Непосильное бремя любви
В последние годы и в прозе, и в поэзии женское начало становится ведущим. В чем причина такого прорыва? Возможно, в особой духовной выносливости, преодолевающей ад индивидуального и социального существования; в мировоззренческой смелости, способной подступиться к агрессивному хаосу со словами любви; в мощном природном стремлении к гармонизации пространства – от дома до Вселенной.
Новый стоицизм – вот, на мой взгляд, философия лучшей женской прозы сегодня. На смену блуждающему в онтологических дебрях неудачнику чеховского толка приходит другой герой, точнее, героиня: она ещё не знает, ни как жить, ни зачем, но уже умеет преодолевать экзистенциальное отчаяние. Признаёт возможным здешнее счастье.
О дурочке бедной замолвите слово
Людмила Петрушевская. Колыбельная птичьей родины: [рассказы, повести]. – СПб.: Амфора. ТИД Амфора, 2008. – 366 с
Тайна этой книги – в интонации, парадоксальной, настоянной на смеси отстранения и одновременно сочувствия, острой жалости и лёгкого презрения. Интонации, по-новому расставляющей смысловые акценты: важное будто затушёвывается, а неважное, обыденное вырастает вдруг в онтологически значимое, сдвигая грани привычного понимания вещей. И всё это приправлено изящной иронией.
Смешно сегодня звучит, но герой Людмилы Петрушевской – пресловутый «маленький» человек, неприметный, никому не интересный. Герой этот добр и беззащитен, иногда глуповат. Он теряется перед горем, но ещё больше – перед настигнувшим его счастьем. В печальной растерянности скитается он по своей судьбе, с трудом представляя, куда двигаться дальше. Такова живущая на даче старуха из истории «Рай, рай», к которой приставили для помощи по хозяйству другую старуху, оказавшуюся сущим тираном. Характерно то, что первая не борется за свою свободу, а как-то устало смиряется. Такова беременная из «Скрипки», спасающаяся в больнице от одиночества и рассказывающая своим соседкам сказочную историю о далёком муже, живущем в другом городе и потому не имеющем никакой возможности навестить её и принести фруктов. Выдумавшая про скрипку, на которой она так чудесно играет в консерватории.
А вот пожилая измученная мать тридцатилетней умственно отсталой женщины, подаренной ей поздним браком, из истории «Как ангел» (Петрушевская называет свои рассказы историями). Дурочка из безобидного ребёнка, балуемого многочисленной роднёй, превращается в неуправляемую и агрессивную взрослую девицу, которая поколачивает собственных родителей и превращает их жизнь в настоящий кошмар. И никакого исхода этому, кроме смерти, не предвидится, и потому мать «надеется – смешно сказать – что они все умрут как-нибудь вместе».
Это, на мой взгляд, один из самых сильных рассказов в книге. Для художественного мира Людмилы Петрушевской такая тема органична, она просто не может не говорить об этой дурочке и её ошалевшей матери. И не потому, что надеется вызвать жалость у читателя, а потому, что существование в мире подобных судеб определяет для автора образ мира вообще, вскрывает ключевую боль существования – необъяснимую несправедливость мироустройства. Ткань бытия трагична, и нельзя сделать так, чтобы «закрепилось однажды полученное счастье».
Прочитав книгу и отложив её на пару недель, я поймала себя на мысли, что не помню событийного содержания почти ни одной истории. Почему? Думаю, дело в том, что сюжет здесь не главное, не он выстраивает метафизику текста. Главное – интонация, настроение, атмосфера. Точно переданное впечатление автора от увиденного и пережитого.
Опять парадокс: при детально прописанной конкретике отдельных событий и людей общее ощущение от произведений остаётся неявным, будто расфокусированным; энергия текста напоминает, скорее, подземный гул набирающего силу мыслетрясения, чем стремительный оглушающий мыслепад.
