Вехи 2009

В марте 2009 года исполнится 100 лет знаменитой книге «Вехи». Этот сборник статей о русской интеллигенции, как назвали её авторы, известные русские мыслители Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, М.О. Гершензон, А.С. Изгоев, Б.А. Кистяковский, П.Б. Струве, С.Л. Франк, сыграл выдающуюся роль в развитии общественной мысли России в ХХ веке.

В предисловии к сборнику сказано, что авторов объединили чувство боли за прошлое и жгучая тревога за будущее родной страны. Предметом обсуждения стал не только вопрос об интеллигенции, а тема исторической судьбы России вообще – её прошлого, настоящего и будущего. Авторы «Вех» были наделены даром предчувствия – они предугадали, что революция 1905 года была только началом, предвестием следующих потрясений – Февральской и Октябрьской революций 1917 года. Можно смело утверждать, что последствия этих потрясений мы переживаем до нынешних дней. А значит, авторы «Вех» затронули и поставили вопросы, решать которые России ещё предстоит. И неизвестно – решит ли?

Вот почему мы начинаем на страницах «ЛГ» дискуссию, посвящённую не столько урокам выступления веховцев, но и нашему сегодняшнему дню. Отталкиваясь от «Вех», мы хотели бы обсудить проблемы и перспективы современного положения российского общества. Ведь они, как ни удивительно, во многом, пусть и на новый лад, смыкаются, совпадают с идеями и сюжетами столетней давности, запечатлёнными в «Вехах». Наша цель – попробовать, если получится, создать «Вехи» 2009 года.

Вести дискуссию будет доктор философских наук Валентин Толстых. Его вступительное слово перед вами.

Валентин ТОЛСТЫХ

ЧТО НАМ «ВЕХИ»?
«Вехи» можно воспринять – и воспринимают! – по-разному. Прежде всего как критику, выволочку русской интеллигенции, заданную авторами со своей философской и религиозно-духовной точки зрения. В центре их внимания – самочувствие, самомнение и поведение интеллигенции на поприще культуры и общественной жизни. Мотив вызова прозрачен и очевиден: раскрыть и показать истинное лицо и смысл деятельности русских интеллигентов до и после революции 1905 года, на фоне реформ Столыпина и экономического подъёма России перед Первой мировой войной.

Но в «Вехах» можно прочитать и вычитать и нечто иное – эсхатологическое предчувствие неумолимо надвигающихся сдвигов и перемен, первой и отнюдь не последней ласточкой которых была недавно происшедшая революция. То есть это книга и анализ происшедшего, и прогноз – предупреждение о возможных новых бедах и катастрофах, если вовремя не остановиться и всерьёз не подумать.

«Вехи» раздражали и возмущали. По тому, кто и за что её хвалил или ругал, не сразу поймёшь, чем же она так задела и взбудоражила общественность.

На первый взгляд более всего не понравилась и всех смутила веховская критика излюбленной привычки русских интеллигентов, скажем по-современному, раскачивать лодку государственности, их поза вечных оппозиционеров власти и поистине не знающая удержу страсть к ломке и разрушению всего, что вставало на пути «прогресса».

Тут, как мне кажется, следовало бы признать правоту и прозорливость веховцев. В переломный момент истории России они предупредили интеллигенцию насчёт возможных последствий их необдуманного и пагубного воздействия на ход событий. Как в воду глядели, если принять во внимание не только февральские и октябрьские события 1917 года, но и контрреволюцию 1992–1993 гг., стыдливо представляемую «конституционной реформой».

Думаю, и сегодня наши оценки «Вех» тоже будут разными и спорными. По той простой причине, что, как и когда-то, относительно прошлого, настоящего и будущего России в обществе существуют серьёзнейшие расхождения и разночтения.

Дело тут в том, что Николай Бердяев в первой статье сборника назвал расхождением философской истины с интеллигентской правдой. По его убеждению, вместо поиска истины, творческой работы по претворению в реальность мудрых советов и подсказок разума, интеллигенты погрязли в социальном утилитаризме, в кружковщине, политических баталиях и катавасиях. Давнее пристрастие интеллигентов вмешиваться в социальные и политические проблемы, меняя лишь форму и личные предпочтения, заявило о себе особенно опасно и разрушительно.

