Осенью 1990 года меня пригласили на работу в аппарат Горбачёва в качестве руководителя Службы информации президента. Ежедневно с утра мы готовили обзоры свежей прессы, а затем, в полдень и под конец рабочего дня, сводки важнейших новостей по материалам, поступавшим из ведущих госучреждений. Наши документы я передавал руководителю Администрации Президента СССР В.И. Болдину, а тот с фельдъегерем пересылал их Горбачёву.
В начале августа 91-го я взял отпуск и вместе с младшим сыном поехал в правительственный дом отдыха «Валдай». Утром 19-го, спустившись на завтрак на первый этаж, в вестибюле перед входом в столовую мы увидели толпу отдыхающих. В угрюмом безмолвии они слушали диктора ТВ, зачитывавшего сообщение о создании ГКЧП. Наскоро перекусив, я вернулся в вестибюль, чтобы позвонить в Москву своему заму Юрию. К информации про ГКЧП он ничего добавить не смог, лишь сказав, что в Кремле всё шло своим чередом.
Я решил вернуться в столицу, благо на Валдай мы приехали на моём «Москвиче». Написал заявление о досрочном прекращении отдыха и отнёс на подпись директору. Тот с явным удовлетворением прокомментировал отстранение Горбачёва: «Наконец-то!» Реплика прозвучала, с одной стороны, неожиданно (с изрёкшим её я виделся в первый и последний раз), а с другой – понятно: в администрации Горбачёва и аппарате ЦК многие давно недоумевали по поводу невразумительного курса главы государства.
Мы с сыном уселись в «Москвич» и отправились домой. Всю дорогу я слушал радио, но какую станцию ни включал, везде повторяли одно и то же обращение ГКЧП к народу. У меня это сперва вызвало удивление, а затем ощущение непродуманности действий тех, кто всё это затеял, – то ли от извечного неумения работать с общественным мнением, то ли от неподготовленности мер по введению чрезвычайного положения.
– Эти люди Ленина не читали либо забыли его наставления о том, как брать власть, – сказал я сыну-девятикласснику. – Вместо того, чтобы растолковать согражданам причины создания ГКЧП, объяснить дальнейшие шаги и конечные цели, они заставили дикторов долдонить одно и то же. Добром это не кончится…
Домой приехали под вечер, к началу телетрансляции приснопамятной пресс-конференции с участием восьми членов ГКЧП. Из журналиста в пиарщика я переквалифицировался полгода спустя, но уже отчётливо понимал: так такие вещи не делаются. Организаторы пресс-конференции не просто упустили шанс привлечь на свою сторону народные массы, но и посеяли недоверие, а то и неприязнь у многих потенциальных сторонников.
Утром 20 августа я отправился в Кремль. Через Боровицкие ворота попал на территорию Кремля и вскоре вошёл в главный корпус, где и СИП находилась. Длиннющий коридор, который вёл к нашему помещению, обезлюдел, и мои шаги по рассохшемуся паркету звучали гулко. Вспомнилось услышанное от кремлёвского завхоза, когда мы туда переселялись со Старой площади, где работали поначалу:
– В последние годы жизни Брежнев приезжал в Кремль лишь на три-четыре часа, да и то урывал час-другой на дневной сон. В это время сотрудникам категорически запрещалось ходить по коридору: не дай бог, треском половиц генсека разбудят.
Когда все сотрудники СИП собрались, мы наскоро обменялись впечатлениями об упомянутой пресс-конференции и сели за работу. Как обычно, стали поступать шифротелеграммы из ведущих правительственных ведомств, административных и партийных органов. К утру 20 августа, судя по этим сообщениям, обстановка в большинстве союзных республик оставалась стабильной, а информация из Прибалтики и с Украины говорила о том, что местные руководители призадумались, не вернуться ли под кремлёвскую руку.
