Ничто не предвещало чуда. Концерт, заявленный как дань памяти Льву Михайлову, оперному режиссёру, много лет проработавшему в «Стасике», мог остаться в памяти проходным, «датским» событием, всего лишь ещё одним вечером, проведённым «не зря, но как-то так». Тому множество объяснений. Техника бриколажа, использующая в качестве исходного материала фрагменты предыдущих построек, не так легка, как это может показаться человеку неискушённому. Зачастую бриколажёр предлагает здание, собранное из строительного мусора. Которое не разваливается лишь в том случае, когда цемент, скрепляющий «бэушные блоки», оказывается достаточно качественным. Но даже в этом случае парфенонов ожидать, как правило, не приходится. Мы смиряемся. Убеждая себя в том, что в опере главное – не действие, но музыка, её-то мы и направляемся слушать. Это справедливо, но минималистский подход служит нам утешением лишь тогда, когда мы не можем собрать воедино впечатления от услышанного, не можем проследить концертную сюжетность, замкнутость которой вовсе не противоречит мозаичности действия, если за дело берётся мастер. Нужно всего лишь нагреть систему до необходимой температуры, и тогда термоядерный синтез произойдёт. И будет развиваться по правилам цепной реакции. Для этого необходимо, чтобы режиссёр воспламенился. Александр Борисович Титель, худрук театра Станиславского и Немировича-Данченко, известен тем, что может оперу продемонстрировать, а музыку не менее чем показать. Обычно он обращается к Арефьеву и вместе с художником проявляет для зрителя то, что в музыке от слушателя-дилетанта может ускользнуть. Это к тому, что визуальность в опере важна, но вторична по отношению к звуковому ряду. Блестящим доказательством данного тезиса стал вечер, посвящённый 80-летию Льва Михайлова, прошедший на основной сцене театра. И Титель, и Арефьев показали, что аскетизм отпущенных им выразительных средств не является помехой для создания эмоционально полноценного оперного действия. Концерт не имел заданной фабулы. Если не считать ею перечень номеров. Зато эмоциональная сюжетность была выстроена с ювелирной точностью в разработке композиции чувств. Она развивалась через приуготовление зала в завязке (для неё была выбрана отнюдь не лёгкая музыка Сергея Прокофьева и Дмитрия Кабалевского), к переживанию кульминационного момента, вобравшего изрядную долю концерта по обе стороны перерыва, до разрешения и даже прощания с публикой в «Колыбельной Клары» из оперы Гершвина «Порги и Бесс», сладостной дрожью отозвавшейся в душах зрителей на проникновенное её исполнение несравненной Хиблой Герзмавой. Не «ударом под вздох» остановил наши будни, но мягкой удавкой захватил наши сердца Титель в тот момент, когда «три грации» (Анастасия Бакастова, Мария Пахарь и Мария Суворова) вместе с хором исполнили терцет «Плач» из оперы Владимира Рубина «Июльское воскресенье». Слеза замерла на реснице, и её не уронило дальнейшее действие. Смахнули мы её лишь после «Виринеи» Сергея Слонимского, когда проводили Аксинью – Марию Лобанову… Второе отделение началось с «Катерины Измайловой» Шостаковича. Снова Лобанова, снова Бакастова. Снова спазмы гортани. Если бы не весёлый опереточный выход Вячеслава Войнаровского, то на «Енуфе» (дуэт Енуфы и Лацы спели Наталья Мурадымова и Валерий Микицкий) Леоша Яначека легко можно было бы заработать гипертонический криз. Финал – «Порги и Бесс». Мы свободны телесно, но освободимся от впечатлений ещё не скоро. Долгим эхом отзовётся концерт, он закончится много позже последнего взмаха дирижёрской палочки Феликса Коробова. Я не зря так подробно остановился на списке. Во-первых, знающий человек может представить себе, что хотел показать нам Титель в те моменты, когда мы плакали или смеялись. Во-вторых, я хочу отметить, что большинство номеров концерта никак не отнесёшь к оперным шлягерам. В-третьих, я хочу дать знать «человеку неспециальному», чем жил театр Станиславского и Немировича-Данченко, когда руководил им Лев Михайлов. Встреча двух режиссёров состоялась. Александр Титель не только представил Михайлова во всей красе его «избранного», но и сам «томик» отредактировал уверенно, зрело, точно. Перед нами предстал труд не исследователя-археолога Тителя, но продукт Тителя-художника, человека, не только чутко отзывающегося на музыкальный материал как вещь в себе, но и предельно обострённо чувствующего живую значимость наследия даже не самых известных композиторов. Творчески переживая традицию, Титель служит не только ей. Он расцвечивает сам театр, предлагая ему не столько факты – новые или забытые оперы, сколько процессы – подходы, позволяющие театру не коснеть в рамках его обусловленности, оставаясь при этом именно театром по преимуществу.
Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко наново перечитал избранные страницы собственной истории и доказал, что слово «неликвиды» в отношении оперы использует лишь тот, кому думать нечем.