Так это воспринималось тогда. Сегодня подобное опасение насчёт интеллигентского «непротивления злу насилием» уже никого не смутит и не остановит. Никто и ничего подобного от интеллигенции уже не ждёт.

Не будем спорить о том, кто и что стало предметом преимущественного внимания «веховцев» – судьба России в связи с надвигающейся революцией или перспектива её капитализации или социализации. Неоспоримо и важно, что любой ход и поворот событий «веховцы» связывали с умонастроением и деятельностью интеллигенции.

Так уж повелось, что с Радищева и декабристов, затем, как в эстафете, разночинцев, народников и «кающихся» интеллигентов именно в её руках находились рупор и фитиль всевозможных трансформаций и потрясений (даже террористы, «бомбометатели», обоего пола были интеллигентами).

Хотя почти все «веховцы» в молодости были марксистами или отдали ему серьёзную дань, участвовали в тех или иных студенческих акциях, никто не усомнился в искренности и чистоте их высказываний и оценок. Но хуже измены было, как высказался один из критиков, их неприятие идеи служения образованных людей народу. «Веховцам» претило любое вмешательство интеллигентов в политику, участие в сходках и собраниях общественности, их пристрастие к «экономическому материализму» и ложное человеколюбие по отношению к крестьянству и пролетариату. Не нравилось, что своей так называемой интеллигентской правдой они заслонили себе и другим путь к истине, которая выше всех разговоров о справедливости, свободе, социальных интересах и правах и прочем. Чем они сильно задели и возмутили как левых и марксистов, так и правых, веривших в мессианское предназначение интеллигенции и в то, что пути их и народа когда-то «сойдутся».

Этот важный пункт и настрой авторов «Вех» можно и нужно оспорить. Но в нашей дискуссии хотелось бы найти точки соприкосновения, а не только раскола и разъединения, в поисках истины о России и для России. Теперь, когда она, многострадальная, вдоволь испытала и насладилась «казарменным социализмом» и уже почти два десятилетия осваивает и упивается чем-то похожим на «капитализм», интересно поразмышлять и представить себе, как бы восприняли происшедшие с нами катаклизмы и метаморфозы «веховцы».

Скажем, что бы они сказали по поводу столь желанного приоритета духовной жизни над внешними формами общежития, на чём настаивал Михаил Гершензон, осуществлённого на либерально-рыночный манер? Какого рода и сорта духовность и религиозность воцарились в нашем богоспасаемом отечестве? Не думаю, что «веховцы» мечтали именно о таком «приоритете» духовного и нравственного начала, когда даже из словаря интеллигентов исчезли понятия бессовестного поведения и аморального поступка.

По моим наблюдениям, и соотношение внутреннее рабство – внешняя свобода тоже мало изменилось, во всяком случае, в лучшую сторону. Кто был свободен и в казарменных условиях, остался таковым и со снятием внешних ограничений. А для многих отмена последних стала пропуском к одичанию и варварству.

Впрочем, «веховцы» имели в виду нечто иное – хотели защитить Россию от настойчивых попыток разрушить, сломать веками нажитые и сложившиеся устои, ценности, традиции, которые предпринимались и слева, и справа. Поэтому и откровения и обличения их были встречены и оценены столь по-разному.

«СЧЁТ ПОШЁЛ НА ЕДИНИЦЫ…»
Слова подзаголовка характеризуют состояние нашей достославной интеллигенции в эпоху перемен и принадлежат выдающемуся интеллектуалу и русскому интеллигенту Сергею Аверинцеву. Интеллигентно, с долей язвительности, он зафиксировал факт и акт исторического поражения интеллигентского сословия России в один из самых драматических периодов её истории. Вроде бы подтвердились, причём с лихвой, самые мрачные тревоги и предчувствия «веховцев» относительно возможной беды и вины русских интеллигентов. Но это не так. Исторически всё обернулось иначе, чем предрекали в начале века «веховцы». Произошло, как говорил один большой политик, даже совсем наоборот.

