Беседу вела Арина Обух, писатель, художник
«Он сдал свою бронь и пошёл на войну» – ощущение, что эта фраза из какого-то старого чёрно-белого фильма. Но нет. Это день сегодняшний. И будет бой, будут стихи, проза, ранение и снова бой, медаль «За отвагу» и снова стихи и книги.
Это Дмитрий Филиппов. Петербургский писатель. Фронтовой поэт. Сапёр с позывным Вожак. А в мирной жизни – мирный человек, удалой рыбак, улыбчивый парень, хотя его должность в миру звучит серьёзно: начальник сектора молодёжной политики в администрации Пушкинского района.
Мне кажется, что Дмитрий Филиппов написал лучшие стихи о сегодняшнем дне. Одно из стихотворений называется «Снег»:
Сегодня снег, а значит, выходной,
И спят в коробке дроны-камикадзе.
И, значит, враг останется живой,
Успеет написать письмо домой
С коротким и безрадостным рассказом
О том, что с неба валит мокрый снег
И засыпает тропы и траншеи.
И пишет, пишет бедный человек
О том, что жуткий двадцать первый век
Обвился синим скотчем вокруг шеи.
А завтра с первым солнечным лучом
Проснутся птицы после снежной ночи.
И полетят на запад. А потом
Найдут блиндаж, где человек с письмом
К себе их манит ярко-синим скотчем.
И человек, скорей всего, умрёт.
Умрёт письмо в изношенной разгрузке.
Всё будет так, а не наоборот.
И всё же... Пусть подольше снег идёт.
Пушистый, мягкий, милосердный, русский.
– Дима, свои стихи ты пишешь прямо на войне. Читаю их и думаю: у нас тут сплошные праздники, какие-то конкурсы, в телевизоре существа в стразах поют и танцуют, не могут остановиться… Как ты ощущаешь этот контраст между боем и мирной жизнью?
– С одной стороны, я и нахожусь там для того, чтобы здесь, дома, было сыто, мирно, спокойно, чтобы люди не думали о войне, жили своей жизнью. С другой стороны, приезжаешь с войны домой и видишь окружающее спокойствие, которое очень похоже на безразличие. Ощущение, что для некоторой части общества происходящие сегодня судьбоносные события мирового масштаба – это просто некий фон, шум. Это обидно. А ведь война может коснуться всех, но не хочу каркать.
– Допустим, что ядерной войны не будет, что жизнь продолжится. Что бы ты сказал тем, кто, как писал Набоков, будет «скучать над историей наших потрясений»?
– К сожалению, чужие потрясения никого ничему не учат. Каждое поколение наступает на одни и те же грабли. Даже если ты очень хочешь прожить жизнь за своего ребёнка, наставить его на путь истинный, уберечь от всего на свете – он всё равно пройдёт свой путь и совершит свои ошибки.
– У Кушнера есть такая строчка: «Человек умирает, и вновь его опыт – ничей!» А как ты решился пойти на фронт?
– Близ Петропавловки был концерт: пели хорошие, патриотические песни, я стоял на сцене с флагом России и поймал себя на мысли, что всё когда-нибудь закончится, у меня появятся внуки и они обязательно спросят: «Дедушка, а что ты делал, когда война была?», а я им отвечу: «А я флагом размахивал». В этот момент я принял решение.
– Ты и твой брат отправились на фронт, не сказав об этом друг другу?
– Да, узнали уже постфактум, когда оба были в частях на комплектовании: мы проходили подготовку под Лугой, я – на одном полигоне, он –на другом. И там, перед отправкой на фронт, мы встретились. Это была последняя наша встреча, он воевал под Кременной, я служил под Донецком, под Авдеевкой. Мы созванивались, когда была возможность. Потом он получил тяжёлое ранение и уже дома скончался. Но мы ведь все знали, на что шли.
– Недавно вышла твоя книга поэзии «Мы вернёмся живыми». Как к тебе приходят стихи? Как был написан, например, «Снег»?
– Я написал его как раз в перерыве, когда шёл снег. В плохую погоду БПЛА не летают, потому что видимость нулевая: снежинка попадает в камеру, и всё, ты ничего не видишь. И я подумал, что вот пошёл снег и, соответственно, кто-то останется жив сегодня и с нашей стороны, и с их стороны. То есть природа дарит кому-то жизнь или продлевает хотя бы на один день… человек не умрёт сегодня. Вот из этого ощущения родилось стихотворение «Снег». Штурм Авдеевки, зима, снег, выходной.
