Максим Горький – настолько грандиозная фигура в отечественной словесности, что равнодушных среди современных писателей к ней нет. Это тот случай, когда «время рассудило» верно. Остались не только книги, но и дела Горького: Литературный институт им. А.М. Горького, ИМЛИ РАН им. А.М. Горького, биографическая серия «ЖЗЛ», журнал «Роман-газета»... Да и наша «Литературка» была возобновлена в 1929 году именно Алексеем Максимовичем. Всего, сделанного этим подлинным титаном, не перечесть. Но зато можно перечитать его произведения, поговорить о том, насколько Горький интересен сегодняшним читателям.
Мы начинаем, точнее, продолжаем давно начатый разговор о Горьком, который, конечно, не закончится и после празднования его 150-летия. В связи с этим задаём писателям и литературоведам два вопроса:
1. Как вы оцениваете значение Горького в мировом литературном контексте?
2. Что для вас лично главное в Горьком?
Николай Иванов, председатель Союза писателей России
1. На Западе, в Америке Горьким при жизни то восхищались (ах, как изображает простого человека!), то резко отстранялись от него (ну зачем же призывать изменять эту жизнь даже ради социальной справедливости какого-то отдельного человека!). Но он никогда не исчезал из поля зрения общества, оставаясь по-человечески и творчески притягательным даже с разными полюсами отношения к себе. 60-летний юбилей писателя показал: практически все писатели с мировым именем посчитали за честь отправить ему телеграммы. Как отмечали близко знавшие Алешу Пешкова люди, он был своеобразным «пироманом» – очень любил смотреть на огонь. Зажигал его в людях и сам горел. А это не могло остаться незамеченным, потому что подобный огонь национальности не имеет и язык у него один – согревать теплом.
2. Восприятие Горького в юности – это, конечно же, непосредственно его тексты, в какой-то степени даже давившие громадностью описываемых событий, характеров, эпох. Зрелый возраст, в котором крайне редко возвращаемся к классике – ощущение его постоянного присутствия в нашей жизни. Сегодня Горький для меня – это в первую очередь личность. Человек, биография которого сама достойна книги, и не одной. Причём книги романного звучания, ибо Горький классически подходит под одно из определений этого литературного жанра: герой приходит к читателю с одними человеческими качествами и взглядами на жизнь, а в ходе повествования на наших глазах у него происходит их переосмысление.
Именно «Буревестник» Горького, вроде отшлифованный до холодной гладкости от чрезмерного употребления, дал мне тональность для написания собственных новелл. Самая переиздаваемая – «Золотистый золотой», – она от «Буревестника», от его дыхания, его ритма и стиля. От его смелости взять на себя в обыкновенной описательности ещё и сюжетность, которая держит в напряжении. Это так, хотя сам Горький предупреждал: «Учиться у всех, не подражать никому». Учимся!
Сейчас мне важнее прослеживать движения его души, когда он, сам буревестник, перестал радоваться буре. Когда, встав в оппозицию к власти, продолжал сотрудничать с ней. Мне важен его посыл, при котором нравственность стала превыше революционной целесообразности.
Константин Федин дал точнейшую характеристику такому явлению, как Максим Горький: «Его искусство было частью той биографии века, какою была его личность». А личностью нельзя не восхищаться. И именно поэтому в канун его дня рождения, 27 марта в 12 часов мы всем секретариатом правления Союза писателей России пришли на площадь Белорусского вокзала, чтобы возложить цветы к его памятнику. ¢
Алексей Варламов, ректор Литературного института имени А.М. Горького
1. Пушкин когда-то замечательно сказал о Ломоносове: «Он создал наш первый университет, он, лучше сказать, сам был университетом». Нечто похожее можно отнести и к Горькому – фигуре по своему масштабу и сыгранной в истории России роли, а также по своему происхождению и поразительному взлёту человеческой судьбы – с сыном архангельского мужика сопоставимой. Горького можно любить и не любить, по-разному оценивать его политические и общественные взгляды, его отношения с современниками, соглашаться или не соглашаться с теми или иными высказываниями – одно невозможно: обойти его, не замечать, вычёркивать. Нечто похожее у нас, правда, пытались осуществить в девяностые, но не преуспели. Не на того напали. Другое дело, что рисовать с Горького икону, приглаживать, причёсывать, отливать в бронзе так же бессмысленно, как и закатывать в асфальт забвения. Он был очень живой, очень