Публикуемые разговоры разных лет я с разрешения Леонида Ароновича записывал всякий раз, когда мы встречались у него на даче в писательском посёлке Красновидово. При этом я отдаю себе отчёт, что воспроизвожу эти беседы без какого бы то ни было приглаживания и каких-то купюр, чем обычно грешу как редактор при работе над газетным номером.
Отмечу также, что наши разговоры с Жуховицким никогда не носили характер строго заданной темы. Я включал диктофон, откладывал его в сторону, чтобы не мешал, а дальше мы говорили обо всём на свете, о чём обычно говорят давно не видевшиеся друзья, – с политики перескакивали на литературу, начинали про поэзию, а заканчивали про любовь вообще и про женщин в частности.
Он и сам такой: не зацикливается на одной теме и при ответе на заданный вопрос неизменно ворошит сразу несколько, отыскивая нужные аргументы.
Леонид Арих,
издатель и главный редактор
федерального независимого еженедельника
«Новый вторник»
Последний из шестидесятников
– Когда вас называют последним из шестидесятников, что вы чувствуете? Для вас это гордость?
– Для меня это прежде всего боль. Практически ушло моё поколение – поколение шестидесятников. Я успел выпустить книжку «Шестидесятники» о поэтах-шестидесятниках. Сейчас практически никого не осталось. Слава богу, жив Володя Войнович (скончался 27 июля 2018 г. – Л.А.). Но он болеет. Слава богу, жив Эдик Успенский (скончался 14 августа 2018 г. – Л.А.), но я видел передачу, как его уже возят на коляске. Уходит поколение. И я себя чувствую одиноко и даже нелепо.
– Почему нелепо?
– Первым быть опасно. Женя Евтушенко был первым, он пробивал стены. А быть последним… Ну что, последний, как написал Алик Городницкий, тот, кто, уходя, в прихожей гасит свет. Это не лучшая позиция для человека. Я просто чувствую свою обязанность и пытаюсь это сделать – объяснить людям, зачем были нужны шестидесятники и чего они добились. Когда говорят, что это поколение проиграло свою игру, ничего не добилось, это ерунда полная. Шестидесятники добились очень и очень многого.
– Они воспитали эпоху?
– Они сделали эпоху, дали своё имя эпохе. И они изменили страну. И страна стала свободной, а загнать свободный народ снова за колючую проволоку очень трудно и даже невозможно. Можно сделать вид, что власть взяли, но руки будут дрожать. Естественно, хочется смотреть вперёд и надеяться, что вот-вот возникнет какое-то новое поколение,
Какая любовь спасёт мир?
– Основная тема вашего творчества – любовь. А любовь действительно может спасти мир?
– Если это любовь и к своей стране, и к своей культуре, то – безусловно. Я много думал над этим и писал. У меня было заглавие одного эссе – «Чего мы патриоты?». Чем мы гордимся? Что нас объединяет? Когда победу в Великой Отечественной войне приписывают лично Сталину, это подлость. Это у народа хотят украсть его победу. Это народ победил, отдав 27 миллионов жизней. И потом, какая же это победа, когда столько народу погибло в основном из-за бездарности и трусости Сталина? Это же он расстрелял лучших полководцев или посадил, по крайней мере, прямо перед войной. Не будь этого, может быть, война пошла бы по другому сценарию. И не было бы столько погибших. Как писали гитлеровские генералы, если бы не было этой политической чистки в армии, Гитлер не решился бы напасть на СССР. У Гитлера были умные советники. Они понимали: если уничтожен практически весь генералитет, включая победителей в Гражданской войне, то армия получается безголовой. И эту армию легко разгромить. Что, честно говоря, и получилось в первый год войны.
– Интересно, у вас кто-нибудь когда-нибудь спрашивал, почему вы не уехали из России?
– Не помню такого… Но если б даже спросили, я бы ответил так: я не сделал этого потому, что здесь все мои друзья. Россия – это моя земля, мой читатель, а ещё мой язык. И просто – моя страна от и до. Единственная, ради которой я был готов на всё. Я шёл в одном строю со своим поколением – с великим поколением шестидесятников. Никто из нас добровольно не уезжал. Кого-то выдавливали из страны, как выдавили Володю Войновича, Жору Владимова (настоящая фамилия – Волосевич. – Л.А.) выдавили, он был вынужден уехать. Васю Аксёнова выдавили, но он при первой возможности вернулся. Все лучшие поэты поколения жили здесь и работали для счастья России. При этом известны случаи, когда отдельные русские писатели не только легко приживались на чужбине, но и рождали за рубежом свои лучшие произведения: тот же Бунин свою гениальную книгу «Тёмные аллеи» написал во Франции, а знаменитую «Лолиту» Набоков создал в Америке. Что же по мне, то я больше месяца в чужой стране прожить не мог. Просто не хотел. И не хочется. Считайте меня тем куликом, который своё болото хвалит.