– А вот твоя книга прозы называется «Собиратели тишины». Расскажи о них.
– Про Змея расскажу. Звали его Сергей. Оказалось, что и он, и я служили во вторую чеченскую сапёрами. Сдружились на этой почве. Он был отчаянно храбрый, невозможно было его ничем испугать. Весёлый, смелый и светлый был. Погиб.
Вообще считается, что сапёр хорошо отработал тогда, когда вокруг него сохранилась тишина. Мы с товарищами собираем эту смертельно опасную тишину своими руками. И вот Змей нашёл и обезвредил самую первую мину. Помню, когда наша рота приехала на первое задание, снег лежал, мы ходили туда-сюда, не зная ещё, что вся территория заминирована. Металлоискатели пищали, но это ничего не значило: там сам грунт был с большими примесями металла. Представь, сколько мин было, если только я двадцать четыре обезвредил. Как мы тогда не подорвались – не понимаю. Чудо. Наверное, Бог за нами присматривал.
– Твой роман награждён несколькими литературными премиями, но мне кажется, что твои военные стихи сильнее.
– Я себя как поэта не ощущаю, но понимаю, о чём ты говоришь: стихи – это сгусток чувств, высокая концентрация. У стихов и прозы разное дыхание.
– И они требуют разной дистанции. Известно, что Лев Толстой написал «Войну и мир» спустя где-то пятьдесят семь лет.
– Да, но он в ней и не участвовал. Зато он участвовал в Крымской войне, в обороне Севастополя. И «Севастопольские рассказы» у него родились практически сразу же после этих событий.
– Рассказы, не романы. И вторая часть твоей книги «Собиратели тишины» состоит именно из рассказов, написанных во время СВО. В то время как первая часть, как ты сам говоришь, была написана до СВО. Лично для меня книга началась именно со второй части.
– Да, две части очень разные по ритму. Была мысль сделать сборник рассказов, объединённых одним героем, но потом я увидел, что всё, написанное мной до и во время СВО, связывается в единый сюжет: получился роман в рассказах, во многом автобиографичный.
– И чувствуется, что ты спешил написать эту книгу.
– Это правда. Послезавтра я снова поеду на фронт. И что дальше со мной будет – не знаю. У меня есть только сейчас, поэтому я пишу сейчас.
– Известно, что твоя следующая книга будет о друге с позывным Калина. Знаю, что на вас летел дрон-камикадзе: Калина пустил тебя вперёд и принял смерть на себя.
– На самом деле его звали Володя Калинка. Он закрыл меня собой. Я жив только благодаря ему. В этом августе я был на его могиле, мы покурили с Калиной, вспомнили роту... Как мы с ребятами выходили из-под обстрела и долго не могли успокоиться, а потом вдруг на всех нападал хохот… Пообещал другу, что обязательно напишу о нём.
– Про смех на войне: слышала, что украинцы включают самоиронию и на своих шевронах пишут «укроп», «хохол»…
– Да, а на некоторых наших шевронах можно прочесть «колорад», «москаль», «русня». Мы с хохлами во многом похожи по психотипу. Поэтому так тяжело идёт эта война. Они бьются до конца, и мы бьёмся до конца. Характер на характер. Но мы не с национальностью воюем. Это бой с фашизмом.
– Один мой знакомый сказал так: «Ну, допустим, была «Аллея ангелов». Допустим, есть на Украине проспекты Бандеры и Шухевича. Ну были какие-то парады с зигами. И когда-то там был геноцид евреев. Ну и что? А сейчас стало гораздо больше жертв: и русских, и украинских. Зачем мы туда вмешались?» Что ты на это ответишь?
– Если так мыслит мужчина, я склонен думать, что он, скорее всего, трус. Он боится взять в руки оружие, лично поехать туда и увидеть всё своими глазами, потому что его картина мира рухнет. Люди держатся за те мировоззренческие установки, в которых они выросли. Боятся их обрушения, боятся узнать, увидеть правду, потому что, если они её увидят, им придётся пересмотреть всё то, во что они верят. Они этого боятся. Поэтому они закрывают глаза и не видят, как сожгли людей в Одессе 2 мая, не видят обстрелянный Донецк. Им так комфортно.