страстный и противоречивый человек, тот самый матёрый человечище, как называл с его слов Ленин Толстого, и все мы со школы это помним. Горький тоже был глыбой. Невероятно популярный при жизни, известный всему миру и до сих пор один из самых востребованных драматургов, он в равной степени интересен и своим творчеством, и биографией. А ещё поразительным кругом знакомств. Толстой, Чехов, Бунин, Шаляпин, Ленин, другой Толстой, патриарх Тихон, Есенин, Булгаков, Платонов, Сталин, Ромен Роллан, иеромонах-расстрига Илиодор, Леонид Андреев, Бухарин, Анна Вырубова – кто ещё в русской истории мог похвастаться таким широким охватом? Горький – это узловая станция русской истории и литературы, через которую каждый день проходили десятки поездов. Он по-прежнему до конца не изучен, не понят, не оценён, не прочитан нами в полной мере. Его заслуги перед русской интеллигенцией огромны. Он создал в годы Гражданской войны «Дом искусств» в Петрограде и комиссию по улучшению быта учёных (КУБУ), которая спасла от голодной и холодной смерти тысячи жизней. Некоторые из его книг («О русском крестьянстве», например) ужасны – недаром так не любил Горького Шукшин. Он помогал Леонову и Федину, но в какой-то момент устранился от помощи Булгакову и Платонову. Не защитил Павла Васильева. Его можно бесконечно подвергать пристрастному суду потомков, но как заметил когда-то Павел Басинский, судить Горького –дело нехитрое, гораздо труднее его понять. Это и в самом деле трудно. Чего он в конечном итоге хотел, чего добивался, к чему стремился? В начале своей литературной карьеры, молодой, неуклюжий, он написал знаменитые строки о том, что в жизни всегда есть место подвигу. А несколько десятилетий спустя другой замечательный писатель Венедикт Ерофеев воскликнет: я согласился бы жить на свете вечно, если бы мне показали место, где не всегда есть место подвигу. И это здорово, что мы имеем именно такую историю литературы и историю вообще, которую, как и Горького, нельзя оскоплять и лакировать в угоду любым идеям – либеральным, консервативным, левым, правым. Горький – это наш иероглиф, его нельзя перевести без потери смысла.
2. И теперь уже не как пристрастный читатель и историк литературы, Горькому благодарный и на Горького сердитый, а порой и злой, но как ректор Литинститута могу сказать совершенно точно: кабы не он, не было бы нашего института и сколько бы тогда потеряла, не досчиталась русская литература. Он Литературный институт выпестовал и сделал таким, какой он сегодня есть, – свободным, весёлым, талантливым. Это благодаря ему, у нас мирно уживаются реалисты и постмодернисты, коммунисты и антисоветчики, бродяги и домоседы, атеисты, агностики и православные фундаменталисты. И никто ни на кого не давит, не изгоняет, а в почёте одно – талант и любовь к литературе, к слову, к книге. Горький – наш товарищ, наш домовой, покровитель и заступник перед сильными мира сего. ¢
Лев Данилкин, писатель
1. Я, честно говоря, не понимаю, кто, собственно, может быть аналогом – и, соответственно, эквивалентом в смысле масштаба величия – Горького в мировой литературе? Гюго? Роллан? Стейнбек? Золя? Киплинг? Голсуорси? Фейхтвангер? Нет, всё не то. Я, пожалуй, решусь на менее тривиальное – и гораздо более рискованное сравнение. Для меня Горький скорее кто-то вроде Гюстава Курбе, художника: и по типу метода, и по манере, голосу, стилю. Грубый, умный, остроумный, чувственный, антибуржуазный, с претензией не только на точность копии реальности, но и на аллегоричность, и при этом всегда «фонящий» политикой. Даже морские пейзажи Курбе – очень «горьковские». Мы как-то сейчас пытаемся «отцедить» из Горького политику, представить его «просто писателем», жрецом культуры, языка, вписать его в наш литературный иконостас между, условно, Тургеневым и Ахматовой. Это, конечно, род фальсификации, и припоминая Горького, надо держать в голове его одержимость политикой. И это не только изготовление бомб у него в квартире и не только Каприйская школа у него дома; мне кажется, в какой-то момент сам Горький тоже мог повалить Вандомскую колонну.
Несмотря на заграничную прижизненную славу, мне кажется, Горький – фигура скорее национального масштаба: он, так получилось, стал отцом нескольких поколений именно наших, отечественных писателей, которые переводили не просто свои левые убеждения, но именно политику – романтику политики, символизм политики, натурализм политики – на язык литературы; от, условно, Артёма Весёлого до, ещё более условно, Захара Прилепина.
