Гоголевские вечера в Москве начала 1850-х
Для Гоголя с народными песнями были связаны самые светлые впечатления. Фольклор, как известно, вообще оказал большое влияние на его творчество. Занимался Гоголь и собиранием песен (сначала только украинских, а потом – и русских тоже), за много лет у него накопилось их более тысячи. Но кроме этого, он ещё и просто любил послушать народные песни, а при хорошем расположении духа – и спеть, а иногда даже и сплясать при этом.
Неизменным осталось это его увлечение и в последний период жизни, когда он поселился в Москве. Обычно эти годы представляются в довольно мрачном свете, как будто они для писателя были полностью заняты страданиями, метаниями и размышлениями на религиозные темы. Но Гоголь, как и всегда, в это время бывал разным: порой молчаливым и скучающим, а в кругу близких друзей, особенно разделявших его увлечение народными песнями, бывал и весёлым, оживлённым, как когда-то в молодости. Таковыми были, например, семейство Аксаковых, а также его земляки М.А. Максимович и О.М. Бодянский.
Гоголь часто встречался с Аксаковыми в последние годы, живя в Москве. Иногда вечерами он приходил к ним в гости, и они все вместе слушали и пели русские и малороссийские песни. Особенно хорошо их исполняла одна из дочерей С.Т. Аксакова – Надежда.
Вера Сергеевна Аксакова рассказывала о таких песенных вечерах в письмах брату И.С. Аксакову в 1850 году: «У нас часто поются малороссийские песни. Гоголь почти всякий раз просит Наденьку петь, а Максимович даже вместе поёт и учит. Любопытно видеть, какое сильное производят на них впечатление родные звуки. Они совершенно забываются, притоптывают ногами, и будь одни, непременно, кажется, заплясали бы…»
Об этих же вечерах Сергей Тимофеевич Аксаков писал сыну Ивану в 1850 году, рассказывая о своих гостях (Гоголе, Максимовиче и Бодянском) так: «По воскресеньям три хохла у нас обедают и дают безденежно такое представление, за которое не грех и заплатить деньги. Они поют с большим выражением малороссийские песни и почти пляшут. Мы никого в этот день не зовём, чтобы им не мешать».
Вообще рядом с людьми хорошо знакомыми Гоголь как бы оттаивал душой, расковывался и мог позволить себе повеселиться. Как отмечал первый биограф Гоголя П.А. Кулиш, «Гоголь чувствовал себя своим в домах московских друзей своих. Он мог ребячиться там так же, как и в родной Васильевке, мог распевать украинские песни своим, как он называл, «козлиным» голосом, мог молчать, сколько ему угодно, и находил всегда не только внимательных слушателей в те минуты, когда ему приходила охота читать свои произведения, но и строгих критиков…
Приглашая своего земляка и знатока народной поэзии О.М. Бодянского на вечера к Аксаковым, которые он (Гоголь. – И.М.) посещал чаще всех других вечеров в Москве, он обыкновенно говаривал: «Упьёмся песнями нашей Малороссии», и, действительно, он упивался ими так, что иной куплет повторял раз тридцать кряду, в каком-то поэтическом забытьи, пока наконец надоедал самым страстным любителям малороссийских песен, и земляки останавливали его словами: «Годи, Мыколо, годи!».
Даже в самые последние месяцы жизни Гоголя не оставляло его увлечение песнями. О.М. Бодянский, вспоминая о разговоре с Гоголем зимой 1852 года, приводит такие слова Николая Васильевича: «Я в следующее воскресенье собираюсь угостить вас двумя-тремя напевами нашей Малороссии, которые очень мило Н.С. (Аксакова. – И.М.) положила на ноты с моего козлиного пенья; да при этом упьёмся и прежними нашими песнями».
