Как и многие мои либеральные сверстники, я считал основателя советского (если не мирового) абсурда Даниила Хармса безвинной жертвой сталинских репрессий. По сути, так и было. Но, как с некоторым недоумением признавались в мемуарах его друзья, Хармс (по паспорту Даниил Иванович Ювачев) с началом войны пророчил в ленинградских кампаниях скорую победу вермахта, гибель Балтфлота, а в тесном кругу признавался, что, если его призовут в Красную армию, повернёт винтовку против неё.
Свидетельства трудно проверить, не всякую бытовую болтовню надо воспринимать как политическую провокацию. Чего не ляпнешь с досады или со страху. Известно германофильство Хармса, и он мог не сознавать, что в рядах гитлеровцев маршируют отнюдь не Шиллер с Гёте и не Кант с Шопенгауэром.
Ни талант Хармса, ни его непочтительный ум, ни трагическая его обречённость в Ленинграде не вызывают сомнений. Но с течением времени приходишь к мысли, что бывают периоды, когда личные мечты, душевные склонности и твои способности входят в противоречие с нуждами и потребностями, составляющими жизнь твоей страны и твоего народа. Не ищите тут пафоса. И дело не в том, чтобы отказаться от мира своей души, а в том, чтобы трезво соотнести его с душевным миром общества и отечества. Некогда русская элита была сплошь галломанской, по-французски изъяснялась не хуже наполеоновских гвардейцев, что не помешало ей великого императора французов изгнать и разгромить. Хотя индивидуумы, не скрывающие, что отчизну им «сладостно ненавидеть», встречались всегда.
За последние годы мы привыкли к мысли, что дороже чувств и чаяний отдельной личности в жизни нет, по сути, ничего. Тут много истины. Однако трезвое соображение, что всякое радикальное убеждение стоит помещать в исторический контекст, смущает мой ум.
Всё чаще думаю, что неистовым борцам, радикалам, оппозиционерам имело бы смысл не столько обличать народную инертность, сколько осознать, отчего их воспалённая пассионарность на эту инертность слабо воздействует. Фурия оппозиции Евгения Альбац мечтает отдать Китаю Сибирь, грезит отечественным майданом. Хочется верить, что «романтические» её грёзы такими и останутся.
Россия – последняя литературоцентричная, художественно ориентированная страна. Политическая фронда сочинителя и артиста считается едва ли не первым свойством таланта. Да, она бывает симпатичнее своекорыстного конформизма. Но к нему расположена реальная жизнь (по классику, держится щами и пелёнками). И люди накопили горький опыт того, чем кончаются майданы.
Невольно склоняешься к выводу, что художника надо ценить за его художественные образы и откровения, а не за его резкие сиюминутные высказывания непримиримого свойства. Но и не видеть их не получается. Один яркий борец, отбывая за бугор, пообещал вернуться под прикрытием брони танка «Абрамс». Популярный юморист готов при военном конфликте довести натовские части до Москвы тайными тропами. Такой Сусанин наоборот. А тут ещё и «кровавый режим» снисходительно относится к разным скандальным эскападам, включая позорную ненависть к родной стране.
Что она позорна, у меня нет сомнений.
Вполне понятно, психология творчества не просто допускает, но и подразумевает определённый элемент недовольства, раздражения, праведной злости. «Из смирения не пишутся стихотворения». Всё так. Но... Злоба, высказанная с обличительным упоением, обидна тому, к кому обращена. Однако и обличителю не добавляет славы, тем более в толерантные, покладистые времена.
Анатолий Макаров, писатель