С нашей литературной жизнью стряслась неприятность: газета «НГ-ExLibris» опубликовала отрывки из статьи критика Ефима Лямпорта «Старый окурок».
Об Окуджаве. И хотя газетную публикацию стыдливо переназвали, авторское название сохранено мелким шрифтом. Да ещё и выпуски из текста обозначены отточиями в угловых скобках – вопреки общему газетному правилу резать и не оглядываться. Следуя этому лукавому указателю, будем ориентироваться на полный текст скандальной статьи и мы. Чего ведь только не найдёшь в Интернете...
ГОВОРЯТ, У БЕЯ ПОД НОСОМ ШИШКА?
Ефим Лямпорт стремится разрушить расхожее мнение об Окуджаве – замечательном поэте и человеке, заместив его собственным, с пылом-жаром да с прогорклым жирком, мифом: о «бухгалтере-растратчике из районной бани», литературном проходимце и мелком стяжателе – «старом окурке». Так якобы называл Окуджаву Юрий Нагибин.
Так, да не так.
Юрий Маркович говорил эдак: я живу широко, доходов своих не скрываю, а Булат прикидывается окурком. Только-то и всего.
Эту беззлобную товарищескую обмолвку Лямпорт выжимает досуха. Мол, и выражение лица у подсудимого недопустимо кислое (этакой кислятиной из пепельниц невытряхнутых несёт), и шмотьё, из загранпоездок привезённое, он, такой-сякой, по комиссионкам распихивал...
Ой-ё-ёй.
Говорят, Юрий Антонов вообще был «самым богатым человеком в СССР», пока не поссорился с Пугачёвой, – что ж теперь по Абрикосовой не ходить?
Но то Антонов, аксессуар эпохи.
А тут – святыня.
С неё и спрос больше (по комиссионкам – не сметь! выражение лица иметь бравое, вдохновляющее!), и бьют за неё больнее: «Поднявший меч на наш союз достоин будет худшей кары».
Кара воспоследовала. Лямпорту ответили в том же «Экслибрисе», ответили в «Известиях»... как говорят в задушевной атмосфере застолья, «дай бог не последняя». Процесс пошёл.
Ответили, впрочем, слабо: вторым номером, на эмоциях, а благие эмоции («Над внешностью старого, больного поэта, прошедшего через сиротскую нищету и окопный голод, над его сединами и морщинами вечно юный Лямпорт изгаляется с каким-то ликующим садистским усердием», – Анатолий Макаров в «Известиях») всегда слабее, неубедительнее разрушительных («Мятые трёшки и пятёрки в карманах, ужас ревизии исходит вместе с запахом пота; корочка хлеба с горчицей под наскоро залуженную в подсобке рюмочку-коротышку», – Лямпорт о своём «бухгалтере»). Следуя высокому правилу «не надо ковыряться в дерьме, чтобы понять, что это дерьмо», никто из защитников не составил себе труда разобраться в том, что Ефим Лямпорт написал по сути, за вычетом комических инвектив.
А написал он в своём пасквиле много верного.
Вперемешку с дымовыми завесами.
EXEGI MONUMENTUM
Окуджава предстаёт у Лямпорта исключительным достоянием шестидесятнической тусовки «профессиональных интеллигентов». Он и неприятен-то автору пасквиля (изгнанному, согласно легенде, из страны и «профессии» пресловутой тусовкой за кощунственный отзыв о Георгии Владимове) именно в этом качестве.
О тусовке Лямпорт пишет правильно. Например:
«Честная служба государству имеет своё собственное достоинство, и многие бывшие интеллигенты нашли это достоинство на советской службе... Пока существовало полновесное «советское» – в 30–50-е годы – ему служили по убеждению. Не только из страха или корысти. Демонтаж принципов советской системы оставил совслужей буквально ни с чем... Осталась государственная кормушка с советской эмблемой, а за ней почти ничего. Обломки. Кормушку совписы оставлять не хотели ни за что. А служба пустой вывеске с серпом и молотом их попросту свела с ума. Они уже больше не знали, кто они, что и зачем. Мысли и поступки возникали самые причудливые. Искали корни, идейных покровителей, духовных вождей. Попадали всё больше на службу к иностранным разведкам, находили (политическое) убежище в «Берёзках» и комиссионках».
Исчерпывающий рассказ.
Верно и то, что Окуджава – порождение этой среды, у которой «отняли служение». Папа, Шалва Степанович, был красным комиссаром, а «комиссары в пыльных шлемах», согласно распространённому среди окуджавоведов апокрифу, склонились над белогвардейским героем. И ясно почему. Это, кроме шуток, трагедия – когда целое поколение, оказавшись «лишним», отрывается от корней. Когда идейную и нравственную опору приходится искать не вовне (в прошлом, будущем, в вере или идее), а «внутри себя», где неизбежно накурено. Где в отсутствие внешних равнодушных к твоим «трещинкам» ориентиров расстояние от «порядочности» до «комиссионки» оказывается короче воробьиного носа.