2. Его граничащая с наивностью честность в, прости господи, бизнесе. Горький тот, для кого договоренности подразумевали не просто публичные декларации, но моральные обязательства. Он очень всерьёз воспринял свой «контракт с марксизмом». Марксизмом – как, в общем, религиозным учением о классе-мессии, который спасёт мир от капиталистического апокалипсиса; и Горький, по сути, фетишизировал пролетариат – именно его, а не кого-то ещё, кто в какой-то момент «встал на точку зрения пролетариата» – и оказался важнее пролетариата.
Я вообще думаю, что псевдоним Пешкова сложнее, чем обычно думают, он взят не просто по многозначному русскому прилагательному, антоним «сладкого»; мне кажется, он «Горький» – от греческого слова, одного из эпитетов Зевса– «оркиос»: Зевс – гарант клятв, Зевсу в этой ипостаси клялись участники Олимпийских игр – обязуюсь бороться честно. Горький – тот, кто всегда соблюдал свою часть договора: с пролетариатом, с интеллигенцией, с «великой русской литературой», с Парвусом, с Богдановым, со Сталиным. Это и достоинство, и проблема. ¢
Захар Прилепин, писатель
1. Он всегда куда больше делал для других, чем для себя.
Помимо того, что он сам стремительно стал не только российской, а мировой литературной звездой, конкурируя как драматург с Шекспиром, Ибсеном и Чеховым и часто обыгрывая их по количеству европейских постановок, а как писатель – состязаясь со всеми мировыми титанами от Сервантеса и Льва Толстого до Марка Твена, Киплинга, Роллана и Арагона и влияя на мир и мировую мысль не меньше любого из них, Горький не забывал о своих коллегах по цеху. Став издателем, он приучил русского читателя иметь дело с русской литературой, сделав Бунина, Куприна, Зайцева и Шмелёва литераторами первой величины, обеспеченными и влиятельными людьми.
Горький пестовал огромное количество талантов. И когда один наш современник, маниакально завистливый к чужому успеху человек, говоря о Горьком, снисходительно цедит, что Горький помогал только тем, кто меньше его, – это кажется смешным и нелепым: а кто может быть больше Горького? Мы что, знаем эти имена? Горький был настолько велик, что говорил на равных с Толстым и Чеховым, не говоря о любых мировых литературных звёздах, которые сплошь и рядом смотрели на него снизу вверх.
2. Горький создал собственный литературный мир и дал огромное количество типажей, которых не было до него и появление их не предполагалось. Великая русская литература XIX века была населена князьями и княжнами, помещиками и офицерами; в лучшем случае могли пробежать мимо крестьянские дети или явиться с тоскливыми глазами разночинцы.
Явившийся вовсе не со дна, а просто из жизни, из народа, с улочек Нижнего молодой писатель дал целый хоровод потрясающих персонажей, с лёгкостью доказавших, что их страсти и радости, муки и стремления ничуть не меньше аристократических метаний.
Помню, какое впечатление в юности мог произвести на меня любой из горьковских рассказов вроде «Коновалова». Горькому потом пеняли, что он выдумал своих Челкашей, якобы их нет. Но они есть, они были и будут, просто надо уметь их распознавать и выслушивать.
Горький умел.
Роман Сенчин, писатель
1. Насчёт Горького в мировом контексте ничего толкового сказать не могу. Я не знаю, какие русские писатели сегодня популярны и значительны в мире. Ну, за исключением Достоевского–Толстого–Чехова. Горький, уверен, далеко не в первых рядах у нынешних славистов, а тем более у простых читателей. Впрочем, и в России его читают очень мало.
2. Для меня лично в Горьком главное – его энергия и всеотзывчивость. Таких фигур в нашей литературе очень мало. Тут значение имеет не столько талант, сколько открытость миру, другим людям. Он часто бывал резок в оценках и суждениях, грубил (что сам за собой признавал), поучал, но в то же время помогал, выручал, давал полезные советы, спасал. В том числе помогал и спасал своих заклятых врагов или чуждых эстетически и политически литераторов вроде Буренина, Розанова, Ремизова…
И никуда не денешься от трагедии Горького. Он пытался создать новую, созидающую литературу, но в общем-то остался в рамках критического реализма. Его попытки созидающих произведений вроде «Матери» вряд ли могут считаться удачными. Интересно, что Горький практически ничего не написал об эпохе социализма, хотя и прожил в ней почти двадцать лет (впрочем, большую часть этих двух десятилетий находился за рубежом).