Обе повести, «Свой круг» и «Смотровая площадка», публиковавшиеся ранее, и «Монологи для театра», иные из которых были сыграны как моноспектакли на нашей и зарубежной сцене, и многочисленные «Истории» – всё это о любви, об одиночестве, о невозможности полного и долгого счастья. Зыбкость, текучесть, непрочность материи мира, постоянное исчезновение, ускользание из рук самого дорогого – об этом пытается поведать читателю Людмила Петрушевская.
Непосильное бремя любви
Майя Кучерская. Бог дождя: Роман. – М.: Время, 2008. – 320 с.
Юношеская повесть Майи Кучерской о запретной любви выросла в зрелый, талантливо написанный роман «Бог дождя». Роман о любви и совести. О том, что все доводы совести бессильны перед любовью.
«Майя Кучерская прошла буквально по натянутой струне, ни разу не сделав неверного шага. Она подняла проблему, неразрешимую в принципе, – что делать с чувством, глубоким и прекрасным, если это чувство тем не менее беззаконно и недопустимо, но от сознания этой беззаконности и недопустимости оно отнюдь не исчезает», – размышляет Мария Ремизова.
Почему беззаконно и недопустимо? Потому что чувство возникает у героини к своему духовнику, батюшке, отцу Антонию. На протяжении всего романа углубляется трагедия двух людей: она – не имеет права его любить, он – ответить на её любовь. Но здесь нет ничего от мелодрамы. С самого начала взята автором чистая высокая нота, и удаётся выдержать её до конца, ни разу не сфальшивив.
От этого текста практически невозможно дистанцироваться, отгородиться, отмахнуться, он вливается тебя без спроса. Интонация сдерживаемого надрыва, преодолённой истерики. Интонация, ритмически выстроенная длинными взволнованными фразами и ёмкими неожиданными эпитетами, обладающими богатыми смысловыми обертонами: «трудная печаль», «умная ласковость», «весёлое тепло».
Где-то за строками маячит Достоевский, но только маячит, всё у Майи Кучерской своё: и свой ад, и свой путь к спасению. Молодая душа героини проходит путь от богооставленности («муки безбожия» – правда, этот момент мало убедителен) к богоизбранности. Не к святости, нет, к ощущению себя, предназначенной для чего-то особенного. Отсюда и желание сначала уйти из жизни, потом – в монастырь, и необъяснимый выбор объекта любви, и неустанные попытки найти ответы на неразрешимые вопросы. Юношеский максимализм не намерен мириться с парадоксальностью бытия, не желает успокоиться пресловутой житейской мудростью. Зачем жить, и главное – как жить, – вот два вопроса, терзающие неординарную героиню Кучерской.
Собственно, поиск ответов и составляет главную внутреннюю сюжетную линию романа. И в конце концов находится не то чтобы ответ, но всё же некий спасительный ориентир. «Иногда ей делалось даже не по себе, до чего просто разрешился любимый её «проклятый» вопрос, как легко отступили все эти вечные терзания и сомненья: зачем я живу? для чего? кому это нужно? Да низачем, просто, чтобы любить единственного в мире человека!»
Удивительно достоверен сложный и многогранный образ батюшки, отца Антония. Сначала это строгий наставник в духовной жизни, сильный, способный принять ношу чужих грехов и скорбей, почти святой. Потом, постепенно, образ раскрывается, разрастается: вот перед нами уже живой человек, со своими слабостями, частой сменой настроений, с чувством юмора. И вот самый странный, но абсолютно убедительный перелом: оказывается, у отца Антония долгие депрессии, он пьёт, он даже ударил пьяницу соседа, когда тот поднял руку на свою мать. И он любит – запретно, безнадёжно – сразу двух женщин, нашу героиню, Анну, и её школьную подругу, свою первую духовную дочь, Петру (её образ, по-моему недостаточно прописан). Он устал утешать, ему хочется, чтобы его пожалели. И здесь трагедия отдельного человека, давшего обет, вырастает в трагедию духовенства вообще, взвалившего на себя непосильное бремя любви ко всему человечеству и не имеющего права быть слабым.
