Не так давно мне в руки попала замечательная, любовно изданная книга. Называется она подчёркнуто академично – «Эрьзинские чтения. Сборник материалов Международной научно-практической конференции…». За этим сухим заголовком скрывается не только большой коллективный труд, не только напряжённые поиски и удивительные находки исследователей – прежде всего за ним встаёт во всю свою наконец-то по достоинству осознаваемую величину фигура блестящего мастера и уникального человека Степана Дмитриевича Эрьзи (Нефёдова).
Перелистывая страницы книги, я вспомнил и саму эту конференцию, на которой мне довелось побывать, и какие-то другие необычные эпизоды собственной биографии, связанные с этим именем.
Вспомнилось, к примеру, крайнее возбуждение, в которое пришли сотрудники Мордовского музея изобразительных искусств. Но ещё бы – на аукционе, проводимом «Литературной газетой», появился артефакт, о котором грезили все, кто и знает, и любит творчество замечательного 
скульптора. Речь идёт о «Скорби», выразительной женской фигуре, страждущей, убитой горем, беззащитной – подлинный реквием в камне был создан ваятелем на Урале в кровавом 1918 году. Долгие десятилетия считалось, что до наших дней дошла только гипсовая отливка, да ещё фотографии. А тут вдруг из недр старой московской квартиры был извлечён и выставлен на продажу подлинник с характерным автографом, выбитым в мраморе. Музейщикам нужно было поторопиться, чтобы скульптура не ушла в чужие руки. Для Саранска, обладающего уникальной коллекцией работ, завещанных Эрьзёй своей Родине, это был вопрос чести.
Сегодня «Скорбь» находится рядом с другим уральским мрамором мастера – «Спокойствием», «Пробуждением», дородной, как сама русская природа, «Евой».
Основу постоянной экспозиции составляют в мордовской столице удивительно глубокие по лирическому драматизму, по философскому поиску шедевры, вырезанные Эрьзёй из «железного» дерева кебрачо в период его четвертьвекового пребывания в далёкой Аргентине. Христос, Моисей, Бетховен, Иоанн Креститель, Лев Толстой, Александр Невский и настоящая песнь красоте женщины – «Аргентинка», «Парижанка», «Мельпомена», «Испанка», целомудренная «Обнажённая», страстная «Леда и лебедь»…
Не перестаёшь поражаться не только таланту Эрьзи, но и его преданности России, родным местам: невзирая на бурные перипетии жизни, он сумел сохранить большинство своих «детей»-скульптур для соотечественников, сделал всё для того, чтобы они предстали перед потомками единой семьёй.
Наверное, стоит напомнить читателю основные вехи трудной и в чём-то фантастической судьбы ваятеля.
Выходец из бедной среды, с детства увлечённый рисованием, Степан Нефёдов пытается поступить в Строгановское училище: несмотря на явный талант, двери привилегированного заведения открылись лапотному переростку далеко не сразу. Бурные события первой русской революции – и Эрьзя оказывается в Италии и Франции, где к нему приходит первый и убедительный успех.
После Октябрьской революции он снова в России, по командировке Наркомпроса едет на Урал. За два года скульптор поднимает на площадях «красного Екатеринбурга» пять монументов. Ни один из них, к сожалению, не сохранился до наших дней. Однако интересно: те пространства, которые Эрьзя и его соратники украсили к Первомаю 1920-го, угадав их особый градостроительный акцент, и сегодня поддержаны средствами монументального искусства.
В конце 60-х по рекомендации Бориса Полевого мне вместе со спецкором «Литературки» пришлось пройти в Свердловске по трагическому пути «Освобождённого человека» (монумент, известный также под названием «Памятник освобождённому труду»). Мраморный шестиметровый колосс, этот русский Давид, был вначале свержен со своего пьедестала, затем утоплен в городском пруду и, наконец, варварски пущен на мраморную крошку. В руководстве тогдашнего местного Союза художников на наш вопрос, почему не предпринимаются никакие попытки к спасению «Человека», нам то сообщали, что он, дескать, «не отвечает современным требованиям к искусству», а то простодушно отговаривались – «всё как-то руки не доходят» (в это время памятник ещё покоился на дне пруда)…
После необычайно плодотворного уральского периода (монументы, прекрасные камерные скульптуры, а ещё работа по восстановлению промышленно-художественной школы) Эрьзя уезжает вначале в Москву, какое-то время трудится в Новочеркасске, Геленджике, Баку, а затем, по настоянию Луначарского, направляется с выставкой в Париж и ещё дальше – в Южную Америку.
До сих пор некоторыми излишне ретивыми, ура-патриотическими критиками высказывается мнение, что годы эмиграции были для наших деятелей искусства бесплодными. Да, они страдали, их ностальгия была порой испепеляющей. Но не сидели сложа руки, и талант их отнюдь не увядал. Именно за границей появились бунинские «Тёмные аллеи», шмелёвское «Лето Господне»… И – блистательная галерея Степана Эрьзи.
После возвращения в СССР, случившегося ещё в сталинское время, скульптор работает в своей мастерской на Ново-Песчаной. Начинается настоящее паломничество к нему молодых художников, особенно после выставки на Кузнецком Мосту, в 1954 году. Иные искусствоведы скрипели зубами и перьями: декаданс, буржуазное искусство, «не наша» эстетика… Творчество одного из крупнейших мастеров резца ХХ столетия, называя вещи своими именами, активно замалчивалось и при жизни, и после его смерти.
Но к нему «не зарастёт народная тропа».
Для Мордовии каждый юбилей Эрьзи становится истинным праздником культуры. При этом, если на первых трёх международных чтениях, которые в Саранске приурочивают к этим датам, преобладал сугубо эстетический анализ, то на четвёртых по счёту обнаружилось стремление учёных «копать вглубь», в поисках понимания феномена истинно народного таланта. Целый ряд содержательных докладов был посвящён такой на первый взгляд узкоспециальной теме, как вопрос творческой эволюции художника, а также уточнению дат создания отдельных произведений, их названий.
Из своего исследовательского опыта знаю, насколько непростая и важная эта «материя». Так, вскоре после отъезда с Урала, Эрьзя создаёт горизонтальную композицию из железобетона (цемент с железными опилками) – распластанные красивые, молодые… и мёртвые тела. Мужчина, женщина, ребёнок. Окна мастерской Эрьзи в Екатеринбурге были напротив заколоченного страшного подвала особняка Ипатьева, в котором за месяц до прибытия художника в город была расстреляна царская семья. Не эта ли трагедия навеяла саму тему композиции? Когда-то, согласно некоему «мудрому указанию», она была наименована «Жертвы 1905 года». Однако, как стало известно, первоначально работа носила название «Жертвы Гражданской войны».
Многое сегодня открывается нам в творческом наследии Эрьзи. Но ещё больше предстоит узнать, понять, разглядеть и прочувствовать.
, собкор «ЛГ», ЕКАТЕРИНБУРГ