В одном из писем, кажется 1929 года, Горький признавался: «Суть в том, что искреннейше и непоколебимо ненавижу правду, которая на 99 процентов есть мерзость и ложь. Вам, вероятно, известно, что, будучи в России, я публично и печатно, и в товарищеских беседах выступал против «самокритики», против оглушения и ослепления людей скверной, ядовитой пылью будничной правды. Успеха я, разумеется, не имел. Но это меня не охлаждает, я знаю, что 150 млн. массе русского народа эта правда вредна и что людям необходима другая правда, которая не понижала бы, а повышала рабочую и творческую энергию. Такая правда, возбуждая доверие человека к воле своей, к разуму, уже посеяна в массе; она даёт превосходные результаты».
Но сам Горький как художник такой правды не создал и умер, по-моему, несчастным, разочаровавшимся человеком, при этом обязанным сохранять бодрый взгляд и манеры главного советского литератора. И писал «Клима Самгина», которого в финале растаптывает революционная масса. Эта огромная и трудночитаемая повесть, по сути, главное и при этом самое беспросветное произведение Горького.
Юрий Козлов, писатель, главный редактор журнала «Роман-газета»
1. Горький вонзился острогой в китовую тушу мирового литературного контекста. Его популярность была фантастической, как в предреволюционном XIX веке, так и в СССР, где он превратился в один из главных символов эпохи.
Разобрав в одной из своих статей первый абзац рассказа «Макар Чудра», Иван Бунин убедительно доказал, что проза Горького – чистой воды графомания. Он искренне не понимал причин охватившей Россию и Европу «горькомании». Но все обвинения Горького в литературной несостоятельности, как в случае с легендарным царём Мидасом, оборачивались золотом читательского и общественного успеха. Ни у одного писателя в мире не было таких тиражей и такой славы. Ни одного из них не любили с такой страстью самые выдающиеся женщины его времени. Ни один из писателей не перемещался столь свободно и с таким азартом внутри общественно-политических идей своего времени: от «Несвоевременных мыслей» к «Если враг не сдаётся…», от «На дне» (первоначальное название «На дне жизни», лишнее слово убрал Леонид Андреев) и циклу «В людях» – к путешествию по Соловецким лагерям, слезливым обращениям к «чертям драповым» – чекистам, будто бы не понимающим, какое большое дело они делают, «перевоспитывая» каторжным трудом репрессированный народ.
Творчество Горького неисчерпаемо и многогранно, как магический кристалл. Неслучайно современники всерьёз писали о фаустовском договоре Горького с дьяволом, бросившим к ногам писателя мир в обмен на его бессмертную душу. Однако бессмертная душа Горького презрела договор. В её активе немало убережённых от сталинского Молоха деятелей культуры, поддержанных на литературной стезе талантов, благих организационных дел, плодами которых доныне пользуются осколки основанного Горьким Союза писателей СССР. Но дьявол присылал писателю «ответки». На юношескую попытку самоубийства – крушение на глазах тысяч москвичей многомоторного самолёта «Максим Горький». На молчание после долгого разговора с заключённым в Соловецком лагере подростком, открывшим ему правду о «чертях драповых», – смерть сына. На выдающиеся достижения русской литературы – «Жизнь Клима Самгина», пьесы и очерк «Ленин» – тягостная немота последних лет, вязкое «бодание» вокруг так и не написанного очерка «Сталин».
И тем не менее Горький сегодня – третий по известности после Толстого и Достоевского русский писатель в мире. Когда, встречаясь с коллегами на книжных мероприятиях в других странах, я вспоминаю, что журнал «Роман-газета» был основан Горьким, присутствующие неизменно отвечают восхищённым «О-о-о!».
2. Я не отношу себя к поклонникам Горького. Мне непонятны его ненависть к религии и русскому народу, в «перековке» которого он столь деятельно участвовал. Но я признаю, что Горький навечно растворён в России, одновременно ненавидящей себя (не хочется цитировать, что он писал о «русском мужике»); мечтающей о правде и справедливости; но готовой обольститься Сталиным, чтобы затем его предать и обольститься пустотой. Горький во всей полноте отразил в жизни и творчестве какую-то очень важную и существенную сторону русского характера, объясняющую наше прошлое, настоящее и будущее.
