Два года назад наш Соликамск облетела весть: в горбольнице № 2 умер от обескровливания парень 27 лет. Умер оттого, что ему слишком поздно поставили диагноз (разрыв почки и почечной вены), в больнице не оказалось донорской крови, за ней поехали в соседний город Березники, но поздно!
А К ДОНОРАМ НЕ ОБРАТИЛИСЬ
Поскольку любой мог оказаться на месте этого парня, новость передавалась из уст в уста. Несколько дней и я находилась под её впечатлением.
Вспомнились мне город Николаев советских времён (это портовый город близ Одессы), яркий солнечный день, пляж, усеянный бронзовыми телами, музыка, шум воды, смех… Внезапно всё стихло, и из громкоговорителя раздался тревожный голос: «Внимание! Час назад на крутом спуске улицы Привозной сошёл с путей трамвай с двумя вагонами пассажиров. Есть жертвы. Требуется донорская кровь. Много крови! Желающих сдать кровь для потерпевших ожидает автобус у центрального входа». Мгновенно всех отдыхающих с пляжа как ветром сдуло. Когда в переполненном автобусе я приехала на станцию переливания крови, там уже была очередь на полтора квартала.
Почему же в Соликамске не обратились к гражданам? Ведь в городе только почётных доноров более 260! Как вообще могло оказаться отделение экстренной хирургии без запаса крови? Кто ответит за гибель молодой жизни?
Со временем этот печальный случай стал забываться, как вдруг в начале марта 2007 года в моей квартире раздался поздний телефонный звонок. Звонила бывшая ученица (всегда, когда уже не к кому обратиться, конечной инстанцией оказывается учитель).
– Нужна ваша помощь, – звенел в трубке взволнованный голос, – мы сейчас подъедем.
– Не поздно ли? – возразила я. – Горит, что ли?
– Горит, очень нужно, – категорично заявила она.
Они приехали около полуночи: постаревшая до неузнаваемости моя ученица и незнакомая женщина. Больная, дрожа не то от озноба, не то от волнения, она с трудом выталкивала из себя слова.
– Сын мой был здесь в командировке… Избили его… В больницу попал в сознании, а вот умер… крови, говорят, ему не хватило. Завтра суд тому, кто его убивал, а я в судах никогда не бывала, не больно грамотная… Что я там пойму? Помилосердствуйте, голубушка, сходите со мной в суд!
Помилосердствуйте. Слово-то какое! У меня похолодело внутри, когда я поняла, о ком идёт речь.
– Как вы познакомились? – обратилась я к ученице.
– Да так: вышла она из пермского автобуса. Город чужой, куда идти, не знает… Смотрим – плачет… Расспросили… Забрала я её к себе ночевать.
– Ночуйте здесь, – обратилась я к женщине.
Ночью у неё поднялся жар. К утру она держалась на ногах лишь силой воли.
С этой строки и до конца повествования я буду называть её мать, поскольку только женщина-мать способна так жертвовать собой ради сына, даже когда его уже нет. Не позволила она мне вызвать «скорую» и отложить рассмотрение дела. Она спешила в суд, словно на встречу с сыном, в температуре, в тяжёлой испарине.
А суд, однако, не состоялся: адвокат преступника протянул судье серую бумажку – копию больничного листа. И хотя выдан он был на 6 марта, а повестка матери – на 6 и 7 марта, судья объявил приостановку дела. Слёзы навернулись на глаза матери, но сдержалась. Уходя ни с чем из зала суда, она лишь сокрушённо кивала своим мыслям: ей было жаль оставленного дома парализованного мужа, брошенную скотину, зря потраченных на дорогу денег. После похорон старшего, по сути дела, кормильца семьи в дому и без того большие недостатки. Жаль младшего сына-школьника, который уже вырос из своей одежды. 10-й класс! Себя при этом она не жалела и, оформив на меня нотариальную доверенность, с терпением великомученицы выполняла всё, что требовалось мне для защиты её прав.
ЦЕНА ОДНОЙ ЖИЗНИ
На следствии, оглушённая внезапно нагрянувшим горем, она машинально подписывала всё, что подставлял ей торопившийся закончить дело следователь. Подписала и отказ от ознакомления с делом. И вот теперь вместе со мной ей предстояло, перечитывая дело, заново пережить весь ужас гибели своего сына… Каково было ей, матери, узнавать, что её 27-летний монтажник-высотник, косая сажень в плечах, 182 см ростом, в уголовном деле был представлен безнадёжным хиляком, которого будто бы легко было избить до полусмерти «обычными» приёмами рукопашного боя (ударами по почкам, в солнечное сплетение, в область сердца, по голове). Не настолько она безграмотна, чтобы понять, что следствие велось по принципу игры в одни ворота. Оставалось надеяться на справедливость суда.
