ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА «ПО ВЕЛЕНИЮ ЧИНГИСХАНА»
Пусть откроется сознание твоё,
Запоминай знаний больше,
Умей слушать неслышное,
Сумей видеть невидимое,
Полагать неочевидное.
Пробей дороги добра,
Открывай направления святых деяний,
Будь умён и мудр, силён и терпелив.
Благословение по-якутски
– Достопочтенные мои! Я, шаман Тэб-Тэнгри, несущий в себе земное доверие высших божеств, сегодня перед великим нашим курултаем имел видение! Слышите меня?
Нечто похожее на овечье блеяние было ответом на столь непривычное поведение шамана. Но он словно и не нуждался в ясном ответе на свой вопрос и продолжал:
– В этом видении верхние доверительно сказали мне, своему детищу: «Вы, монголы, собрали много родов воедино и тем положили исток великому Илу. Мы, верховные божества, назначаем вашим хаганом до поры до времени Тэмучина, известного под славным именем Чингисхан. Передай это», – сказали они!..
Люди ещё больше стали похожи на овец – они смотрели один на другого и в оцепенении не видели ничего, кроме такого же тихого оцепенения на знакомых лицах. Не все поклонялись одному Богу, но любому из них полномочия шамана Тэба-Тэнгри, якобы полученные им, как кусок сушёного мяса от хозяйки, прямо от «верхних», казались сомнительными, а речь его – предосудительной. Сообразительный Джэлмэ широким шагом выбрался в центр круга и, высоко подняв правой рукой бунчужное знамя, левой рванул шамана к себе за спину и оттеснил в сторону. И внимание людей было приковано уже к новому штандарту – они указывали на него корявыми пальцами, шумели, цокали, сосредоточив на священном бунчуке всю страсть к походам и битвам, все надежды и опасения, своё прошлое, настоящее и будущее. Джэлмэ же, как китайский чревовещатель – не открывая рта, прошипел на ухо шаману:
– У-у, гадина линючая! От имени Бога говоришь? Погоди, верхние перешибут тебе хребет за такую болтовню! Вон отсюда, мерин!
И шаман, придав лицу спесивое выражение, но испугавшись нешуточной ярости Джэлмэ, раздвинул толпу и отступил к ближнему сурту, где хранились его бубны и погремушки для камлания.
Всё это длилось несколько мгновений, и Джэлмэ уже улыбался, ещё выше подняв древко бунчужного знамени своей сильной рукой. Он выкрикнул:
– Нойоны! Здесь, на этом счастливом тюсюлгэ, нет посторонних – мы связаны единым ремнём. Смотрите на ваше новое знамя – оно будет вести нас к великим победам, если мы останемся в связке, если будем всегда о девяти ногах, как древко этого белокошного знамени, на котором вечно будет парить серый сокол батыра Бодончара!
Люди радовались. Лавина одобрительных возгласов и хлопков ладонями о колени только утяжелилась, когда в круг вышел Боорчу и с ленцой повёл богатырскими плечами как бы в предощущении непременных сражений.
– Мы свободные дети бескрайних степей! – Слова его полетели, как брошенные катапультой камни. – Есть ли среди всех ста двадцати родов, которые собрались сегодня здесь, хоть один, кого принудили это сделать? Отвечайте мне!
Толпа смеялась, давая понять, что он говорит невообразимое, что все собрались по доброй воле. Люди выкрикивали что-то одобрительное, бодрящее. Восторг единения и ясность цели – всё это рвалось из упрятанных во тьму душ тайников и сливалось в рёв, способный испугать глубинную рыбу в Ононе.
Боорчу говорил:
– Все мы помним бессмысленные междоусобные сражения в этой нашей степи – кто выигрывал в них? Хищники, поедающие падаль! Мы только взаимно ослабляли друг друга, ибо всякой силе противостоит другая, более сильная. Но сильнее единой силы, заострённой для общего блага, нет. И мы, главы всех ста двадцати родов, собравшиеся здесь, воссоединяемся в общий Ил. С этого дня кто бы ни пришёл на нас со стороны — встретим так, что неповадно станет! Мы примем закон – джасак, единый для всех. Перед ним не будет ни великих, ни малых племён, ни прошлых заслуг, если пойдёшь против, ни знатных родственников! А другие сами потянутся к нам, и мы будем прирастать день ото дня!