Михаил Визель, литературный обозреватель, шеф-редактор портала «Год литературы»
1. Вопрос этот не так прост. Да, после постановки «На дне» волжский автор стал мировой знаменитостью, с 1918 по 1933 год его имя четырежды фигурировало в негласных «шорт-листах» Нобелевской премии. Но что можно сказать о его «значении в мировом контексте» сейчас, в XXI веке? Есть писатели «с контекстом», и есть – без него, и это не значит, что вторые обязательно хуже первых. Скажем, совершенно очевидна новаторская роль Достоевского, создателя полифонических романов, без которого не было бы Кафки и Фолкнера, или Чехова, первым предложившим театру пьесы, в которых как бы «ничего не происходит», без которого не было бы всей драматургии XX века. Но в чём мировое значение Пушкина? Он «всего лишь» создатель современной русской литературы, но в мировом контексте – один из национальных реформаторов первой половины XIX века, перешедший от романтизма к реализму. Мне кажется, Горький ближе ко вторым. Горький – «наш», со всеми нашими противоречиями и революционными перехлёстами, вроде спонсирования «Искры». В мировом же контексте Максим Горький – один из «новых голосов», пришедших в начале XX века в литературу не из дворянских гнёзд и не из элитных университетов, а из народной – без всяких кавычек – гущи и привнесших опыт, писателям предыдущих поколений недоступный. Как Гамсун, а позже – Ремарк, Хемингуэй.
2. То, что Горький личным примером доказал: для русского писателя нет ничего естественнее, чем жить в Италии! Впрочем, до него это уже продемонстрировал Гоголь… Если чуть серьёзнее, для меня, как для выпускника Литинститута имени Горького и ведущего литературных курсов, главное, пожалуй, то, что Максим Горький очень серьёзно относился к писательству как к профессии. Литературный институт был создан по инициативе Максима Горького и до сих пор несёт на себе отпечаток его новаторского подхода. ¢
Лариса Баранова-Гонченко, литературный критик, секретарь Союза писателей России
1. «Величайшим именем в возрождённом реализме» назвал Святополк-Мирский Алексея Максимовича Горького.
Существовавшая школа Горького–Андреева способна вызвать особый интерес сегодня именно с точки зрения «алчущей пустоты» и неверия.
Драматургические семейные хроники Горького – в высшей степени отражение самых печальных Евангельских выводов, и в то же время – бездонный потенциал национального многообразия, духовного и душевного богатства русских поколений самых разнообразных социальных слоёв.
Утверждение некоторых исследователей о том, что Горький раскрепостил русский классический реализм от прежней «благовоспитанности», очень импонирует XXI веку с его поиском нового реализма. Только есть ощущение, что «новый реализм» ищут в потёмках…
По моему же ощущению горьковский реализм не столько растабуирован, сколько – в целях самосохранения – ярчайше художественно монументализирован на рубеже тогда нового ХХ века. Так ярко, что современные исследователи, привыкшие к тусклому свету прозы XXI века, просто слепнут от этого огненного света его мощного художественного письма. От огненной, кровавой правды, от сверхчеловеческого сердцебиения его прозы.
Горький непостижим сегодня, потому что в нём слишком много по-настоящему русских слов. Потому что он исповедален в каждом слове. Потому что он – миссионер, как всякий национальный гений.
Горький – это монолог. Сегодня слушать и переварить монолог Горького некому – все ушли. Горький – это классический диалог: Горький – Ромен Роллан. Сегодня некому вести подобные диалоги…
2. Моей слабостью с самого отрочества стали пьесы Горького, хотя «Жизнь Клима Самгина» – одна из главных книг моей жизни наряду с «Очарованной душой» Ромена Роллана.
Мои привязанности к драматургии Горького шли и в школьное, и в университетское время вразрез со вкусами моих сверстников. Именно разговоры «о смысле жизни» – затянутые, «нудные», нединамичные вызывали у меня особый интерес и восторг. Среди русских героев в пьесах Горького вы и сегодня распознаете библейские истории Агари и Сарры, Измаила и Исаака, Иакова с его внуками Манассией и Ефремом. Вы обнаружите глубокие древние антитезы – только на национальном материале. Меньше всего меня убеждала пьеса «На дне» – она казалась мне слишком модернистской – a la «Мамаша Кураж»…
А вот «Дачники» и «Враги», «Дети солнца» и «Мещане» – были моим миром. А более всего «Васса Железнова», с её неарифметическим авторским знаком в отношении противоположных и даже враждебных мировоззрений. Кстати, не только театральные, но и киноверсии «Вассы» – шедевры – все в равной степени: и с Пашенной, и с Сазоновой, и с Чуриковой.
