Отметим ли мы 16-летие непринятого антикоррупционного закона?
Вице-президент Российской криминологической ассоциации, доктор юридических наук Азалия Ивановна ДОЛГОВА более 10 лет назад была одним из разработчиков первого в России закона о борьбе с коррупцией, трижды принятого Госдумой, но во всех случаях отклонённого президентом Ельциным. И вот прошло больше 10 лет, закон так и не вступил в силу, а проблема коррупции продолжает набирать остроту. Десятилетие – срок немалый, и, наверное, стоит посмотреть, какие же изменения произошли за эти годы в деле борьбы с этим злом.
– Азалия Ивановна, давайте вернёмся в «бурные 90-е». Хочется понять, почему с таким упорством накладывал вето тогдашний президент Ельцин на разработанный вами закон? И почему его нет сейчас?
– Почему его нет сейчас? Об этом, видимо, лучше спросить у нынешних депутатов Госдумы, так как мы, разработчики проекта, до сих пор считаем его необходимым. Началось же всё не 10, а 16 лет назад. Впервые этот закон был принят в июле 1992 года, а в августе 1993-го Борис Ельцин наложил на него вето. В сентябре того же года депутаты собирались преодолеть вето, но 3 октября произошёл расстрел Белого дома, и стало не до этого закона. К тому времени уже начал разрабатываться второй законопроект – по борьбе с организованной преступностью, который должен был идти в пакете с ним. Мне поручили руководить подготовкой уже двух законов. В 1994 году мы их подготовили, они долго ходили по инстанциям и были наконец приняты – уже в 1995-м. Первый президент России вновь наложил вето, теперь уже на оба закона. Через два года закон о борьбе с коррупцией снова был принят Госдумой, одобрен Советом Федерации, но Борис Ельцин наложил на него вето в третий раз. Затем Госдумой и Советом Федерации вновь была создана согласительная комиссия с участием администрации президента. После этого закон вновь дорабатывался и в 2001 году был снова вынесен на голосование в Госдуме. На голосование по этому закону около половины депутатов не явилось, видимо, побоялись высказываться «за» или «против». И проект не добрал два голоса. После этого на базе нашего закона был подготовлен другой, принятый в первом чтении, но о нём больше ничего не слышно. Вот такая хроника событий.
– А чем всё-таки объяснить сопротивление президента Ельцина и его советников в принятии этого закона?
– Считаю ли это случайностью или закономерностью? Скорее, это закономерный ход вещей. Из-за того, что в это время продвигалась либеральная идея в её крайнем варианте, борьба с коррупцией была нелогична. Давайте вспомним ту же программу «500 дней» или книгу Егора Гайдара «Государство и эволюция». Он там рассматривает два постулата, имеющие значение для нашего разговора. Первый: экономические преступники – это золотые головы нации. Так по крайней мере разъяснялось нам в кулуарах. Если они сделали себя богатыми в тяжёлых условиях тоталитаризма, говорилось нам, то сделают богатыми всю нацию. Второй: зачем отнимать власть силой, если её можно выкупить? Это Гайдар тоже чётко сформулировал.
– А были ли люди, заинтересованные в неприятии этого закона?
– Да, безусловно, – это вся наша новая бизнес-элита.
– Однако прошло уже более 10 лет. Ситуация с коррупцией сейчас так же остра?
– Ситуация изменилась к худшему. Ведь в 90-е активной борьбы с коррупцией не было вовсе! В результате – я об этом уже говорила на парламентских слушаниях в Государственной Думе – за эти годы формировался непрофессиональный и продажный аппарат на коррупционной основе. И сейчас профессионализм этого аппарата, его принципиальность, стремление служить своей стране выражены статистически ещё меньше, чем 10 лет назад.
– Возьмём последние события: дело Сторчака, скандалы о вымогательстве денег представителями Счётной палаты, странная история с Зурабовым и его бывшим ведомством, наконец. Свидетельствует ли всё это о том, что коррупция проникла во все ветви власти?
– Пока нет приговора суда, я как юрист по этим делам высказываться не могу. Но я не удивлюсь никакому факту. Если с коррупцией с начала 90-х никто не борется, естественно, общество разъедает ржавчина коррупции. И чему после этого можно удивляться?.. Давайте лучше поговорим, что мы вообще понимаем под словом «коррупция». В переводе с латинского это – «подкуп», «разложение».
– Получается, основная составляющая часть коррупции – взяточничество?