Примечательно выглядели и доклады наших послов в ведущих государствах Запада. Накануне по поручению нового кремлёвского руководства они встретились с президентами и премьер-министрами стран своего пребывания, чтобы довести информацию о создании ГКЧП, и всюду, в том числе в Вашингтоне, Лондоне, Париже и Бонне, услышали, в сущности, одно и то же – «друзья и партнёры» отнеслись к событиям в нашей стране сдержанно, подчеркнув, что их прежде всего интересует сохранение стабильности в СССР.
К обеду причитавшиеся с нас материалы были отпечатаны, и я понёс их Болдину. В его приёмной услышал:
– Валерия Ивановича нет.
– А когда будет?
– Не знаю, он заболел.
(В тот момент ещё не было известно, что двумя днями раньше Болдин вместе с Крючковым, Шениным и Варенниковым летал на встречу с Горбачёвым в Крым, откуда они вернулись несолоно хлебавши.)
– Валерий Иванович – мой единственный руководитель, и теперь, выходит, некого даже спросить, как действовать дальше, – поделился я с дежурным своими раздумьями. – Болдин болен, президент, которому наши материалы предназначены, тоже (так, напомню, звучала официальная версия, обнародованная накануне членами ГКЧП). Кому и как передавать наши сводки?
– Оставьте мне, там будет видно…
Вернувшись в СИП, я предложил Юрию пойти на обед в цековскую столовую в Настасьинском переулке. Там, как и в Кремле, все будто вымерли. «Время отпускное», – решили мы, заметив, однако, что редкие посетители вели себя непривычно сдержанно и немногословно.
Отобедав, пошли в кафетерий, славившийся отменным эспрессо. Входим в просторное помещение, и там – ни души, лишь в самом дальнем углу сидит одинокий посетитель. Не успели мы его разглядеть, как он сам чуть не стремглав бросился к нам и принялся, заглядывая обоим в глаза, трясти нам руки.
– Да это ж Генрих Боровик! – сообразил я. – Но он-то как здесь оказался?..
Тем временем, ставший третьим в нашей компании кумир отечественных читателей и телезрителей всячески демонстрировал нам своё благорасположение. Причина его поведения тут же стала понятна: признанный мастер словотворчества принялся расспрашивать, что в Кремле нового…
Удовлетворить его любопытство мы при всём желании не могли, поскольку сами пребывали в полном неведении. Убедившись, что толку от нас как от козла молока, нежданный компаньон ретировался.
Мы с Юрием переглянулись и в один голос спросили друг друга: «Ты с ним знаком?» Выяснилось, что мой коллега пару лет назад виделся с Боровиком в ЦК, а я признался, что знаком с ним с 70-х годов, когда мы оба работали в АПН.
– Надо же, какая у него память! – вырвалось у меня.
Юрий же с ехидцей заметил:
– Примчался выяснить, куда со вчерашнего дня кремлёвские ветры подули…
Два дня спустя ГКЧП приказал долго жить. Горбачёв вернулся из Фороса уже в другую страну, и, как ни старался держаться с прежним апломбом, всем стало ясно, что он – голый король. Очевидно же это стало после того, как, явившись в Верховный Совет, первый и последний Президент СССР на глазах всех сограждан подчинился требованию Ельцина подписать указ, объявивший КПСС вне закона, а потом точно так же, перед камерой национального телевидения, дал похлопать себя по плечу взглядовцу Артёму Боровику.
Выражение «голый король» я использовал не случайно. Болдин в Кремль так и не вернулся (едва выздоровев, был взят под стражу и вместе с другими гэкачепистами попал за решётку), а его место занял бывший первый секретарь Киевского обкома компартии Украины Григорий Иванович Ревенко. Он собрал всех сотрудников аппарата Горбачёва на совещание, где прямым текстом дал понять, что глава государства рассчитывает сохранить за собой статус, подобный статусу королевы Великобритании – править, но не властвовать. Тем временем в стране началось повальное переобувание на лету, но это уже другая история…