Все имена и события в этой истории подлинные. О них рассказала мне 83-летняя мама, запомнившая каждую строчку, написанную ей более полувека назад фронтовым поэтом Александром Петровым. О его судьбе она не знает ничего. Но поэзия не соврала – её дыхание, подаренное юным влюблённым на краю гибели, согревало всю долгую жизнь смешливой Лялечки.
Она приехала на Ленинградский фронт зайцем в конце апреля 1942 года и всем, вступавшим в разговор, серьёзно объясняла: «Меня зовут Владилена. Это значит – Владимир Ильич Ленин! Но можно и просто – Ляля. Хотя я совсем взрослая, комсомолка – через две недели 16 исполнится!»
Только бойцы, стар и млад, не спешили закруглить разговор с девчонкой в огромном овчинном тулупе. Не из любопытства – уж очень хотелось подольше смотреть в эти смеющиеся глаза с весёлыми зелёными крапинками.
– Только, пожалуйста, никому не рассказывайте, что я приехала тайно, а то папе попадёт!
И убегала – вся такая тонюсенькая под распахнутым тулупом, в солдатской форме, перетянутой в талии скрипучим ремнём.
Вторая линия Ленинградского фронта, которой командовал генерал Легов, базировалась в непроходимых лесах за передовой, прикрывая город. Прямо здесь, на островках среди топкой гибельной трясины, был разбит лагерь – целый палаточный городок, имевший и штаб, и кухню, и санчасть, прачечную с баней и даже клуб, совмещённый со столовой. А рядом извивалась белой лентой река. На пригреве, среди осевшего снега, россыпью пестрели стайки подснежников. Набрать ворох и окунуть лицо, дыша радостью начала этой новой весны, своей едва расцветшей жизни. Чудесно здесь было, хоть и фронт, хоть и ухали без перебоя пушки.
Она набрала пучок подснежников и потянулась за последним. Нога вдруг скользнула и ухнула в воду по самое колено. Лялька упала на спину, вмиг вспомнив все ужасы про засасывающую трясину.
Вот и всё, подумалось как-то не всерьёз, словно играла она роль в красивом фильме. И закинула голову – за верхушками елей в далёком небе плыли лёгонькие, насмешливые облака, дразня: «Ага, летать-то не умеешь!»
– А летать ты, конечно, не можешь! – К ней протянулась толщенная палка. – Цепляйся, только не дёргайся. Поняла? А я буду тащить.
Ляля не заболела, промокнув в ледяной воде. Пила горячий чай с настоем брусники, всё вспоминала своего спасителя и не могла толком вспомнить, каков из себя-то? Боец и боец. Молодой, щуплый, не так чтобы высокий. И губы у него дрожали, когда разозлился вдруг, закричал:
– А если бы я рядом не оказался? Пять минут – и сожрёт болото, – он стряхивал прутиком с шинели бурую грязь. Успокоившись, буркнул: – И не посмотрит, что балерина.
– Почему балерина?
– Потому что красивая.
Следующим вечером Ляля-Владилена сидела на высоком бревне реки – внизу, на вытоптанном пятачке, шли танцы. Далеко разносились голоса девчат с хозблока и пассажи баяниста, рассыпавшего в прифронтовом лесу ритмы совсем мирного фокстрота. Рядом с Лялей сидел худой паренёк с носатым профилем и близорукими глазами. Его звали Александром Петровым. И был он поэтом двадцати двух лет.
– Как окончил ЛИФЛИ, так и попросился сюда – в 54-ю армию, спецкором фронтовой газеты. У меня ж в Ленинграде родители. И вообще – это мой город. А на войне литературное слово ч-е-ертовски необходимо!
Он стал рассказывать про поэтов, читал их стихи, и знакомые строки, старательно зазубренные Лялькой на уроках литературы, казались совсем незнакомыми. Она слушала, волнуясь оттого, что сидит рядом не со школьником-троечником, а с настоящим писателем, взрослым журналистом, фронтовиком.
– А что я? – Она встрепенулась от его вопроса, в жар бросило, как на экзамене: – Ой, про меня и рассказывать нечего… Вот только когда наш поезд немцы бомбили, страшно было.
Отец и мать Ляли воевали здесь с первых дней войны, а единственную дочку-школьницу, оставленную в Воронеже, – потеряли. Узнали лишь, что отправлена из Воронежа ученица 8-го класса В. Лепихова вместе с гражданами города в эвакуацию. Два с половиной месяца добиралась Ляля в теплушке в Среднюю Азию, и только тут дошла на фронт родителям весть – нашлась Лялька! Мать срочно приехала в Ашхабад и ахнула. Отощала дочь – смотреть страшно, грязная, вся в расчёсах от вшей, как заразная. Косу – знаменитую русую косу, – пришлось остричь и посадить беженку на дополнительное питание – хлопковое масло с кусочками хлеба, добытым заботливым дядей Колей.
– Я её, Коль, как хочешь, с собой забираю. Уж лучше под бомбами погибнуть, чем здесь от голода, – решила Александра Сергеевна, хирургическая медсестра, женщина решительная. И повезла дочь на Ленинградский фронт тайком, то под лавкой прятала, то под одеялами, когда проходил патруль.
А там уже ждал отец, человек значительный – был он председателем Военного трибунала второго эшелона 54-й армии Ленинградского фронта. А ведь до этого пропащий уже был человек, враг народа.
Генерала Лепихова спешно реабилитировали, едва началась война. Заслуженного офицера, бывшего будённовца, занимавшего в Ташкенте пост председателя Среднеазиатского военного округа, выбросила из жизни кампания по выявлению врагов народа под руководством «железного наркома» внутренних дел Ежова. Г.Д. Лепихов был разжалован, лишён высокого поста и, что самое страшное, – партбилета. Георгий Дмитриевич перебрался с семьёй на родину, в Воронеж, поселился в комнатёнке брата и занялся юридической практикой.