– Под словом «коррупция» понимаются разные вещи. Когда «Индем» господина Сатарова навязывает нам свои рейтинги, то, говоря о коррупции, смешивает хищения, должностные злоупотребления, взяточничество и имеет в виду только государственную сферу. А ведь г-н Сатаров был помощником Бориса Ельцина и, судя по устным высказываниям, одним из авторов тех вето! Взяточничество связывается тем же Сатаровым со взяточничеством и вымогательством чиновников. Да, как не использовать своё место на госслужбе в корыстных целях – это актуальная проблема. Но в основе собственно коррупции лежит подкуп, продажность. Коррупции не бывает без взаимного действия двух сторон. Одна подкупает, другая продаёт. И если в международных документах проблемы подкупа и тех же служебных злоупотреблений объединялись, то в последних документах – например, Конвенции против транснациональной организованной преступности – говорится только об активном и пассивном подкупе. В других разделах о том, что это часто связано с должностными злоупотреблениями. Если взять Европейскую конвенцию о гражданско-правовых мерах борьбы с коррупцией, там тоже говорится о коррупции как о даче и получении взяток.
– Почему же коррупцией называют и воровство, и хищение, и злоупотребление? Ведь чиновник может извлекать преступные доходы один, без второй стороны!
– Значит, проблема борьбы с коррупцией более сложна, чем кажется. Тот же г-н Сатаров говорит, опираясь на идею борьбы с коррупцией: надо сократить участие государства в экономике, госаппарат и т.д. То есть для него борьба с коррупцией – это наступление на позиции государства в хозяйственной и организаторской деятельности. А мы с вами, говоря о коррупции с точки зрения международно-правовых документов и перевода этого слова с латыни, имеем в виду, что одна сторона продаёт, а другая – покупает. С развитием рыночных отношений коррупция стала рассматриваться как вариант криминального рынка. После реформ туда были «выброшены» не только госсекреты, но также должности и полномочия. Это вид криминального бизнеса, который в условиях рынка не мог не расцвести. Препоны этому должны быть поставлены своевременно и надёжно. В этом отношении при переходе к рынку нам сразу надо было использовать опыт государств с традиционной рыночной экономикой.
Теперь второе. В коррупции очень важно, кто подкупает. Ведь именно ему начинает тогда служить госаппарат и чиновники. Не налогоплательщикам, не Конституции и закону – он начинает служить тому, кто перекупил. Что же это за фигура того, кто подкупает? Она должна нас интересовать не меньше, чем чиновник, который берёт взятку. И по зарубежным, и по нашим исследованиям основной корруптор, то есть тот, кто подкупает, – это организованные преступники. Прежде всего экономические. То есть коррупция – это вторичное перераспределение криминального капитала, когда экономические преступники захватывают серьёзные суммы, богатства, и часть из них – по нашим данным, до трети – тратится на подкуп чиновников. Поэтому толкование коррупции, данное г-ном Сатаровым, уводит нас от вопроса, в чьих же руках находится наш госаппарат.
Наши исследования прояснили вопрос о механизмах коррупции. Людям был задан вопрос: «Если вы давали взятку, то на какой основе это происходило?» Выяснилось, что примерно в половине случаев это происходило на добровольной основе, когда обе стороны шли навстречу друг другу. Около четверти случаев – это инициативный подкуп, когда чиновнику говорят: «Извини, не хочешь взять – тогда узнаем, в какой детский сад ходит твой ребёнок». Это – нечто среднее между шантажом и подкупом. И лишь оставшаяся четверть случаев – это прямое вымогательство взятки чиновниками. Поэтому сводить коррупцию к последнему – значит грешить против истины.
– А принятие закона сможет как-то изменить эту ситуацию?
– Смотря какого закона. Сейчас Госдуме были представлены новые законопроекты – г-на Лопатина, г-на Максимова, но там лишь общие фразы! Наш закон был многим страшен своей конкретикой. Он был написан в классическом правовом стиле: норма–предписание–санкция. Если человек собирался идти на госслужбу, то должен был, по нашему проекту, отчитаться перед государством о своих доходах и доходах собственной семьи. Фиксируются материальное положение и доходы на момент поступления на службу, а далее ежегодно. Если появляется имущество, не соответствующее цифрам доходов в этот период, нужно чётко объяснить, откуда оно. Но возьмём наших чиновников. Тот же г-н Немцов, почти всю жизнь пробывший на госслужбе, в своих недавно вышедших мемуарах заявил: «Мы люди не бедные». Откуда он может иметь столько денег, если находился на службе в 90-х годах, когда платили весьма незначительные суммы?
