…И всё-таки жутковато становится, когда думаю: если милиция из соображений мести способна на такие вот рокировки, объявляя жертву нападения хулиганом, а напавших – жертвами, можно ли надеяться на неё в критической ситуации?.. Или всё-таки в подобных случаях следует рассчитывать только на самих себя?.. Но ведь это же означает: надо всем нормальным людям обзавестись оружием, широко разрекламировав эту акцию, чтобы каждый оборзевший от пьянства хам твёрдо знал: покусившись на достоинство и жизнь другого человека, он получит пулю в лоб.
Знаю, публикация такого моего предложения стопроцентного одобрения читателями (не говоря уж о законодателях) не вызовет. Слишком мы все эмоциональны. А правовая культура – на нуле. Ведь таких, как Шаников, живущих «по правилам», у нас раз-два и обчёлся. К тому же ему ещё предстоит в суде доказать свою правоту.
ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА. Нарушая хронологию дневника, забегу на несколько лет вперёд, чтобы завершить историю Шаникова. Его судили четырежды. Он обжаловал решения первых трёх судов (его приговаривали вначале к 4, потом к 3 годам – условно). Четвёртый суд его полностью оправдал, определив: в действиях Шаникова отсутствует состав преступления, так как потерпевшие сами пришли к его дому в тёмное время суток. К тому же их действия носили провоцирующий характер, создавая угрозу жизни супругам Шаниковым. А финал истории таков: из Камешковской прокуратуры пришло Николаю Степановичу письмо-извинение «за причинённый вред». От имени Российской Федерации.