Вспомним и напомним всё по порядку. Вот какие грехи и беды в интеллигенции обнаружили («накликали») авторы «Вех»:
– видимость образованности, соединённую с самонадеянностью, и претензию на собственную правду, которая прикрывала некие политические цели или просто выгоду. В массовом обществе этот интеллигентский недуг тоже станет массовым, породит явление штампованной «полуобразованности» и будущих псевдоинтеллигентов, которых Александр Солженицын назовёт образованцами;
– отщепенство, феномен реального или показного отчуждения интеллигента от государства или своей общественной среды, причудливо сочетающий в себе демонстративную самодостаточность с заметным желанием нравиться и готовностью «пойти навстречу», если это сулит славу или выгоду. Этим свойством интеллигентской натуры и характера, кстати, охотно пользуются властители и их окружение, поощряя и вознаграждая фаворитизм и идеологическую сговорчивость званиями, премиями, доходными местами;
– особенно ненавидимый «веховцами» нигилизм, подразумевая под ним революционный запал интеллигентов, готовых поверить и отдаться во власть любой прекраснодушной утопии, ввязаться в борьбу за претворение её в жизнь. Этот «грех» особенно неприятен «веховцам», поскольку само стремление изменить, перестроить мир, устоявшийся порядок они считали богоотступничеством, признаком самоотказа человека стать мерой всех вещей;
– «веховцам» импонировало тютчевское недоверие к разуму, и они были согласны с ним, что умом Россию не понять, в Россию можно только верить.

Эти упрёки и претензии, все вместе и каждое в отдельности, безусловно, имели основание быть. Но, предъявляя их интеллигентам, веховцы не учли всей сложности природы самого феномена, вкладывая в него смысл и содержание, весьма отличные от реальной действительности и решаемых российским обществом проблем.

Судя по всему, «веховцы» обращались к старой, кающейся, интеллигенции, желающей искупить свою вину перед народом, работать и жить ради его блага и счастья. С высоты прожитого простим некоторую наивность подобного устремления, но оно представляется лично мне чем-то более высоким, нежели совет и приглашение погрузиться в духовно-религиозные искания, когда миллионы людей страдают и мучаются от тягот поистине невыносимой жизни.

Не предвидели «веховцы» и появления в эти годы в бурно капитализирующейся России интеллигентов новой формации, замеченных Александром Блоком и названных им фармацевтами. Имея в виду не аптечных работников, а представителей массового духовного производства и умственного труда, по своей профессии, облику и выполняемой социальной функции новые интеллигенты. Это – учёный, учитель, врач, художник, творцы и потребители культуры – не обязательно высокой, но желательно массовой.

Скоро эту тенденцию опрощения определят как «дегуманизацию» и «восстание масс» (Ортега-и-Гассет). Вот как Александр Блок ответит Максиму Горькому на его упование в спасительную силу человеческого разума и прогресс науки и техники: «Дело проще, дело в том, что мы стали слишком умными, чтобы верить в Бога, и недостаточно сильны, чтобы верить только в себя…Человечество? Но – разве можно верить в разумность человечества после этой войны (Первой мировой. – Ред.) и накануне неизбежных, ещё более жестоких войн».

Драматизм позиции «веховцев» некоторые аналитики усматривают в том, что они, пытаясь уговорить интеллигенцию уйти с «неправого пути», звали её не вперёд, а назад, не к подвигу и святости, а к смирению и покаянию, понятому как «простите, я больше не буду», по образу и подобию Раскольникова из романа Достоевского. Чтобы разобраться в том, что «вперёд», а что «назад», следует уточнить, какой смысл и содержание вкладываются в понятия интеллигента и интеллигенции. Иначе не понять, какой «культурный инстинкт» намеревались мыслители и духовные пастыри изменить, привить народу, обществу и роду. Почему, казалось бы, ясные и простые предостережения веховцев потом были проигнорированы, а мудрые советы и пожелания – не выполненными.