Майя Кучерская, на мой взгляд, предприняла сложнейшую попытку соединить тематику духовной литературы с мирским способом её проживания, осмысления, изложить трагедию служителя церкви глазами прихожанки, поделиться опытом обретения и изживания любви. Правда, у героини – к сожалению или к счастью? – не получилось полюбить абстрактного недосягаемого Бога, а получилось всего-навсего – одного человека.
Еловая арфа
Ольга Шатохина. Камень, ножницы, бумага. – М.: Издательство «Октопус», 2007. – 224 с.
«Камень, ножницы, бумага» – первая книга Ольги Шатохиной. Действие происходит в наше время, главная героиня Вика – журналистка с целым клубком личных и профессиональных проблем.
Не так просто сладить с реальностью вообще, а уж когда она пронизана необъяснимыми мистическими событиями – тем более. Хотя вымышленные ужасы, наподобие появления прямо посреди комнаты огромной взлохмаченной собаки с горящими глазами, похожи, скорее, на страшилки для детей, чем на обдающие метафизической жутью события, а вот мотив самоубийства, сквозной в книге, действительно мистичен и загадочен. Причем самоубийства строго определённым способом, а именно посредством выбрасывания из окна с высокого этажа.
Ольга Шатохина работает в жанре, к которому сегодня мало кто обращается, – в жанре пародии. Автор пытается разрушить стереотипы восприятия окружающего пространства, обыграть штампы – от стилистических приёмов массовой культуры до избитых мировоззренческих моделей.
Вот, например, как описывается внешность героини: «Особых внешних примет у неё не наблюдается. Рост средний, фигура хорошая, лицо приятное. Волосы, как уже упоминалось, тёмные, глаза карие. Полное имя – Вероника». Разве это не пародия? Описать человека, ровным счётом ничего не сказав о нём. Составить описание внешности, используя для этого одни только безликие фразы, намеренно забыв о том, что существует такая вещь, как художественная деталь, подробность, двумя-тремя точными штрихами способная сказать гораздо больше.
Неопытная сотрудница Маша забавно путает название поэтического объединения: вместо «Эолова арфа» говорит «Еловая арфа». И здесь не только насмешка над провалами в образовании молодого поколения, но и символ чудовищной подмены вообще: подлинное в искусстве и жизни заменяется удобоваримыми суррогатами, фальшивкой; набирает силу примитивный герой, взращённый массовой культурой, удобно и добротно обустроившийся в сегодняшнем дне. Он благополучен и материально защищён, но совершенно опустошён изнутри и не тяготится этим.
Протест против такой подмены – главный вектор размышлений Ольги Шатохиной, определяющий пафос книги в целом.
Интеллигенция, та часть человечества, которая понимает суть происходящего, практически ничего не может изменить. И здесь в полной мере раскрывается метафора названия – «Камень, ножницы, бумага». Никто никого не может победить. Каждый оказывается кого-то сильнее, а кого-то слабее. Грустное равновесие. Но всё же лучше, чем полное его отсутствие. Автором найдена некая точка схода разнонаправленных обстоятельств – и разрушительных, и щадящих, оберегающих.
Как бы в противовес заявленным неразрешимым проблемам текст Шатохиной удивительно оптимистичен. Живой, динамичный рассказ с добрым похохатыванием над своими незадачливыми героями, над мистическими тучами, нависшими над их судьбой.
«Камень, ножницы, бумага» – пародия и на жанр литературы фэнтези, и на фильмы ужасов, и на мистические триллеры в одном флаконе. Невольно задумываешься над вопросом: возможно ли сегодня дать новое дыхание этому жанру и есть ли в нём вообще художественная необходимость?