Но проходила неделя, за ней другая, потом и март миновал, а дело не возобновлялось. И уже 11 апреля 2007 года я обратилась к председателю суда.
– На каком основании, – спрашивала я, – преступник поставлен в лучшее положение, чем потерпевшие? Ему дано время обеспечить себе алиби, подготовить свидетелей, распорядиться имуществом на случай описи. Он даже свадьбу успел отгулять! А несчастная мать, имея на руках инвалида-мужа и школьника-сына, в тревоге встречает каждый день: вот-вот начнётся распутица, и из деревни будет не выбраться, начнутся отёлы, и ей, доярке, нельзя будет оставить работу, мальчишку надо одеть-обуть, а деньги приходится приберегать на поездки в суд.
– Дело слушается завтра, – как удар по затылку оглушил меня ответ председателя.
Вот это да! Если бы не позвонила, приговор бы вынесли без потерпевшей стороны.
Пользуясь доверенностью, без вызова я всё же явилась в суд. Это было продолжение игры в одни ворота: ни один свидетель со стороны погибшего не был вызван. Суд ограничился лишь оглашением их показаний на предварительном следствии, хотя старо как мир (по телевизору ежедневно демонстрируют), что именно в судах устанавливается истина, зачастую противоречащая выводам следствия.
Безо всякой правовой оценки суд принимает изменение показаний главной свидетельницы обвинения. Позиция прокурора – полная противоположность обвинительному заключению: более тяжкое преступление переквалифицируется на менее тяжкое. В итоге суд соглашается с тем, что преступление совершено на почве ревности в состоянии аффекта. Приговор звучит как поощрение – 2 года условно!
Весьма уважаемое чувство ревности! Настолько уважаемое, что позволило среди ночи ворваться в гостиничный номер и избивать спящего прицельно, в самые жизненно важные органы.
– Суд пожалел мать, – убеждал меня адвокат, – в зонах теперь нет работы, а на воле осуждённый будет иметь заработок и выплачивать матери за причинение морального вреда.
Хороша жалость: как у того хозяина, который из жалости к собаке отрубал ей хвост по частям. Жалоба на мягкость приговора судом II инстанции была отклонена.
Я пыталась хотя бы увеличить размер возмещения морального вреда. Но в речи краевого прокурора услыхала такое, что на какой-то миг лишилась дара собственной речи. Ком подкатил к горлу и кровь застучала в висках, когда услышала: «…В части увеличения суммы морального вреда отказать, так как он уже присуждён (вдохните глубже, дорогой читатель!) в пределах разумного…». Каким же разумом обладал тот законодатель, который возвёл в ранг закона право оценивать человеческую жизнь в размере месячного заработка чиновника?!
Можно было, конечно, идти путём дальнейших обжалований, но опытные потерпевшие, уже «поварившиеся в котле» нынешней судебной системы, предупредили: смотри, мол, найдут, как снизить и то, что присудили. Есть-де в законе «отмазка» – причинно-следственная связь: мол, хоть и признал преступник, что он избивал, а смерть могла наступить от другой причины.
Такое предупреждение навело меня на мысль о том, что и впрямь не только ревнивец виновен в смерти парня. Да, он избил, чего не отрицает, за что и осуждён. А дальше-то? А дальше было так.
Избитый ночью парень поступил в больницу в 9.00 часов. В сознании, в удовлетворительном состоянии. Признаки внутреннего кровотечения определялись с первых анализов, но только в 18.05 была проведена операция. С утра до вечера ухудшение его состояния длилось под наблюдением врачей. С утра до вечера из человека медленно утекала кровь. Она так и не была остановлена до самой кончины, до третьих суток. В чём причина, где причинно-следственная связь?
Сравнивая посмертный диагноз больницы с заключениями судмедэкспертов, я вдруг обнаружила существенную разницу: в посмертном диагнозе не упоминались разрыв почки и почечной вены, обнаруженные при вскрытии. За разъяснением данного несоответствия я обратилась в страховую компанию.
Эксперт страховой компании дал ответ, что действительно был не установлен источник кровотечения, оттого следует признать, что требуемые государственные стандарты в оказании экстренной медицинской помощи выполнены лишь на 50%, а качество – на 5%.
Имея в руках заключения трёх экспертов (патологоанатома, судебного гистолога и независимого эксперта страховой компании), я с полной уверенностью в том, что такое отношение к пациентам не должно быть безнаказанным в интересах матери, обратилась в суд с иском к горбольнице № 2 о возмещении морального вреда.
ПЫТОЧНАЯ БОЛЬ
Дорогой читатель, если вам когда-нибудь захочется защитить свои гражданские права в суде, запаситесь бумагой, временем, стальными нервами и приготовьтесь потерять покой на долгие месяцы, а то и годы. Одна моя знакомая судилась 5 лет, я же на днях разменяла 2-й год.
