Рассказ
Известный белорусский языковед и писатель Фёдор ЯНКОВСКИЙ (1918–1989) участвовал в советско-финской войне, во время Великой Отечественной войны был начальником разведки партизанского отряда «Грозный». Награждён орденами Отечественной войны I степени, Красной Звезды и медалями.
В деревне Лекаревка, название которой – сама материнская заботливость и жизнеутверждающая сила, партизанский отряд ждал ночи, чтобы сесть в засаду, чтобы до рассвета спокойно и незаметно занять облюбованную разведкой позицию и встретить оккупанта. В хату, где мы отдыхали, вбежал разведчик и сказал, что меня хочет видеть хлопчик. Я вышел навстречу. Это был мой довоенный ученик Алик.
Алик старался сдержаться, сдержаться, но...
– Маму мою...
– Я знаю...
Я знал, что фашисты схватили его мать, вывезли на машине в чистое поле и натравили на неё целую свору разъярённых овчарок.
– Слышал. Всё, Алик, слышал...
– У меня... у меня никого... кроме вас...
Встреча была при десяти разведчиках, отважных, суровых мужчинах. Все они онемели, кажется, перестали дышать. У кого скатилась, у кого только набежала она, тяжёлая мужская слеза.
Пятнадцатилетний, он стал партизаном.
В отряде он был из тех, о ком пели тогда: «Ни сестра, ни жена нас не ждёт у окна, мать родная на стол не накроет...»
Через какое-то время Алик уговорил меня взять его в разведку.
– Ладно, нас двадцать четыре, будешь двадцать пятым разведчиком, – согласился я.
Алик всегда готов был идти хоть в пекло.
Под самыми Радошковичами, где остался только фундамент сожжённого оккупантами хутора Кубичихи, была наша засада. Всем – строгий приказ: стрелять только по моторам и кабинам грузовиков, чтобы группа смельчаков смогла захватить неповреждённую поклажу: немцы порожняком машины не гоняли.
Алик рвался в эту спецгруппу. Не хотелось пускать его. Но я возражать не стал.
Машина была подбита. Легко и ловко Алик добежал до неё первым. Он оборвал брезент, которым сзади был завешен кузов, хлестнул автоматной очередью слева направо и справа налево и вскочил в кузов. Через десять минут, отходя, мы рассматривали трофеи. У Алика были четыре новеньких, не успевших ещё понюхать пороха, удобных, старательно воронённых немецких пистолета.
Алик с гордостью на ходу протянул мне подарок. У меня был свой пистолет, удобный, проверенный (в отряде, кстати, было неписаное правило: тот, кто добыл оружие в бою, мог подарить его любому бойцу из своего отряда).Что? Не взять? Надо не взять? Можно не взять?..
Однажды, выехав в дозор, Алик Свирский долго наблюдал из перелеска за местечком Радошковичи, где стял немецкий гарнизон с комендатурой и управой. Двое других дозорных с пригорка увидели, что Алик один поехал в гарнизон.
На своём худом и неказистом коньке, с подседёлком вместо седла, с верёвками вместо стремян, юный разведчик направлялся в местечко.
Возле комендатуры стояли привязанные к столбу два высоких, стройных, с белыми носками почти до колен ухоженных рысака-скакуна, один – коменданта, второй – ординарца. Привязав своего нерысака к столбу, разведчик выбрал лучшего, сел на него и тихим шагом, даже не переходя на рысь, уехал из гарнизона.
Вернулся в штаб разведки и стал рассказывать о своём «рейде», демонстрируя послушность и быстрый бег рысака, его выучку.
Я только взглянул на Алика. Рядом стояли разведчики, шныряли мальчишки, а сбоку несмело поглядывали на героя девчата, такие же подростки. Надо было бы обязательно отругать смельчака за этот визит во вражеский гарнизон...
Как-то недавно, отправляясь в отпуск, полковник Александр Свирский заглянул ко мне. С ним были ещё трое Свирских, сыновья: офицер, рабочий, суворовец. Вошли парадным строем. Но ни у отца, ни у сыновей на лицах не было и намёка на «смирно!».
Незаметно полковник положил на стеллаж с книгами свитер, который был мягче пуха и теплее, чем душа друга. На нём записка: «Вам. Узор на свитер помню, – Ваш, любимый».
Однажды примерил его.
Как раз на мои плечи.
И узор наш, мой.
Но не ношу. Жалею. Может, когда-нибудь. Когда станет на душе холодно либо тяжко.
1954–1971
Перевод