, 29 лет, ПЕТРОЗАВОДСК 
Бей в барабаны
бей в барабаны, хлопай в ладоши
каждый, кто правый, бравый,
хороший,
каждый, кто совестью
не огорошен,
хлопай в ладоши!
леди в чулках, перекрученных
в спешке.
юноша с ликом испитым,
затёртым.
тётка в обносках торгует
орешками,
вслух поминая то бога, то чёрта,
то ненавистную Нинку, то мужа,
к Нинке ушедшего в прошлую Пасху.
город пельмени готовит на ужин,
пишет свою эротичную сказку…
девочка, девочка в платье
с верёвочкой,
нужен тебе этот звон, это марево?
набок откинет изящную чёлочку
дочь государева.
дочь государева свет Аллилуева,
нет пристяжных, и не будет
присяжных.
может, и скажешь когда-нибудь:
ну его…
чтоб не так страшно.
чтоб не так буднично,
чтоб не привычно.
бьются бокалы, сердца и поклоны.
выпасть игрушечной куклой
тряпичной
на многозвёздный асфальт
Вашингтона.
мальчик больной с самострелом
за пазухой
листья считает в заброшенной
заводи.
ставни все наглухо, слёзы все
насухо,
маленький праведник.
крылья столицы на копья
стрелецкие,
было ли, не было – бунты,
пожарища…
ветер метёт острова Соловецкие.
мальчик мечтает о змее
летающем,
чтоб высоко-высоко над
пролесками,
чтоб не узнать ни соломы,
ни паперти,
чтоб не запомнить безумного
блеска
в серых глазах арестованной
матери.
дом на Фонтанке, пронизанный
горечью,
старообрядческий запах Чердыни,
заокеанского лайнера поручни, –
SUMMA SUMMARUM из школьной
латыни…
бей в барабаны, обшитые
войлоком.
хлопай в ладоши, взойдя на галеру.
по полю странники волей и волоком
тянут, как песню неслышную, веру.
Я
я лгу и не лгу. я пью и не пью.
я ветер в свою запрягаю ладью,
в карету – неспешных больших
черепах.
я верю в любовь и пою на шипах.
ботинки мои в серебре и в пыли.
я тень самой древней из башен земли,
тропинка, ведущая в логово змиево.
во мне плач Варшавы и музыка
Киева.
я ангел с родимым пятном на щеке,
хрипящий от боли
в последнем рывке,
я руки тяну через пропасть.
я – мост,
сплетённый Тобой из моих
светлых кос...
я плавлюсь. я медь.
я седой киприот.
замóк нараспашку
открытых ворот.
я скуп по-данайски
и варварски щедр.
ливанский на щепки
разобранный кедр.
я рыцарь в доспехах из хлопка
и ржи.
метатель ножей, потерявший
ножи.
идущий по рельсам канатный
танцор.
горящая шапка и пойманный вор.
я горечь Твоя. я Твоя лебеда.
я бьющая в темя живая вода.
я спутанный невод
и пойманный карп.
я крап на рубашках
заигранных карт.
я глина. гончар. я оживший колосс.
я обруч Твоих шелковистых волос.
я лампочка в сто миллионов свечей.
я вечный. я смертный. я общий...
ничей.
я Твой. я оправдан. помилован.
наг...
гоню по пустыне своих черепах...
Она боялась веретена...
она боялась веретена
и пальцы прятала от чужих,
она умела лепить слова
из глины западнорейнских штолен,
в её камине золой зола,
в её кармане – карманный джинн,
в её квартире чуть слышен звон
викторианских колоколен.
просила матушка: ты не стань
игрушкой, ласточкой и мольбой.
учила матушка: не ищи
в глазах у нищего красоту.
опять светало, и, как всегда,
щенком у двери скулил прибой.
она кусала литой ранет,
и жёг крапивою яд во рту.
и было около двадцати,
и тыква в золоте, и пажи.
и было около двадцати,
в достатке, матушка, хрусталя.
она боялась веретена
и пальцы прятала от чужих.
алел 17-й на дворе.
а выйти б, матушка, за царя.
а выйти б, матушка… да щелчок,
красива дьявольски эта сталь.
бисквитный гамбургский пастушок
хрустит осколками на полу.
а помнишь, юнкер – соседа сын –
садился вечером за рояль,
смешной мальчишка,
как он мечтал
на императорском спеть балу.
ну что ж, невенчанный Елисей,
твоим скитаньям своя судьба,
в покое горного хрусталя
живым не место, и ты не волен...
она боялась веретена…
игрушка, ласточка и мольба…
она умела лепить слова
из глины западнорейнских штолен.