Верно в общих чертах и следующее:
«Окуджава был идолизирован своей группой. Поклонение ему приняло характер культа и носило все признаки культа в форме городской секты, в принципе ничем не отличной от организации какой-нибудь Марии Дэви Христос».
Верно потому, что «не сотвори себе кумира», а коли сотворил – получи. Вот типичная история, которую рассказал «рядовой слушатель», мой интернет-собеседник:
– Первое впечатление – ошеломление было от его песен. Что и неудивительно, в те-то времена, когда Серафим Туликов со всех сторон. Казались откровением. Позже – когда в некоторых компаниях его стали хором петь – а как можно хором про откровенное? – появилось глухое раздражение и отторжение...
Конечно, когда Лямпорт пишет, что от популярности Окуджавы не осталось и следа, он, мягко говоря, преувеличивает. Но если уж быть честным «в оба конца», придётся признать и то, что «неброский памятник» на Арбате в добрую половину квартала, это не победа Окуджавы – это победа его «партии». За стихи у нас не ставят таких памятников сегодня. (Сравните, какой бюстик Мандельштаму достался: мало кто вообще знает, что он в Москве есть.) Это не «за стихи» – «за дело». За то дело, которому Окуджава служил вольно или невольно, когда подписывал письмо «Раздавите гадину!» и публично защищал Шамиля Басаева сразу после будённовских событий, когда даже гвардия Гусинского поджала хвосты.
Впрочем, отвечает ли поэт за свои памятники? Конечно, нет. А за поступки?
Сегодня принято считать, что тоже нет. Поэт отвечает только за свои стихи.
Ну давайте посмотрим...
«ВСЁ ВОЗЬМУ», – СКАЗАЛ БУЛАТ
Читаем: «Песни Окуджавы, таким образом, играли культовую роль в узкоспециальном, отнюдь не в общекультурном значении этого слова, что само по себе снимает вопрос об их художественной ценности».
Неправда. В том-то и дело, что не «снимает». В том-то и дело, что не в «узкоспециальном» – в «общекультурном». Ведь и «откровением казались», и бардовское движение с них началось, и никуда не делся из нашей жизни тот дух обаятельной пошлости, эталоном которого эти песни являются. Именно пошлости. По крайней мере с точки зрения христианской культурной традиции.
«...А «Молитва» Булата? По мнению о. Георгия Чистякова, она стала для миллионов наших современников, никогда не молившихся и вообще не знавших, что это такое, их первой заученной наизусть молитвой». Это пишет литературовед Виген Оганян, автор одной из отповедей Лямпорту. Что ж, давайте вспомним «Молитву».
Сразу же бросается в глаза лейтмотив: «дай, дай, дай». Не «спаси», не «сохрани», не «помилуй». «Дай, пока Земля ещё вертится», – то есть сейчас, при жизни, чтоб полученное можно было успеть использовать. «Дай, чего нет», – а со спасением души я сам разберусь. Я же порядочный – не для себя прошу. О себе скромно, во второю очередь (правда, после каждого пункта). Мудрому – голову, трусливому – коня, а мне так, проценты. Но – с каждой сделки! Тут уж не важно, прибегал ли автор к услугам комиссионных магазинов – всё и так открытым текстом передано в эфир.
Под стать «молитве» и обращение к Богу – «Зеленоглазый мой». Будь поэт дамой, можно было бы сказать «чувственное». Но тут, скорее, другое. Речь о настольной статуэтке, инкрустированной стекляшками. Вроде японского пузатенького божка Хотэй, которого по брюшку надо погладить. В «интеллигентных домах» любят держать таких. Рядом с чёртиками-«мефистофелями» каслинского литья.
На языке науки смысл этой «молитвы миллионов» формулируется следующим образом: «Биологический эвдемонизм с общественной санкцией».
«Эвдемонизм» – это стремление к благу. «Биологический» – значит прижизненный («пока ещё ярок свет»). «С общественной санкцией» – означает, что благо обеспечивается людьми. (В частности, их благодарностью за посредничество, испытываемой к поэту-медиуму-молельщику.) В общем-то ничего страшного. Именно такой тип мировоззрения был присущ, например, древним грекам. Правда, они были язычниками.
А вот как описывается на том же языке «твёрдое» христианство (в частности, православие): «Эсхатологический эвдемонизм с религиозной санкцией». По-русски говоря, «отдохнём, когда увидим небо в алмазах». Диаметральная то есть противоположность песне. Непонятно, чему отец Георгий, последователь протоиерея Александра Меня, так радовался.