Подобные свидетельства современников Гоголя явно не соответствуют давно устоявшемуся представлению о последних годах жизни Гоголя как о периоде мрачных настроений, упадка и болезни. Публика, в большинстве своём не поняв и не приняв последнюю книгу Гоголя – «Выбранные места из переписки с друзьями», пыталась объяснить появление этого произведения болезнью автора, его чрезмерным увлечением религией.
Правда, ко времени возвращения Гоголя из-за границы в Россию (в конце 1848 года) в основном страсти по его книге улеглись и даже с Аксаковыми (которые тоже отрицательно восприняли «Выбранные места...») отношения снова наладились. Однако шлейф слухов, догадок и непонимания остался. И некий стереотип о Гоголе конца 1840-х – начала 1850-х годов как о мрачном, болезненном и чуждающемся общения человеке существует, кажется, в неизменном виде до сих пор. В этом плане интересны воспоминания современников, которые имели случай непосредственно убедиться, что подобные слухи приписывают Николаю Васильевичу много лишнего.
О.М. Бодянский и Г.П. Данилевский побывали в гостях у Гоголя в конце октября 1851 года, за четыре месяца до его смерти. Г.П. Данилевский рассказывал об этом визите: «Молва о помешательстве Гоголя, действительно, в то время была распространена в обществе. Говорили странные вещи: будто Гоголь окончательно отрёкся от своего писательского призвания, будто он постится по целым неделям, живёт, как монах, читает только Ветхий и Новый Завет и жития святых и, душевно болея и сильно опустившись, относится с отвращением не только к изящной литературе, но и к искусству вообще.
Все эти мысли, по поводу Гоголя, невольно проносились в моей голове в то время, когда извозчичьи дрожки по Никитскому бульвару везли Бодянского и меня к дому Талызина. Одно меня несколько успокаивало: Гоголь пригласил к себе певца-малоросса, этот певец должен был у него петь народные украинские песни, – следовательно, думал я, автор «Мёртвых душ» не вполне ещё стал монахом-аскетом, и его душе ещё доступны произведения художественного творчества…
Дверь растворилась. У её порога стоял Гоголь…
– А где же наш певец? – спросил, оглядываясь, Бодянский.
– Надул, к Щепкину поехал на вареники! – ответил с видимым неудовольствием Гоголь. – Только что прислал извинительную записку, будто забыл, что раньше нас дал слово туда…
Мои опасения рассеялись. Передо мной был не только не душевнобольной или вообще свихнувшийся человек, а тот же самый Гоголь, тот же могучий и привлекательный художник, каким я привык себе воображать его с юности».
Эта история с непришедшим артистом имела продолжение почти анекдотическое. Тот же певец через несколько дней был приглашён выступать уже в доме Аксаковых. Послушать его пришли туда Гоголь, Бодянский и Данилевский. А певец опять не явился, что весьма расстроило Гоголя.
Наверное, впечатления, связанные с народными песнями, – остались чуть ли не единственным поводом для безмятежного веселья у Гоголя в его последние годы. В последние дни Гоголя его настроение было омрачено известием о тяжёлой болезни Е.М. Хомяковой. Тогда Н.С. Аксакова, чтобы отвлечь его от печальных мыслей, напомнила ему вновь о песнях. По-видимому, это представлялось ей последним средством, способным вернуть Николаю Васильевичу прежнее душевное спокойствие, той «соломинкой», за которую мог бы ухватиться утопающий.
П.А. Кулиш, имея в виду необыкновенное пристрастие Гоголя к народным песням, заметил: «Чем лучше почтить память поэта, как не песнями?» Действительно, в год 200-летнего юбилея Гоголя уместно вспомнить о самой, может быть, праздничной, радостной и «беспроблемной» теме в биографии писателя – его любви к песне. Впрочем, «беспроблемная» тема – это, наверное, слишком сухое обозначение того, чем была народная песня в его жизни. Это была стихия, в которую Гоголь погружался полностью, чувствуя себя здесь как рыба в воде. Ведь песня, возможно, была более, чем что-нибудь другое, целительна для его сверхтонкой души.