Сказка преображается от эпохи к эпохе, оставаясь прежней по содержанию, но принимая новую форму. Вечная трансформация, где как в апории Зенона сказка убегает от стремительного прогресса, не способного, несмотря ни на что, догнать её и разрушить до основания, оставив на месте легенды лишь холодный мир логики. А чудеса науки, привычные и доступные, всегда будут бледным призраком, стремящимся настигнуть неуловимое чудо сказочной фантазии.
«Три тысячи лет желаний» Джорджа Миллера – это та самая черепаха, что неторопливо ускользает от стремительно несущегося Ахиллеса современных технологий. Сказка, где электромагнитный джинн совершает чудеса, но сам становится жертвой то магии, то любви к смертной женщине. Режиссёр неоднократно подчёркивает идею того, что наука в стремлении познать вселенную оставляет всё меньше места для иррационального восприятия мира, через сказку или миф. А сказка, в свою очередь, перерождается в виде фэнтези и магического реализма, на стыке которых и расположился этот фильм.
Но вся эта причудливая конструкция держится на великолепном дуэте Идриса Эльбы и Тильды Суинтон, двух бесподобных образах: всемогущего джинна, измученного тысячелетним ожиданием, и нашедшей его бутылку англичанки, доктора наук, чьё одиночество самодостаточно и совершенно. Идеальное сочетание контрастных ролей, оказывающихся с развитием сюжета не противоположностями, а, напротив, предельно сближающимися. Миллер остроумно играет с именами, оставляя джинна безымянным, как персонификацию первозданного хаоса, тогда как героине даёт новое имя, меняя изначальный литературный образ. Алетейя – непогрешимая богиня истины из древнегреческой мифологии. Режиссёр разворачивает сюжет под новым углом, представляя джинна как историю, а истину-Алетейю как чтеца, распутывающего её.
«Три тысячи лет желаний» – тот редкий случай, когда с уверенностью можно сказать, что фильм лучше книги. В основу картины положен рассказ Антонии Байет «Джинн в бутылке из стекла «соловьиный глаз», из которой Миллер вымыл изрядную долю феминизма, купировав декларативность образа сильной и самодостаточной женщины, придав главной героине неоднозначности и по большому счёту оживив её. Женщина-манифест из литературной основы превратилась в замечательную героиню, олицетворяющую, с одной стороны, науку, как инструмент познания истины, а с другой – женщину, полную страстей и эмоций, скрытых под бронёй интеллекта и логики. Да и в целом достаточно заурядная мелодрама превращается в неоднозначный фильм.
Ведь если присмотреться внимательнее – насколько беззастенчива культурная апроприация в картине Миллера! Начиная с образов, выхваченных из различных культур Востока, и заканчивая самим сюжетом. Англичанка апроприирует приглянувшегося ей джинна, фактически вырывает из его культурного контекста, говорит – «я хочу, теперь это моё»! И увозит добычу в Англию. Вместо белых джентльменов в пробковых шлемах, с ружьями в руках грабивших туземцев, нам показывают белую леди в банном халате, столь же уверенно расхищающую уже нематериальное богатство заокеанских народов, чтобы, как и в прошлые века, вывезти захваченное на свой остров.
Подобная апроприация, когда элементы чужой культуры используются и поглощаются западными авторами, встречает резкий отпор, когда речь идёт о культуре чернокожих африканцев и афроамериканцев, а также когда речь идёт о коренных американцах, в общем, о тех, у кого уже есть крепкое лобби в западном мире. А все остальные, и в первую очередь мусульмане, по-прежнему законная добыча апроприаторов. По прихоти можно потрошить «Тысячу и одну ночь», вытряхивая из неё Аладдина, чтобы снять чудовищно вестернизированный вариант этой сказки, а можно и вовсе сделать из арабов террористов и не обращать внимания на жалобы. Достаточно взять пару этнических групп для показной гиперопеки, а все остальные народы можно без сожаления оставить за бортом, эксплуатируя их культурное наследие любым удобным образом.
Печальная изнанка красивой восточной сказки.
Николай Трябин