Необходимость, вероятно, есть. Только вот бессмысленно идти по уже исхоженным постмодернизмом тропам, один из основных приёмов которого – обыгрывание культурных клише; нужно найти свой творческий метод, что, по-моему, в какой-то мере удалось Ольге Шатохиной. В её пародии живут не только насмешка, но и неподдельное переживание о том, что приходится насмехаться, что существует сам предмет насмешки. И именно это даёт объём тексту, вскрывает второе дно, без которого вообще не может быть разговора о произведении искусства, о факте литературы.
Возможность счастья
Наталья Моловцева. Меня окликни: Рассказы. – М.: Издательский дом «Звонница-МГ», 2008. – 320 с.
«От широкого и бурного потока современной женской прозы, создающегося в основном в столице, творчество провинциального автора выгодно отличается тем, что не вязнет в гламуре чисто дамских чувствований и переживаний», – говорится в предисловии к первой книге рассказов родившейся в Мордовии Натальи Моловцевой.
И это действительно так. По крайней мере в отношении Моловцевой.
Безыскусность, благородная простота, подлинность – вот что определяет стилистическое и смысловое пространство книги. Здесь нет ленивых, праздношатающихся слов; каждое – сосредоточенно, весомо, зримо, а вместе они – чуткий камертон человеческой боли и радости.
Наталья Моловцева не увлекается языковой игрой, не выпячивает авторское «я», собираясь эпатировать или рассмешить читателя. А просто в реалистической манере рассказывает о самых обыкновенных людях, ничем не удивительных. Хотя нет, пожалуй, здесь есть чему удивиться: крепкой, будто проросшей из земли силе духа, не осознаваемой как сила; обыденному геройству, не осознаваемому как геройство.
Старуха-ветеран из рассказа «Алло, вы меня слышите?» не может вспомнить ни одного своего подвига, чтобы рассказать юной корреспондентке. О чём говорить? О том, как стирала пропахшие потом и кровью солдатские гимнастёрки? О том, как однажды, ассистируя хирургу, несла в тазу ампутированную ногу, прикрытую газетой? Как влюбилась на войне в простого писаря, родила от него двойню и ждала его много лет, но он так и не решился оставить прежнюю семью? Разве это геройство?..
Герои, а чаще героини Моловцевой мучаются не онтологическими вопросами, а реальными житейскими бедами. Им не до утончённых интеллигентских страданий от ощущения бессмысленности жизни, не до эпикурейского стремления к удовольствиям, не изнывают они и от обломовской экзистенциальной лени – трудно и совестливо живут, перемогая неизбежную боль: потерю близких, болезни, старость…
«Жить-бедовать» – вот ключевой глагол книги. Но герои способны так же остро и незамутнённо испытывать радость. И ещё – идти за мечтой. Не за выдуманной, а за вполне реальной. Разведённая героиня рассказа «Осенний романс», раздатчица в хирургической столовой, разочаровавшись в мужчинах, встречает наконец поэта и мечтает, что он когда-нибудь напишет хоть строчку и о ней… Маленькая девочка из «Домовичка» совершает смешные «магические» действия для того, чтобы помирились родители и всегда были вместе… Выйдя замуж за вдовца-пьяницу с тремя детьми, немолодая и некрасивая женщина из рассказа «Последний шанс» надеется обрести семейное счастье…
Мечтать и вспоминать – вот единственный способ преодолеть безрадостное настоящее. И хоть как-то утешиться. «…Мне кажется, что я должна нести людям утешение. Подавать им слабый 
такой лучик надежды», – говорит автор устами одной из своих героинь.
Книга Натальи Моловцевой в самом деле приносит утешение. И читателю тоже. Утешение-очищение. Утешение-преодоление. Иначе говоря – катарсис. То, что нечасто удаётся испытать сегодня от чтения художественной прозы, то, о чём говорил Аристотель, а позже удивительно точно выразил И. Анненский: «Отрицательная, болезненная сила муки уравновешивается в поэзии силою красоты, в которой заключена возможность счастья».
И в эту «возможность счастья» начинаешь верить.