Поиск правды по-русски в пьесах Горького – самый занимательный и самый исследовательский.
Да простят мне трюизм по поводу горьковского ответа американским журналистам под известным названием «С кем вы, мастера культуры?», но я и сегодня горячо уверена в абсолютной современности и справедливости большей части горьковских слов – касаются ли они капиталистической экономики, буржуазной культуры и кинематографа или итальянского денежного банка святого духа.
Мне нравится выражение Горького – «чернорабочая сила культуры», в которую верил писатель.
И последнее – сегодня можно только удивляться и восхищаться тем беспрецедентным диалогом, международным писательским многоголосьем, которое раздавалось на планете почти весь ХХ век во многом благодаря Алексею Максимовичу Горькому. Представить только, какая роскошь: с нами были Ромен Роллан и Анри Барбюс, Генрих Манн и Томас Манн, Иоганес Бехер и Антуан де Сент-Экзюпери, Эрнест Хемингуэй и Гарсия Лорка, Пабло Неруда и Юлиус Фучик, Карел Чапек и Теодор Драйзер…
Какая пустыня сегодня в писательском мире – и там, и здесь! Какая непричастность к главным мировым событиям! Тут уж не до: «С кем вы, мастера культуры?», а скорее: «Где вы и кто вы, мастера культуры?»
Сергей Федякин, писатель, литературовед, доцент Литературного института имени А.М. Горького
1. Литературная судьба Горького и судьба его творческого наследия исказили образ писателя. «Песня о Буревестнике», «Макар Чудра», «Песня о Соколе», «Старуха Изергиль» (как и многие другие произведения из ранних) заслонили подлинного Горького. Современники – и не только в России – слишком ценили в нём «протестность», чтобы разглядеть главное. И когда после Достоевского, Толстого, Чехова пытаешься читать горьковских «буревестников», избежать разочарования невозможно. Лишь прикасаясь даже не к зрелому, а позднему творчеству писателя, начинаешь ощущать и подлинное его значение. Лучший Горький – тот, которому «за пятьдесят». В его знаменитой трилогии выразительны и «Детство» (1914), и «В людях» (1916). Но подлинная творческая свобода ощутима только в книге «Мои университеты» (1923). Появляется тот воздух, то «дыхание прозы», которые и делают Горького по-настоящему мировым писателем. Настоящее его «зарубежное» открытие – дело будущего (если к тому времени ещё сохранится читатель).
2. Горький слишком часто увлекался «идеями», но редко мог с ними совладать. Роман «Исповедь» (1908) – это несколько начальных страниц, от которых испытываешь восторг, и после – длинное повествование, выразительное в эпизодах и утомительное в целом. Но с начала 1920-х (примерно) – в писателе всё чаще берёт верх художник, который – мучимый любопытством – словно бы подглядывает за современниками. Здесь Горький становится художником необыкновенным, иной раз – единственным. Книга, перевернувшая представление о писателе, – «Заметки из дневника. Воспоминания». Очерки «Городок», «Пожары», «Испытатели», «Люди наедине с собой» и многое другое – это забыть невозможно.
В «большой» прозе повествователь всё-таки устаёт: «Жизнь Клима Самгина» сильна в любых случайно выбранных страницах и монотонна, когда её читаешь долго. Но рассказы 1920-х, «Заметки из дневника» и то, что сопутствовало им («О вреде философии», «Проводник» и т.д.), – эту прозу можно перечитывать и перечитывать. ¢
Александр Бобров, писатель
1. Судьба Максима Горького – слишком грандиозна, прихотлива и трагична, чтобы высказаться
о ней в кратком ответе. Тем более что оценки писателя в течение моей литературной жизни менялись от апологетики до «развенчания», от неприятия – к новому прочтению и определению его уникального места в мировой литературе ХХ века. Главные уроки лично для меня, не только лирика и публициста, но и преподавателя, редактора – не столько в художественном мастерстве (как тут не согласиться с Чеховым: «Талант несомненный, и притом настоящий, большой талант» – о совсем молодом Пешкове) и даже не в сизифовой работоспособности, а в созидательной мощи и подлинной народности таланта. Он не просто исполнил завет Гоголя «Надо бы проездиться по России» – он обошёл Поволжье, Дон, Украину, Крым, Кавказ, познал жизнь, как никто. Всё, чего ни касался Горький, – становилось образами России, от московского дна и первых уродств капитализма до пробуждения народа (какой там модный Ортега-и-Гассет!) и зарождения новой литературы. Кто-то из либералов не приемлет именно последнее, а Ромену Роллану и Герберту Уэллсу – заоблачно нравилось.