Ни взяток, ни иных подношений он никогда не брал, а за защиту таких же, как он, – несправедливо обвинённых, бился до последнего. Жили Лепиховы на окраине города совсем бедненько, но отцом Лялька очень гордилась – его уважали в городе, а на улице принимали за всенародно любимого актёра Столярова, сыгравшего богатыря-атлета в фильме «Цирк». Косая сажень в плечах, могучий рост, русый чуб надо лбом, да и лицо такое, что только знамя на парадах носить.
Маму Владилены – хирургическую сестру в поликлинике отправили на фронт на третий день войны, за ней через два месяца последовал и спешно реабилитированный и восстановленный в партии муж. На Ленинградском фронте супруги объединились. И вот счастье – нашли дочь.
Шестнадцатилетие Ляли отмечали в клубе – повар приготовил из мороженой ягоды целый чан компота, а ещё испёк лепёшки. Потом столы сдвинули, завели чёрный ящик патефона, и завертелись пластинки.
На следующее утро Ляля нашла на тумбочке под стаканом с букетиком сиреневых цветов сложенный листок. В верхнем углу стояло: «Л.Л». А дальше столбиком выстраивались стихи.
Вот моя бессонная забота!
И зачем придумал её сам,
Проходя по гибельным болотам,
по холодным, пасмурным лесам.
Для чего, теряясь и краснея,
зная всё, что будет наперёд,
В пыльном клубе танцевал я с нею
глупенький, хохочущий фокстрот…
Ждут её далёкие дороги,
Город ждёт, трамваями звеня.
И обнимет кто-то на пороге,
Кто-нибудь удачливей меня.
– Скоро наступление. Тебя увезут в тыл. Я остаюсь здесь, – сказал однажды Саша.
– Что-то эта война никак не кончается!
– Кончится… – Он отвернулся и с трудом выдавил: – Ты… ты будешь меня ждать? Нет, молчи! Сам знаю.
Он ушёл, не оглядываясь.
Лялю спешно отправили в тыл. И туда приходили фронтовые письма от родителей. От Александра – стихи.
Сколько мне осталось жить на свете,
Я не знаю, может, меньше дня.
Но всегда я буду помнить эти
Руки, обнимавшие меня.
Облака увижу я и вспомню,
Где бы мне идти ни привелось,
Как ложилось тихо на плечо мне
Золотое облако волос.
И когда мне станет вдруг постыло,
Будут утешением моим
Даже травы – ты по ним ходила,
Даже воздух – ты дышала им.
В фотоателье, стараясь не щуриться под светом ярких ламп, она снялась в любимом клетчатом платье с белым воротничком и передала на фронт свою карточку. «Александру от Владилены. На добрую память». Фото нашло адресата, и она получила ответ!
Тебя снимал фотограф неумелый,
И свет мешал. Но знаю, это ты.
Я различаю за туманом белым
Знакомые и милые черты.
Пускай к былому сожжены мосты.
Той девочки лукавой и несмелой
Мне не вернуть ценою жизни целой.
Но на портрете неизменно ты.
Война не кончалась, Ляля жила в Ашхабаде, училась в мединституте, часто доставала зачитанные листки с вензелем «Л.Л». И замирала оттого, что, может, нет уже Саши на этом свете, перечитывала давно врезавшиеся в память слова. Теперь весь мир знал, какая страшная битва развернулась под Ленинградом.
Но вот треугольный конверт! Долетел-таки, пробился! С колотящимся сердцем она быстро пробежала строки, написанные знакомым почерком на листке с вензелем «Л.Л». А потом долго плакала и всё повторяла:
Дни пройдут, придут с войны солдаты,
И спокойно будет жить она.
Девушка, что я любил когда-то,
Станет, верно, чья-нибудь жена.
В общем, Бог с ним. Потускнели даты –
Ну любил, так не её вина.
И стихи, что я писал когда-то,
снова спрячет где-нибудь она…
Сегодня Владилене Георгиевне Лепиховой уже за восемьдесят. Растут правнуки. Вылечены её руками тысячи больных. Похоронен муж, с которым прожито полвека. Жизнь позади, много было всякого, но робкие стихи фронтового поэта освещали её дни, она помнит их наизусть – каждое слово. Тихим голосом, дрожащим от волнения, она читает их своим правнукам.
Что они поймут? Хотя бы то, что у каждого человека, пусть даже очень старого и пережившего непонятную, далёкую войну, в душе живёт свет. А когда станут взрослыми, поймут и главное: любовь и счастье не исчезают, не меркнут в тумане удаляющегося времени. ОНИ ЕСТЬ ВСЕГДА.
Влюблённый поэт страдал от неразделённой любви – не разделённой сейчас, сегодня. Он не читал ещё тогда блаженного Августина, определившего твёрдо: есть только три времени – настоящее прошлого, настоящее настоящего и настоящее будущего – и все они пребывают в душе: «в тебе, душа моя, измеряю я время».
Душа поседевшей бывшей Ляли уже знала важное: всё, что в щедрости своей подарила жизнь, никуда не девается, а так и остаётся там, где мы его оставили. И в каждый момент времени можно туда вернуться. А значит, и любовь, пусть не имевшая сказочного хеппи-энда, но случившаяся, осталась.
И все радости и печали, бывшие у неё потом, в её отдельной жизни, и тепло, и радостный блеск других глаз, и чудо рождения детей, были неразделимы с чудом любви, подаренным ей в те фронтовые дни поэтом – Александром Петровым. «Тобою, душа моя, измеряю я время»…
, дочка бывшей Ляли