Энди Уорхол: «Живые портреты» ниспровергателя канонов
Вальтер Беньямин в своей знаменитой статье «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» цитирует строки Луиджи Пиранделло из романа «Снимается кино»: «Киноактёр чувствует себя словно в изгнании. В изгнании, где он лишён не только сцены, но и своей собственной личности. Со смутной тревогой он ощущает необъяснимую пустоту, возникающую оттого, что его тело исчезает, что, двигаясь, растворяется и теряет реальность, жизнь, голос и издаваемые звуки, чтобы превратиться в немое изображение…» И следом добивает нас цитатой из Всеволода Пудовкина: «Актёр превращается в реквизит».
«Живые портреты» Энди Уорхола, прибывшие в Московский музей современного искусства из Нью-Йорка и Питтсбурга, по существу, демонстрируют обратное – у актёра есть не только живая личность, но и аура. Кому-кому, а Уорхолу приходилось в избытке «цитировать» Беньямина. Название его знаменитой мастерской – «Фабрика» – не было метафорой. Она производила, штамповала, тиражировала. Там всё смешалось: Джеки Кеннеди, Мэрилин Монро, банки из-под супа «Кэмпбелл» (его он ел до самой смерти), Уорхол-женщина в одном из пятидесяти бело-серебряных париков, мужские ню, лавандовый электрический стул…
«Живые портреты» – не изобретение нового жанра. Просто кинопробы, длящиеся несколько минут. Кому-то из наших искусствоведов показалось, что оригинальное название выставки – Motion pictures, то есть «двигающиеся картины», наиболее точно отражают её сущность. Если посмотреть с другой стороны, то «живые портреты», «ожившие портреты» несут другой пафос – «реквизит» оживает, актёр, ну или другой снимаемый человек, перестаёт наполняться чужим содержанием, и у него есть возможность не то чтобы быть собой, но… искать своё лицо. Иной раз в глазах увидишь такую растерянность, видимо, играть самого себя – почти запредельно. Душевная обнажёнка – это не чужой текст читать и не маску надеть.
Большинству современных зрителей имена персонажей Уорхола ничего не скажут. Ну эстеты вспомнят разве что Сюзен Зонтаг, знаменитую американскую писательницу и критика, или Денниса Хоппера, актёра, режиссёра известного «Беспечного ездока». Лицо Хоппера очень запоминается своим невыносимым желанием не прятаться, ничего не утаить своего, личного. Он как-то пронзительно смотрит с экрана даже не на вас, а в вас, как будто прощается. Видимо, за кадром звучит музыка – Хоппер начинает подпевать, потом снова проваливается в себя, между бровями залегает морщинка.
На журфаке МГУ, кстати, учат телевизионщиков, что самое интересное для съёмки – это когда человек молчит, думает, здесь само умолчание сродни загадке. Странно, что Уорхол не продемонстрировал нам видеопортрет ребёнка. Ведь у детей смена эмоций происходит внезапно, и за несколько минут ребёнок может предстать нам в десятках портретов. Но это, конечно, не тема Энди. Ему интереснее снимать поцелуи, жующего мужчину, Сальвадора Дали вниз головой – это не «перевёртыш». Лицо Дали начинает жить другой жизнью, мышцы шеи укрупняются, бугрятся, щёки обвисают, взгляд всё время бегает, пытается за что-то зацепиться. Как тут не вспомнить Ходасевича: «Счастлив, кто падает вниз головой, Видит он мир, хоть на миг, но иной».
Продвинутые зрители, конечно, сразу возьмут здесь след правильно, гипертрофированный эротизм Уорхола будут считывать во всём. Джейн Хольцер, беспрерывно чистящая зубы, покажется очень сексуальной; простодушным же, не подозревающим о шифре, этот физиологизм на второй минуте немного поднадоест. В других «картинах» лицо радует своей пластикой, текучим состоянием. Так, Кёко Кисида, японская актриса, детская писательница, умершая не так давно, пьёт что-то из стакана, потом улыбается чуть смущённо, опускает глаза.
Энди Уорхол говорил многозначительно: «Поп-арт значит любить Вещи». Он сохранил для потомков свою мезузу – «шестьсот капсул времени», где яблочный огрызок соседствовал с ковбойскими сапогами, мумифицированная стопа – с письмами или счетами. Но даже культивируемый вещизм начинал ему надоедать, и тогда Уорхол брался доказывать от противного: люди тоже есть, причём не обращённые в фетиш, а слишком живые: жующие и спящие, пьющие и поющие, любящие наконец так, как им предопределено.