Читая «Вехи» сегодня, подобные вопросы возникают буквально на каждом шагу, и, вдумываясь в их смысл, приходишь к убеждению, что до сих пор не разгадан и не понят сам феномен русской интеллигенции. С её извечными интеллигентскими вопросами – как жить? кто виноват? что делать? – беря на себя напряжение самих жизненных противоречий и ответственность за их разрешение.

Суть интеллигентского сознания и поведения состоит именно в умении заражаться чужими настроениями, интересами и нуждами, как точно это схватил и выразил когда-то замечательный русский писатель и общественный деятель Владимир Короленко. Интеллигенцию составляют люди с неспокойной совестью, обладающие беспроволочной связью с другими людьми и миром, готовые отозваться на «чужую» беду и проблему, как на свою.

Интеллигентность по Алексею Лосеву – это совестливый ум и рефлексия, которая порождается не познавательным любопытством и потребностью в логических упражнениях, как полагают некоторые, а чувством живого сострадания к судьбе народа и страны, чувством неизбежным и мучительным, не дающим интеллигентному человеку покоя из-за того, что кто-то живёт ещё плохо, или с кем-то обошлись, поступили несправедливо.

Таким умом и чувством обладала советская интеллигенция, что бы о ней сегодня ни говорили. Сказать о ней можно многое и разное – и хорошее, и плохое. Она была очень разноликой, разношёрстной и противоречивой, но она не страдала – ни подвластная, ни критически настроенная – равнодушием и безразличием, каким заражена и болеет интеллигенция нашего времени. Как же надо было «постараться», осрамиться и потерять своё лицо, чтобы такого тонкого и деликатного человека, каким был при жизни Сергей Аверинцев, подвести к столь беспощадному выводу, что СЧЁТ ПОШЁЛ НА ЕДИНИЦЫ?!

В КАКОМ ОБЩЕСТВЕ МЫ ЖИВЁМ?
Знаем ли мы общество, в котором живём?
Этот странный вопрос однажды, в 1983 году, задал себе и другим генсек Юрий Владимирович Андропов. Скоро выяснилось, слишком поздно: страна, которую он искренне хотел укрепить и сохранить, через несколько лет перестанет существовать. Совсем недавно узнал, как скептически он воспринял в 70-е годы и тезис «развитого социализма», считая, что нам ещё пахать и пахать до простого социализма.

Однако сейчас иное время, иная страна, и тот же вопрос повис, давно висит, в воздухе. Уже нет социализма, кроме его «пережитков», заменивших прежние «пережитки капитализма». Но это и не капитализм в его классическом виде – что тоже, надеюсь, всем ясно. Хотя признать сию истину мало кто готов. И рынок у нас – не рынок, и демократия – не демократия, и государство не поймёшь какое именно. Правда, недавно президент Медведев напомнил всеми забытую 7-ю статью Конституции, где оно определено как социальное государство. О чём в последние годы никто даже не «проговаривался», и понятно – почему. Ведь страна участвовала в мировом состязании, у кого больше миллиардеров и долларовых миллионеров, заняв, говорят, по этому показателю одно из ведущих мест. Кажется, пришло время выяснить и определить социальную и человеческую («тварную») природу, суть этого государства.

Судя по всему, Андропов не предавался иллюзии, что Советское государство было уже и социалистическим, и народным. Нынешней элите пришлись по душе понятия «сильное государство», «управляемая», потом и «суверенная», демократия. Но какой смысл – социальный и жизненный – вкладывается в эти определения, думаю, не совсем ясно. Если сильное – то в чём, если социальное – то в чьих интересах, если управляемое – то кем и какими средствами?