– А способствует ли подобному незаконному обогащению отмена такой меры наказания, как конфискация?
– Я считаю, что отмена конфискации – это виртуозный правовой приём экономических преступников. Дело в том, что они умеют отстаивать свои права, и не на уровне защиты по конкретным уголовным делам, а на уровне стратегической политики, которую они разрабатывают. Есть и юристы, которые работают на них. Давайте посмотрим: вот экономический преступник, набравший серьёзные капиталы. Как их можно было сохранить? Во-первых, существовала концепция, что капиталы теневой экономики – это основной резерв реформ. Во-вторых, в обмен на политическую амнистию в феврале 1994 года они себе выторговали экономическую амнистию – и взяточники, и расхитители, добывшие преступным путём свои богатства до 1991 года. Затем возникает новая проблема: накопление криминального капитала продолжается! Надо было как-то «отмываться». Была объявлена налоговая амнистия – пришли всего один-два человека. Отдавать, значит, не хотят. Сейчас экономические преступники проводят красивую операцию – лоббируют свой интерес, позволяя исключить статью о конфискации. Догматики уголовного права рыдают: «У нас международные обязательства, это норма…» Но это ничем не оправдано – экономическим преступникам нужно так сохранять свои капиталы. Проходит полтора года, вспоминают о международных обязательствах, восстанавливают конфискацию в несколько ином варианте, но обратной силы закон не имеет. Таким образом, красивая операция, и вновь – сохранение капиталов.
– Действительно, если в нашем законодательстве такие бреши, то, опять-таки, чего можно достичь принятием закона против коррупции?
– Он должен приниматься вместе с законом о борьбе с организованной преступностью, так как основные коррупторы – это и есть организованные преступники. Когда я в третий раз непосредственно докладывала закон с трибуны Совета Федерации, то сказала: «Понимаете, вы всё время говорите о фигуре чиновника, а мы бы всех вас с удовольствием подкупили, чтобы вы приняли этот закон, но откуда мы возьмём деньги?» Откуда деньги, когда ты подкупаешь такое число чиновников и даёшь такие большие взятки? Вот этот-то вопрос никто не задаёт. А его можно задавать, когда законы против коррупции и организованной преступности принимаются в пакете. Мы уже изучили иностранный опыт, поработали с лучшими зарубежными специалистами, и если воспримем этот опыт, то лишь тогда, когда политики захотят прекратить использование коррупции как инструмента, преобразующего общественные отношения. Тогда мы выработаем чёткую позицию в отношении преступности. Ведь в коррупции в равной мере задействованы интересы и тех, кто подкупает, и тех, кого подкупают. Поэтому те, кто даёт чиновникам взятки, овладевают госаппаратом путём подкупа. Они не менее опасны, чем те из госслужащих, кто берёт взятки. Но коррупционной преступностью поражена не только государственная сфера: взять тех же собственников, разоряющихся из-за того, что их менеджмент перекупается другим собственником. Взять те же спортивные состязания, подкуп избирателей, свидетелей, экспертов, переводчиков… Это всё – коррупционная преступность, и всё это подпадает под статьи УК!
– Но ведь есть и другие меры – предположим, арест сомнительных вкладов…
– Все эти меры и прописаны в законе о коррупции! Он обеспечивает их системное применение. Если просто вносить статьи в различные законы, то требуется делать это согласованно – ведь на такое сложное явление, как коррупция, и воздействовать надо системно. Нужны основополагающие понятия: например, от правильного определения слова «коррупция» станет яснее, на кого мы воздействуем. По Сатарову, скажем, – только на чиновников…
– Следовательно, принятие множества подзаконных актов всё равно не повлияет на ситуацию так, как принятие одного закона?
– Нет, почему же? Много хороших статей касаемо коррупции есть в том же Законе о государственной службе, УК, но такие сложные явления, как коррупция, терроризм, организованная преступность, требуют комплексных законов. За рубежом так и делается.
– Однако вероятность принятия закона о борьбе с коррупцией в пакете с законом против организованной преступности всё же невелика?
– Я бы так не сказала. В одном из предвыборных выступлений президент Путин говорил, что борьбу с коррупцией необходимо усиливать.
– Но это пока лишь пожелание…
– И всё же здесь я оптимист. Например, у нас в последнее время участилось привлечение к ответственности лиц, бывших доселе неприкасаемыми. Продолжается и законотворческая работа. Я не могу сказать, какой законопроект примут депутаты, но пакет разрабатывается при Госдуме ещё с февраля 2006 года. Поэтому свет в конце тоннеля есть!
Беседовал