В 1900 году Горький вступил в товарищество «Знание» и показал себя блестящим редактором и издателем.
Настроения рабочего класса и причины первой русской революции 1905 года отразились в «Матери», она была поднята на щит как краеугольный камень социалистического реализма (правдивое отражение жизни в революционном развитии), но Горький-то не был приспособленцем. Мы, что, не оценили бы остросовременную книгу, которая показала бы и предсказала, какие потрясения ждут Россию, если ничего не менять, а по-прежнему вверять её в руки паразитам – олигархам и чиновникам, нынешней «элите»? Теперь «Мать» исключили из школьной программы. Позор!
А вот как раз с Октябрьской революцией, да и с Лениным, который мечтал «просто поболтать» с ним, у Горького были сложные отношения. Он посчитал Октябрьский переворот политической авантюрой и опубликовал в газете «Новая жизнь» цикл очерков о событиях и красном терроре в Петрограде. В 1918 году там же вышла (100 лет назад!) книга «Несвоевременные мысли», которая охотно цитировалась и переиздавалась в годы перестройки и разрушения державы. Потом, как по команде, цитирование прекратилось. Ведь там было многое такое, что клеймило творящееся в рыночной, ельцинской России. Там он, в частности, развил мысль, которую высказал ещё Василий Великий: «Собственность – есть кража». Как такое повторять при разграблении России?
2. Главное для меня в Горьком – его созидательная мощь. Про художественную силу можно спорить. Однажды Чехов прочёл у Горького фразу «Море смеялось». Горький как раз гостил у него в Ялте. «Это нехорошо, – сказал Чехов. – Красота достигается простыми средствами: солнце встало, пошёл дождь...». У каждого – свои средства. Но Горький вслед за Толстым доказал, что крупный русский писатель должен пахать на общественном поприще. После эпопеи о русской революции Безыменский высунулся с эпиграммой:
«Клим Самгин» неплохая штука,
но боже мой, какая скука!
Однако она грандиозна и раскрывает все причины революции и метания интеллигенции. ¢
Александр Казинцев, заместитель главного редактора журнала «Наш современник»
1. Несомненная заслуга Горького – просветительство. Нина Берберова, «железная женщина», не склонная к сантиментам, вспоминала: «Фанатиком он был и оставался всю жизнь… в области просветительства, и не только в науке, но полезного просветительства и в искусстве, литературе, поэзии, т.е. во всём, что касается той стороны человеческого духа, которая для людей имеет дело не с пользой, а с красотой…»
Ещё в начале XX века Горький превратил издательство «Знание» в мощный инструмент просвещения народа. Он издавал книги огромными тиражами, а их цена колебалась от 2 до 12 копеек. Таким образом достигалось сразу две цели: современные писатели (а именно их в основном публиковало «Знание») получали выход к широкому читателю, а тот приобщался к качественной литературе – произведениям И. Бунина, А. Куприна, Л. Андреева.
Привлекает практика ежемесячных авансов, введённая Горьким. Тот же Иван Бунин и ещё десяток лучших авторов получали деньги фактически как сотрудники издательства.
После революции при деятельном участии Алексея Максимовича было организовано издательство «Всемирная литература». В голодные годы оно дало верный заработок сотням переводчиков, оформителей, редакторов, исследователей литературы. И одновременно предложило новой пролетарской аудитории образцы лучшей мировой литературы.
В высшей степени актуален демократизм М. Горького, позволяющий говорить о нём как о продолжателе лучших традиций русской литературы XIX века. Она всегда заботилась о просвещении народа и о защите человека. В наше время, когда самозваная элита говорит о простонародье в лучшем случае с пренебрежением, а подчас и с откровенной неприязнью, нравственные уроки М. Горького как никогда необходимы.
2. Признаюсь, я не поклонник творчества М. Горького. На мой вкус, стиль его прозы «приторный»: сочетание банальности («злые завывания осеннего ветра») и красивости («лунно-золотые волосы»). Смотри первую главу «Жизни Клима Самгина». Но я восхищён общественной деятельностью писателя.