– Недавно появилось видео: Украина, автобус ТЦК и крик матери, у которой забрали сына. Она вцепляется в автобус, тот тащит её за собой. На середине дороги мать падает. К ней подбегают люди, но она мертва. И она, и эти люди ведь не хотели войны…
– А что они сделали для того, чтобы её не было? Всех людей, которых сейчас хватает ТЦК, с общечеловеческой точки зрения, наверное, жалко, но эти люди в своё время для себя решили: «Моя хата с краю». Когда происходили события 2014 года, кто-то из них скакал на Майдане, кто-то не скакал, кто-то просто жил своей жизнью с мыслью: «Ну нацики пришли, ну Донбасс начали обстреливать – ну и что? Это где-то далеко, это не со мной». А теперь война пришла к ним.
– Дима, это мой постоянный вопрос к собеседникам: представь, что у тебя есть возможность встретиться с личностью из любой эпохи. Кто бы это был?
– Сложный вопрос, ответственный. Я бы хотел встретиться с Достоевским. Поздним. После каторги, уже написавшим «Преступление и наказание»… Гениальный писатель. Читаешь и не понимаешь, как он это делает. Вроде все мы оперируем одними и теми же словами, но как он их так складывает?! В такие смыслы, что у тебя душа переворачивается!..
Снаряд и мина не прощают слов
Дмитрий Филиппов
* * *
Всё, что пишется, – пишется о войне.
Мы застряли где-то на самом дне
В этом тёплом, прекрасном июльском дне,
От которого все оглохли.
А Доцент с перебитой ногой лежит,
Ждёт, когда заберут. Не скулит, не блажит.
Без ротаций в принципе можно жить.
Ничего, ничего, не сдохли.
Всё, что пишется, – пишется просто так.
Над Селидово реет российский флаг.
Над Покровском – жовто-блакитный стяг,
И его разрывает ветром.
Это ветер Империи бьёт в глаза,
Это Родина, нежная, как бирюза,
Это штурм, помолившись, уходит за
Тонкий край, чтобы стать бессмертным.
Мы не ждали пустых и простых дорог.
Не поможет РЭБ – так поможет Бог.
Главное, чтобы хоть кто-то помог
Всем, кто едет сейчас под мангалом.
Дайте выдохнуть, песню допеть одну,
Искупить вину, зашептать вину...
Чтобы вынести до конца войну,
Жизни мало. И смерти мало.
Война
Вчера мы размотали тот укреп,
Что выпил много крови и окреп,
Нажравшись смерти, ярости и боли.
А я хочу писать не о войне,
Быть вне общения орудий. Также вне
Молчания упавших в чистом поле.
Но за спиной истерзанный Донецк,
Он мне как брат погибший, как отец.
Стоит и курит в шаге от разрыва
Немецкой мины. А его глаза
Пытаются о чём-то мне сказать.
Прилёт... И смерть опять проходит мимо.
Война – дурная тема для стихов.
Снаряд и мина не прощают слов,
Произнесённых вдалеке от рая.
Чтобы её стихами отразить
И не соврать, и мир не исказить, –
Я вновь иду дорогой самурая.
А вдоль дороги – трупы, страх и грязь.
И то не пафос, тут прямая связь
Между душою, тьмой и чувством долга.
И я хочу писать не о войне.
Вот это всё кричит сейчас во мне,
Сидит неизвлекаемым осколком.
Но снова пуля чмокает сосну,
Я снова этой ночью не усну,
Разыскивая рифму по траншее.
И город за моей спиной не спит,
Он ждёт рассвета, курит и молчит.
И лес за промкой нежно розовеет.
Малóму
Привет, Антон. Я, в общем-то, живой.
У нас опять июнь в огне пожарищ.
Погибли Заяц, Тоха, Золотой.
Вернулся Лев домой с одной ногой...
Ты Льва не знал. Достойный был товарищ.
Мы взяли этот прóклятый Авдос
И двигаемся прямиком на запад.
А город роз?.. Ну, что же, город роз.
Он не заметил, как в него ты врос,
И здесь искать не стоит виноватых.
Не знаю, что ещё тебе сказать.
У пацанов давно свистит «кукуха»,
Всё также неохота умирать...
Тебя в Ростове опознала мать
И привезла домой на силе духа.
Ты в Колпино лежишь. Там есть овраг.
Мы с Инженером были на могиле.
С тобою рядом Ниндзя и Колпак.
Над вами реет наш российский флаг.
К Алине не зашли. Ну, не смогли мы...
И будет ветер нам хлестать в лицо,
Всем тем, кто доберётся до Победы.
Антоха, смерти нет, в конце концов!
И всё сказать мне не хватает слов,
Ведь ложка, говорят, нужна к обеду,
А я пишу стихи из темноты...
Но у тебя ребёнок подрастает.
И в этом столько веры, красоты,
Небесной невозможной правоты,
Что это – жизнь. Другой и не бывает.