Про любимый теннис
– Я знаю вашу любовь к теннису. Откуда это у вас?
– Ещё Набоков писал, что теннис – это образ жизни, и в этом образе я существовал довольно долго. К сожалению, уже где-то полгода я в теннис не играю. Просто возраст не позволяет. Когда начинаешь играть – начинаешь этим жить. И уже для тебя какие-то дни, когда ты должен бросать всё, ехать на корт, – это святые дни. Их ждёшь. Это великая игра. Сейчас и она в кризисе.
– А как вы начали играть?
– Родители не играли. Тогда большой теннис считался аристократическим видом спорта. Играли в основном артисты. Я пристрастился к теннису в конце 50-х. Было очень мало кортов. А начинал я играть в Доме творчества в Дубултах, это в Латвии. Там теннис развивался давно, традиции были давние. Под Москвой были традиции, в Загорянке, где я был. Там были дачи МХАТа. И многократным чемпионом Советского Союза был Николай Озеров. Он был замечательный теннисист. Я ещё успел поиграть в позапрошлом году против Новикова, который был четвёртой ракеткой Советского Союза после войны (Борис Ильич Новиков, 1909–1989, шестикратный чемпион СССР в одиночном разряде, 17-кратный чемпион Москвы. – Л.А.). Это были тренировочные игры, для собственной радости.
Про дачу в Красновидове
– Место весьма живописное. И как вы его облюбовали?
– Это не я. Здесь просто был один из последних писательских кооперативов. Нашлись деятельные люди, которые тогда с колоссальным трудом через самую верхушку партии, через генсека добывали кирпич, стекло. И построили эти двухэтажные дома-таунхаусы. Называлось это «рабочая комната писателя». Наверное, для того чтобы было проще оформить. Потом эти рабочие комнаты стали квартирами. Просто идеальное место для работы. Во-первых, за городом. Во-вторых, у меня долгое время здесь не было телефона. Оставалось только писать. В основном тут жили члены Союза писателей.
– Союз помогал?
– Нет, это всё строилось на наши собственные деньги. Квартиры в городе давали писателям, сам Cоюз давал. И там было такое правило: если писатель получал новую квартиру, то старая квартира отходила тоже писателю. Я от государства никогда ничего не получал. Я не был членом парткома и даже членом партии.
Финишная прямая
– Когда-то и молодая Ахматова, и молодая Цветаева издавали книжки стихов тиражом 200–300 экземпляров. У Эренбурга в воспоминаниях написано, что первую книжку своих стихов он выпустил тиражом 300 экземпляров. Он пишет: мне этот тираж не казался маленьким. Я разослал книжки всем поэтам, которых я уважал, и вот этого было достаточно. Потому что круг поэтов Серебряного века был не мал и не велик. Там было человек тридцать, наверное, из тех, кто остался в нашей памяти. Так что 500 экземпляров сейчас – это совсем не маленький тираж, если книжка попадёт в нужные руки.
Помню, я писал предисловие к книжке, тираж которой 56 экземпляров. Автор – Варлен Стронгин, по-моему. Я подумал, что в этом есть какая-то большая правда. Это его путь к смерти. У него стихи печальные, но их очень много. Человек умер – стихи остались. И вот один из 56 экземпляров этой книжки лежит у меня. Эта книжка мне нужна. Я открываю на любой странице и читаю. Это не детектив, где надо читать всё подряд.
– Что пробуждает в вас эта книга?
– Она заставляет задуматься. Отчасти заставляет примириться с неизбежным. Я понимаю, что сейчас я вышел на финишную прямую. Я не тороплюсь туда. В то же время я понимаю, что все мои друзья умерли приблизительно в моём возрасте – или 87, или 88. Даже казавшийся мне бессмертным Андрей Дементьев (прекрасно держался!) умер почти в 90. Боря Васильев умер в 88 лет. Фазиль Искандер – 87 лет ему было. Женя Евтушенко – мой ровесник, умер в 2017-м. Роберт и Андрей умерли уже довольно давно. Роберт вообще рано – в 62 года. И как-то все подряд уходят. Беллочка ушла. Лорка Васильева ушла. Римка Казакова ушла…
– Вы с ними дружили?
– Я последний остался.
– Вы их так называете… Женька, Беллочка. Другой, помоложе меня, послушает и скажет: надо же, как называет!
– Как я их при жизни называл, так и называю. Смешно, чтобы я Беллочку называл Изабелла Ахатовна.
– Это ей было бы прежде всего смешно. Наверно…
– Даже Булата никогда не называл Булат Шалвович. Булат. Единственный, кого величал по отчеству, был Галич. Его называл Александр Аркадьевич. Он был намного старше. Не могу сказать, что мы были друзья. Мы были хорошими знакомыми.