Но и он постарался умягчить выходку Тэба-Тэнгри, а потому жестом остановил возгласы одобрения и сказал:
– Вот только что шаман сказал, что воля всевышнего белого Аар-тойона велит нам избрать хаганом над нами Тэмучина, подтвердив имя Чингисхан. Так ли это, я не знаю, я не знаком с божествами. Но великие тойоны и без того посоветовались о грядущем. Мы решили то же самое. Согласны ли остальные?
Рёв курултая говорил о согласии. Нового хана можно было возносить на престол. Повернувшись в сторону белого сурта, Боорчу воздел руку.
И под покров синего бездонного неба, где жили славные пращуры, в сверкающем боевом одеянии вышел Тэмучин, а за ним, словно невесомые тени, – мудрая Ожулун, преданная Борте, ласковая Усуй, добродетельная Усуйхан и по-детски очаровательная Хулан.
Всем казалось, что вслед за Тэмучином шествуют громкие победы, которые увенчаны золотой шапкой и увязаны золотым поясом на тонком стане человека, которого сейчас усадят княжить на белый священный войлок.
***
«Мы вознесли тебя на белом войлоке над собой и под Богом, присвоили тебе имя Чингисхана, посадили на великий помост. Мы отдали в твои руки свои земные и небесные судьбы. Преклонив колена пред твоим величием, мы клянёмся тебе священной клятвой верности, говоря, что ни одно слово твоё не упадет впустую, что каждый твой указ будет неукоснительно исполнен! Когда поразим противника, то самых прекрасных дочерей чужих племён и самых горячих скакунов будем приводить к тебе, а в мирное время из чащоб чёрной тайги, из гладких степей мы пригоним тебе лучшую дичь – правь нами! Если в кровавой сече мы не сможем стать твоим щитом и обороной – усеки нам головы, чтоб они упали с позором! Если в мирное время ослушаемся тебя, прогони нас из куреней наших в голые песчаные пустыни, где живёт одноногий глиняный великан, пожирающий людей, как куропаток!» – твердил про себя юноша Элий Чусай, восхищенно глядя на происходящее и боясь поднять глаза на Чингисхана, казавшегося ему спустившимся с небес божеством. И когда Чингисхан заговорил, юноша едва не утратил дыхания, затаив его в груди.
Густой, как смола, и хрипловатый, как клёкот старого сокола, голос хагана пронизывал людей, стоящих на малых и большом тюсюлгэ.
***
Он сказал:
– Монголы! Мы собрались по доброй воле во имя прекращения распрей, во имя обустройства великой державы, подобной которой ещё не было. Но не будем отбрасывать наши копья, наши пальмы, наши луки и стрелы, не будем превращать в унылых кляч наших боевых коней. Великие народы, окружающие нас, не потерпят нашего усиления – мы нужны им слабыми и разобщёнными. С востока – нучи, фкурчжены, с юга – кара-китаи, с запада – сартыалы и сарадины, а севера – мохнатые таёжные люди зорко выглядывают каждый наш шаг. И уцелеем мы лишь тогда, когда не станем ждать беды, а сами дадим событиям нужное нам направление, когда будем упреждать наших недругов в их домыслах. Нойоны! Один Господь знает, сколько до нас родилось и прожило в этих бескрайних степях замечательных по уму и деяниям людей! Что осталось от них? Каменные истуканы да курганы... Но вот вам слово человека, которого вы только что вознесли на белом войлоке, на которого надели золотую шапку, сделанную кузнецом Джаргытаем, и которому присвоили священное звание хагана: мы объединяемся не для наживы или господства над другими! Степь велика, в её лоне пока ещё всем хватает места, а мы люди непривередливые, нам требуются только пища да сочный воздух для дыхания, славящего Господа. Но всё трудней стало в степи спокойно преклонять голову, не рискуя быть убитым, ограбленным, угнанным в неволю! И мы должны стать народом, а не сухим кизяком в топке времён! Так я говорю?
– Мы едины навеки-ы-ы! — рвалось из сотен глоток.
Перевод с якутского