Зато понятно, от кого памятник.
ЗАГОВОР ОБРЕЧЁННЫХ
Не мудрствуя, назовём этих людей «шестидесятниками». Речь не о поколении, не об убеждении даже – о субкультуре. Ведь «шестидесятничество» пополнялось свежей кровью и в семидесятых – когда, взявшись за руки, стало модно петь уже Цветаеву с Пастернаком, и в восьмидесятых – когда «возвращали литературу», и в девяностых – когда, задрав штаны (и взявшись за руки, разумеется), бежали за постмодернизмом, и даже сегодня – мужественными усилиями организаторов ежегодного молодёжного семинара в Липках. Всё это (за вычетом Липок – субкультуры тоже стареют и устают) были заметнейшие события своего времени, и каждому из них тогдашние «шестидесятники» были сопричастны. Чего ж плохого?
На первый взгляд ничего.
Хотя – где оттепельный гуманизм пятидесятых и где постмодернизм, казалось бы.
А не важно. Главное – что «перспективные тренды», и мы тут как тут.
Характерно, что при этом по всякого рода «внелитературным вопросам» – будь то осуждение смертной казни или одобрение абортов, отношение к сталинизму или Ходорковскому, выработка мнений по поводу фильмов «Царь» или «Остров» – «шестидесятники» выступают единым фронтом, независимо от того, какого они «призыва».
Всё просто: новаторы-модернисты последовательно выступают против традиции, в чём бы этот модернизм и эта традиция ни выражались.
И тут ещё не видно беды.
А беда вот в чём. Все «убежденческие» и «поколенческие» свары вокруг и с участием «шестидесятников» случаются по одной элементарной причине: жадные они.
Жадные «до жизни».
Как джек-лондоновский герой: давно уже накормлен, умыт, обут, а всё сухариками матрас напихивает.
Двадцать лет не стихает согласный вой: литераторы в России страдали! Великие тексты были под запретом, настоящих писателей унижали и уничтожали! Подавайте нам теперь компенсацию – и за себя, и за того парня. Мы ведь наследники Платонова, Булгакова, Олеши, Зощенко... всех, кто страдал и кому теперь, выходит, положено.
Напоминает практику бессрочных контрибуций по итогам войны.
А ведь даже не «воевали». «Страдали» только, и то не очень. Многие сидели на должностях и печатались, а изгнанникам так даже завидовали.
И вот теперь – «дай».
Это не просто жадность.
Это онтологическая несовместимость с русской культурой.
У нас праведниками не становятся по наследству или «за страдания». У нас праведниками становятся в результате покаянного очищения. В результате умаления, а не возвеличивания себя.
История русской культуры – отнюдь не победная. Неслучайно лучшие её творения рождались на дне отчаяния – как духовный вызов окружающей тьме. Неслучайно Россия раз за разом оступалась на пути к «мировому господству»: дожми Пётр Великий персов, войди Скобелев в Стамбул, не задави коммунисты Пражскую весну, низведя убийственно соблазнительную для Запада левую идею до трусливой и жестокой казёнщины, – и вот оно: Россия – царица мира...
Судьба бережёт.
Вспомним, кого зовут «князем мира».
Русский эвдемонизм – эсхатологический: «не в этой жизни». А «шестидесятникам» нужно именно в этой: пока Земля ещё вертится, пока грудь высока, пока есть чем есть. Именно поэтому им не по пути ни с Русским государством, ни с историей, ни с религией, ни с народом. Именно поэтому они ведут безжалостную войну с национальной традицией, бдительно различая её зёрна в любой малости.
Их ненависть к отечеству – сродни фрейдистскому «комплексу проекции»: известно, что мы относимся к людям не согласно тому, чем им обязаны, а согласно тому, чем они обязаны нам. Сделал другому подлость – вот и ненавидишь его.
Жертва же куда терпимее относится к своему обидчику. Во всяком случае, так у русских. Поэтому можно не волноваться: «шестидесятники» здесь никогда не получат тех «памятников», которых заслуживают.
Перед ними будут терпеливо оправдываться, извиняться за Окуджаву, лелеять, взращивать и терпеть. Потому что они здесь необходимы. Для правильного, так сказать, обмена веществ.
Что поделать, такой народ, такая страна.
«Толерантность, сэр».
Код для вставки в блог или livejournal.com:
Урок толерантностиС нашей литературной жизнью стряслась неприятность: газета «НГ-ExLibris» опубликовала отрывки из статьи критика Ефима Лямпорта «Старый окурок». |
| КОД ССЫЛКИ: |