Хорошо бы конкретнее обозначить и представить социальные приметы, параметры нашей государственности – степень бюрократизации и коррумпированности, объяснить причины, почему столь медленно и незаметно преодолевается явно несовместимое с понятием «социального» многократный разрыв между сверхбогатством немногих и бедностью очень многих, как и постыдный для страны уровень соотношения рождаемости и смертности, и т.д. Может быть, тогда станет понятнее и общество, в котором мы живём и мечтаем «процветать». Ведь это общество «заказывает» тот или иной тип государственности и является началом и фактором базисным и первичным.
Ответить на заданный выше вопрос непросто, потому что социум наш являет собой некий симбиоз или гибрид останков казарменного социализма (с утратой как раз «хороших» сторон и качеств) и примет квазикапитализма, олигархически-бюрократического закваса и устройства. Преуспев в заимствовании и усвоении худшего, мы, увы, с трудом, неохотно и поверхностно пытаемся освоить и внедрить лучшие качества и признаки капитализма.

Например, уже ежу ясно, что наш рынок, скорее, схож с «барахолкой», где не соблюдаются элементарные правила и не действуют неотвратимые санкции. Рынок – по природе своей обмен и обман одновременно – у нас мало цивилизован, с явным перевесом обмана над обменом.

Ясно, что и демократия у нас тоже пока не ахти какая. Назовите её как угодно – «управляемой» или «суверенной», по сути ничего не изменится: она на корню не является i и сводится к тому, что раз в четыре года (а скоро – в пять и шесть лет) вам дадут возможность проголосовать за парламент и президента. Низовой демократии вообще нет, и вы не сможете никому пожаловаться, если вас обидят, оскорбят или обманут. Дорога одна – в суд, с адвокатом. Но и здесь вас «достанет» вездесущая коррупция.

Могу, по-«веховски», поделиться советом, с чего следует начать борьбу с коррупцией. Не знаю, как в других социумах и странах, а в России «рыба гниёт с головы», и потому начать надо с законопослушания власти: пусть покажет пример правового и морального поведения, соблюдения законов и правил гражданского общежития.

Разделяя патриотическую позицию и государственный подход «веховцев», я не согласен с ними по существу. В споре с одним настырным «патриотом» по этому поводу мне пришлось доказывать, что не всякую государственность следует почитать и величать сильной. Например, мне чужд идеал «веховцев» – Россия как монолитный сплав самодержавия («тела») и православия («духа»). Представление отсталое и ущербное даже для того времени. Ныне же оно неприемлемо в принципе, как дань феодальной архаике, которую кто-то пытается выдать за «патриотизм».

«Веховцы» вообще боялись изменений и перемен и звали назад, в прошлое, а не вперёд, чем и раздражали интеллигентов – и правых, и левых. Но и вперёд тех и других оказался не лучше, как показали последовавшие затем эпохальные события и трансформации, в чём мы, современники, убедились на личном опыте.

Полагаю, «веховцы» не обрадовались бы, увидев, как в современной России явочным порядком воцарились столь ненавистные им идолы внешних форм общежития, утилитаризма, консюмеризма – ценой отказа от соборности, душевной отзывчивости и братства «во Христе». И вряд ли обрадовались бы тому, что любезные им духовно-религиозные ценности оттеснены и подменены сугубо коммерческими целями и интересами и что мерилом успеха и достоинства личности стали деньги, ставшие теперь НАШИМ ВС›. Ещё не построив цивилизованной рыночной экономики, где бы царили обмен и честная конкуренция, наши доморощенные «неолибералы-демократы» принялись возводить РЫНОЧНОЕ ОБЩЕСТВО, на портале которого крупными буквами выведено кредо – всё продаётся, и всё покупается. Этим принципом ныне определяется весь уклад и образ нашей жизни.

И мало кого заботит и волнует, что природа декларируемого социального государства ну никак не сочетается, не сходится, с общежитием и деятельностью, где меновая стоимость заместила собой потребительскую, а пользу заменили выгодой. Может быть, ныне разразившийся мировой финансовый и экономический кризис нас образумит, обнажив изнаночную порчу и несостоятельность социума, которым правят идолы и культ денег?..

Давайте попробуем встать в позицию «веховцев» и скажем сами что-то важное о современной России, её проблемах и будущем.