Упаси меня Бог обвинить суд в волоките. Всё по закону! Только в теперешнем законе, говоря словами Аркадия Райкина, как в медицине: «…сам чёрт ногу сломал, а ты иди, определи, какой перелом». Не в СССР живём! Помнится, в Гражданском кодексе было 168 статей, где чётко было прописано всё, из чего складывались права человека и их защита. Теперь статей более полутора тысяч!
Почти полтора месяца я потратила только на то, чтобы добиться принятия искового заявления. Чего только к нему не потребовалось! Казалось бы, следствием, судами I и II инстанций в уголовном процессе мать уже признана потерпевшей, ан нет! Потребовалось доказательство степени родства её с сыном.
Казалось бы, от размера дохода семьи размер горя и страданий не становится меньше, но и такое доказательство потребовалось. Возник вопрос, на чьём иждивении находится младший брат умершего, подтверждение инвалидности отца, почему нет заявлений от других членов семьи и т.п. Бумаги, бумаги, бумаги… Казалось бы, три эксперта подтвердили один и тот же диагноз, но суд выносит определение о направлении дела на комиссионную экспертизу.
Тоскливо мне стало, когда, знакомясь с картой стационарного больного (историей болезни), я увидела: не похожа она на ту, которую я видела при посмертном диагнозе. Настолько не похожа, что даже время и даты разные. Иные – позднее самой кончины. «А ведь комиссия, пожалуй, не обратит на это внимание,– подумалось мне тогда, – не её задача устанавливать подлинность записей. Да и где гарантия, что до комиссии дойдут именно эти, а не другие записи?» Так оно и оказалось: выводы экспертной комиссии вызывали ещё большие сомнения в том, что рассматривалась знакомая мне история болезни, а не другая.
Что поделать? Видимо, сработала-таки корпоративная этика… Три месяца я ожидала появления заключения комиссионной экспертизы в гражданском деле. И вот наконец суд… Приходилось ли вам, дорогой читатель, когда-нибудь плакать всухую? Это когда душа рвётся из груди, а выпустить её нельзя. Нельзя дать волю слезам, и от этого глаза жжёт до ломоты в мозгу. И сердце перемещается под самое горло и оттуда стучит под лопаткой до онемения в кистях. В таком состоянии я провела весь процесс. Никогда за 70 лет я не испытывала себя такой униженной, беспомощной, бесправной…
В какой-то момент я вдруг ощутила этого парня не чужим для себя человеком и почти физически почувствовала ту пыточную боль, которую испытывал он на протяжении почти трёх суток и, наверное, умолял:
– Ну сделайте же хоть что-нибудь!
Сделали. Посмертно парню приписали инфекционные заболевания в оправдание несвёртываемости крови.
Судиться с врачом – неблагодарное дело: не ровен час, вдруг окажешься его пациенткой. Мы, граждане, привыкли считать врачей чуть ли не наместниками Бога на земле, забывая о том, что твоё здоровье для него – такая же работа, как твоя или моя. Тот же парень, случись ему в своей работе при монтаже что-то недовинтить, получил бы по полной программе. А с врачей – как с гуся вода! По всей России удовлетворённых исков к медикам не более 1%. Соликамским судом за последние 8 лет по делам врачей приговоров не выносилось, а между тем смертность превышает рождаемость вполовину. Нет ответственности за врачебную помощь, нет контроля над причинами ухода из жизни людей.
И что больнее всего: из зала суда врачи уходили торжествующие, как победители. Ни на одном лице не увидела я ни угрызений совести, ни сочувствия. Решение суда принято в пользу больницы на основании отсутствия причинно-следственной связи со смертью больного.
…Миновал год. Преступник устроился на самую низкооплачиваемую работу, и для того, чтобы получить с него присуждённую сумму, понадобится не менее 15 лет. Кровь в больницу по-прежнему возят из Березников и Красновишерска. Отец погибшего парня, полюбовавшись на здоровых молодых его друзей в годовщину со дня смерти, слёг окончательно. А в осенний призыв младший его брат уйдёт в армию. С каким сердцем он шагнёт за родной порог?
Утри слёзы, мать. Ими не растопить оледеневшие души тех, в чьих руках жизнь наших детей.
, СОЛИКАМСК
Необходимое послесловие
Да, конечно, в истории, рассказанной учительницей Ольгой Суховой, много эмоций, а они не всегда убеждают в достоверности излагаемых событий, в анализе произошедшего. Может быть, ещё и поэтому автор не называет имён. Представляя её мнение по поводу случившегося, мы готовы опубликовать и то, что думают по этому поводу юристы и медики Соликамска. А также – наши читатели, которым приходилось сталкиваться с подобными фактами в практике нашего правосудия и здравоохранения. Наши электронные адреса gam@lgz.ru, mazurova@lgz.ru
Отдел «ОБЩЕСТВО»