Татьяна СМЕРТИНА
* * *
Ранних сумерек лиловые изгибы,
синевой полны высокие снега.
Изб огни – как золотые ходят рыбы
и хвостами извиваются слегка.
Кто меня осеребрил и ожемчужил?
Шаль тяжёлая была простым-проста.
Куст ракитовый полуисчез от стужи.
Девы снежные бросаются с моста.
Всё завьюжено, утоплено снегами,
баню видно, если вьётся кверху дым.
Поле слито воедино с небесами –
что-то странное приблизилось к живым.
На избицы и подворья со стогами,
на погост, где забытья печальный знак,
храм, замоленный людьми, глядит веками,
куполами осветляя долгий мрак.
* * *
Опять гроза страшила души,
кидались молнии в окно.
небесный гром округу рушил,
и всё мелькало, как в кино:
я на балу в туманной шляпе,
как будто это и не я,
на юбке белые накрапы,
и брызжут кружевом края.
Вокруг снуют лакеи, люди.
И кто-то в чёрном – мил, не мил? –
мне преподнёс браслет на блюде
и алый лютик подарил.
А я уйду в дождливый вечер,
одна, холодная, как лёд.
Чтоб в ближнем храме ставить свечи
и звать того, кто не придёт.
* * *
Всходила синева всегда прозрачно,
и вдруг – лиловость скорбно обрела.
А этот – огненный! – склонился алчно,
но душу я ему не отдала.
А белое бежало и клубилось,
и рассыпалось звёздочками вскользь,
и нежностью на лилию молилось,
и светлый облик
через боль пророс.
* * *
Когда наш Разум занят суетой,
житейские проблемы постигая, –
мы полуспим тончайшею душой,
себя в себе – не понимая.
А может, созданы для кратких благ?
Для суеты заманчивой и зряшной?
Порою – молимся, но что же так
смотреть в ночное поднебесье страшно?
Ах, мне бы спать в сорочке кружевной,
по льнам чистейшим рассыпая пряди!
А я стою в полночном палисаде
и вся дрожу разверстою душой…
* * *
Не рыдаю иль окаменела?
От обиды часто плач душил.
А теперь до этого нет дела
и не вспомнить – кто меня убил?
Лишь в траве болотной, полусонной,
увидав белеющий цветок,
полунимб, как детский ноготок,
я замру и охну потаённо!
Неужели этот блик свечи
я люблю, до выкрика в ночи?
Кто отнял и радость, и слезу?
Лишь цветы качаются в лесу.
* * *
Сердцами летим на обиды ножи,
душевные раны – навеки свежи.
Душевная боль – как туман! –
над землёй
восходит, дымится, плывёт пеленой…
И бродит там много ослепших людей,
что выйти не могут из этих теней.
Сердца их, доверясь туманному сну,
к обидам летят и не верят тому,
что грезится путь, сквозь прощенье, –
на свет,
где вешняя радость и горечи нет.
Ах, кто это, кто по вечерней росе
так плачет, что слышат умершие все?
И локоны падают вновь на чело,
и бездну душевную плачем свело.
Ну что же ты, Ангел, молчишь под сосной,
как белые ландыши ранней весной?
* * *
Забудь ненастные слова:
о, разрывай мне кружева,
роняй заколки – мне не жаль! –
чтоб вся растаяла печаль.
Не упускай такую дичь,
ты – князь и сможешь то постичь,
что не постиг никто вовек!
А впрочем – нет, ты тоже – снег…
Так, лунный взгляд свой уронив
и страсти женские забыв,
ломая сумрак соболей,
познала я – печаль сильней.
Да где тот омут, час и день,
где опрокинута сирень,
где мотыльками гнётся зной?
Всё это – есть, но не со мной.
А мне хотелось бы – сейчас
в зелёной вьюге чистоты
достичь светлейшей высоты,
где всё не так, где я и ты.
* * *
Наверно, странно я жила:
душа в доверчивости тихой,
порою раненная лихом,
в любви ни разу не лгала.
В реку Любви вошла по грудь,
вошла по сердце, всё прощая!
За то, что я была такая,
себя смирить иль проклянуть?
Раскрыта ночь, опять не спать!
Брожу босая, негодую:
свеча сгорела, а другую –
не знаю, где и поискать.
* * *
Белый шиповник бутонами бел,
красными каплями бредят шипы.
День лепестками навек отлетел –
стали и мудрые в мраке слепы.
Тихо прозрачность скользит по плечу,
в поймах туманы ей вторят всю ночь.
Ангел проносит златую свечу
мимо окна. Как печаль превозмочь?
Выйду босая, ломая росу.
В ёлках обманчивый облик Луны.
Свитки стихов, но куда понесу?
Ветер и тот – бесконечность стены.
К ней прислонюсь, электронов волна…
Сруб избяной – паутина кольца.
С белой сорочки стекает луна,
пряди стекают – не видно лица.
* * *
Владимиру Личутину
Платок до бровей, как в моленьи.
Сани, гнедой, и в полях
маются плавные тени,
тают на сонных снегах.
Вьёт по веретьям в истоме
сутемь, легка и чиста.
Брат мой, а где Беловодье?
Знаешь лишь ты и века.
Душами словно скитальцы
вдоль по России родной.
Праведных дней бы дождаться –
верой дышу вековой.
Видишь вериги и кольца?
Русским молчаньем кричу:
кто-то чернит моё Солнце,
я же – светлыни хочу.
Чьи-то блазнятся мне пляски,
их бы – не видеть, забыть.
Где он, тулуп наш крестьянский,
плечи от взоров прикрыть…