Прежде всего защитой репрессированных и тех, кто находился под угрозой в первые годы после революции. Горький заступался за Николая Гумилёва, он хлопотал о разрешении Александру Блоку выехать на лечение за границу. Выступал ходатаем и в других случаях, помогая сотням менее известных людей.
Владислав Ходасевич, в отличие от Ивана Бунина, оставивший неискажённые классовой пристрастностью воспоминания о Горьком, свидетельствовал: «С раннего утра до позднего вечера в квартире (Горького. – А.К.) шла толчея… У него просили заступничества за арестованных, через него доставали пайки, квартиры, одежду, лекарства, жир, железнодорожные билеты, командировки, табак, писчую бумагу, чернила, вставные зубы для стариков и молоко для новорождённых… Горький выслушивал всех и писал бесчисленные рекомендательные письма».
Сказано не без усмешки, но тем, кому приходилось хоть в малом помогать нуждающимся, знают, какое это нелёгкое занятие – просить. Часто досадное: ведь именно ты оказываешься в положении должника. А в случае с Горьким ещё и опасное: в конечном счёте его заступничество за «политических» привело писателя к конфликту с всесильным большевистским правителем Петрограда Григорием Зиновьевым. Что послужило причиной отъезда Алексея Максимовича за границу. ¢
Бронтой Бедюров, поэт, председатель СП Алтая
1. Судить однозначно о значении Горького в мировом литературном процессе не берусь. Горький – это огромная, необъятная, как вся Россия, тема. А это требует отдельной беседы, особого обзора. Но стоит отметить, что творчество М. Горького в полном соответствии с традициями классической русской литературы находилось на стыке и в прямой связи с европейской литературной традицией. Этому способствовало в немалой степени то обстоятельство, что уже в зрелый, прославленный период своей творческой жизни он пребывал постоянно и работал в Европе, дышал её тёплым воздухом в прямом и переносном смысле, проникался её образами и текущими идеями, хотя глубоко народные корни, как у всех истинно русских писателей, подпитывались живительной силой родной почвы, самим духом России. Поэтому я Горького назвал бы последним реальным связующим звеном между европейской, а, следовательно, мировой и русской литературой накануне начала её советского периода. Собственно, сам Максим Горький и стоял напрямую у истоков становления советской русской, а шире – многонациональной литературы нашей страны. В этом смысле мы все, кто бы и откуда ни был, в границах одной шестой части света, так или иначе, прямо или опосредованно в смысле поколенческом, возрастном вышли из широкого рукава горьковского плаща. И не будь его как писателя, как могучей фигуры и общественно активной личности, носителя и вдохновителя, генератора выдающихся писательских, переводческих и издательских проектов, едва ли возник бы такой удивительный и неповторимый феномен мирового культурно-цивилизационного порядка как великая многонациональная, многоязыкая литература не только в масштабах Советского Союза, исторической России, но и как поистине мировое явление. Именно благодаря энергии и сознанию Горького с начала 30-х годов 20-го столетия у нас и в сопредельных странах произошёл пассионарный взрыв, раскрыв до того неизвестный гигантский потенциал дотоле безмолвных территорий и неизвестных не только миру, но и самой России народов и языков. Это означало рубежный, качественный переход от мировой литературы XIX века, которая на самом деле являлась до того узкоевропейской к всечеловеческой литературе XX и последующего века, когда заявили о себе в культурно-духовном плане огромные, резервные ресурсы российской цивилизации, находившиеся втуне и на периферии. Отныне разве можно представить нашу отечественную литературу без её сибирской, северной и других этноязыковых составляющих компонентов? Именно в силу этих факторов мы и можем во весь голос не столько заявлять, но и реально представлять весь спектр действительно самобытной, прекрасной, полной сил и энергии нашей цивилизации. Мечты и надежды Горького разве не воплотились в явь?
2. О значении Горького в своей собственной писательской судьбе, полагаю, ответил косвенно и в общем контексте выше. Прямого влияния, естественно, Горький и его проза на меня как поэта не могли иметь в силу жанра. Но будет лукавством и неискренностью отрицать то всеобщее влияние на всех нас, особенно в школьные и студенческие годы, обаяние личности и силу идей и образов Максима Горького. И убеждён, ко многим пока ещё нереализованным проектам Горького и на время в силу инфернальных причин отложенным замыслам мы, то есть прежде всего писательско-издательско-переводческое сообщество, должны будем неизбежным образом вернуться на другом, более благоприятном витке нашего развития в не столь отдалённом будущем. ¢