Лев ПИРОГОВ
История вопроса. В статье «Кукла» («ЛГ», № 37) Игорь Панин мягко пожурил молодую поэтессу Веру Полозкову; Дмитрий Быков на это откликнулся исполненной величавой мудрости статьёй «Немаленькая Вера» (gzt.ru, 22.09.2009), в которой высоко отозвался как об Игоре Панине лично, так и об издании, им представляемом, а также поведал о своём нелёгком творческом пути, о том влиянии, которое он оказал на поэтессу, призвал к бережному к ней отношению и поделился ещё целым рядом замечательных мыслей. На некоторых из них мы здесь уважительно остановимся.
Но прежде надо заметить, что и статья Панина, и статья Быкова вызвали живейший отклик сочувствующей Вере Полозковой электронной общественности, причём если в первом случае реакция сводилась преимущественно к пожеланиям автору скорее сдохнуть, то статья Дмитрия Львовича была принята с благодарностью. Расценив её начальные абзацы как ещё одно пожелание сдохнуть Игорю Панину, общественность сочла, что честь любимой поэтессы отмщена, и не обратила внимания на то обстоятельство, что в оценке собственно творчества молодой поэтессы Быков с Паниным солидарен.
Это понятно: публику обычно волнует не творчество, а личность кумира: хоть горшком назови, только не забудь похвалить за красоту и молодость. Статья Быкова этому требованию отвечает: здесь есть и про красоту, и про молодость, и – сверх всяких чаяний – про здоровье. По существу же вопроса Быков пишет примерно следующее: Вера Полозкова владеет формой, но применить это умение ей пока не к чему, так будем же терпеливы, подождём, пока красота и здоровье конвертируются в душевную опытность.
При этом Дмитрий Львович применил хитрый ход (настолько хитрый, что вряд ли даже осознанный): ответ на вопрос, что случится с Верой Полозковой, когда желаемая конвертация произойдёт, поместил далеко впереди самого этого обещания.
В начале статьи Быков пишет, что панинская критика Верочки является изводом «почвенной травли шестидесятников», причём представляемая «Литгазетой» почвенническая традиция безнадёжно выродилась. Выродилось ли шестидесятничество в лице Верочки или, напротив, расцвело и окрепло, не сообщается, но уже совсем скоро мы узнаём, что лучшие стихи шестидесятников (в частности, Вознесенского и Евтушенко, от которых Верочка переняла «живую традицию русской литературы») написаны именно в тот период, когда они сами склонились к «почвенным» настроениям: «У Вознесенского… технократия сменилась православием, Евтушенко… тоже серьёзно переломился».
Выходит, не зря «травили» – коли в итоге дешёвое блескучее серебро (поэзия «эстрадная, стадионная и гламурная», по определению Быкова) обернулось дорогим, с чернью? Или это оно просто состарилось, покрылось налётом душевной опытности? В любом случае выходит, что «душа – всегда почвенница» (коверкая Розанова); так чего же добивается Быков, пряча от поэтессы эту давным-давно известную ему мысль за пионерскими похвалами её здоровью?
Думаю, он просто боится перенять от любящих слово «неторопко» и роняющих кислую капусту на бороды почвенников «золотое клеймо неудачи». Удача, знамо дело, любит молодых и торопких. Она там, где «арэнбишные джинсы», а не там, где всякие зипуны. Далее цепочка проста: где удача, там талант, а где талант, там и брат его Дмитрий Львович кланяется общей сестрице. (См., например, недавний комментарий Быкова к статье Яна Шенкмана «Нет мест для талантов?..» в № 31журнала «Огонёк».)
Ну да ладно. Переходим к следующей интересной мысли. Быков ёмко определяет жанр, в котором работает Вера Полозкова: «Иронические проекции на литературные и журналистские клише собственных биографических коллизий… пересказ русских драм под американскими топонимами и в гротескно-кинематографическом антураже». Однако, торопясь поскорее перейти к главному («грех будет не признать, что в молодой Полозковой я отчасти узнаю себя…» и так далее), он не успевает выжать из этого определения ничего, кроме повторённой зачем-то из начала в конец банальности: 1) «ни психологической достоверности, ни фабульной увлекательности»; 2) «клишированность фабул: все эти персонажи немного целлулоидны».
Вот поспешили же, Дмитрий Львович, поторопились! А кабы неторопко – массу пользы для вашей протеже смогли бы извлечь. Ведь что такое «иронические проекции на литературные клише»? Это главный жанр становления (либо обновления) национальных литератур в письменную эпоху.
За теснотой газетной только один пример: Россия, начало XIX века. Все писатели по определению «западники» (литература считается занятием сугубо европейским, вроде бритья бород), и литературный труд сводится к заимствованию готовых клише: Жуковский переписывает Готфрида Бюргера, Крылов – Лафонтена. И что важно: рафинированные романтические героини Жуковского прочно забыты, а посконные крыловские Демьяны и Тришки превратили своего автора, гламурного эпигона времён «Почты духов», в классика «меди нетленнее». Вот что почва животворящая делает!
То же Пушкин: от подражаний – через «ироническую проекцию на литературное клише» («Евгений Онегин») – к «Станционному смотрителю» и «Капитанской дочке». То же Гоголь. Когда литература беременеет новым смыслом, её тянет на экзотические вкусовые заимствования. Происходит неторопкий перебор готовых форм – всех этих колыбелек, распашонок и чепчиков: «Это годится малышу? А это? Пожалуй, если там укоротить, а здесь добавить…»
Лишь в одном Вера Полозкова как «продолжательница живой литературной традиции» не совпадает с её зачинателями. Те преодолевали «притяжение формы» – переваривали и растворяли её в личном либо этнографическом опыте. Прелесть формы забывается, не считывается потомками, «содержание» побеждает. У Веры же приоритет за формой: модные сравнения и глянцево-журнальные коллизии – главный манок для актуальной интернет-аудитории, а Вера, как вы, Дмитрий Львович, справедливо заметили, поэтесса публикозависимая, от публики её надо спасать.
Чего ж не спасаете? «Кислый привкус неудачи» (он же «золотое клеймо») – как раз то, что ей сейчас нужно: коли здорова, сдюжит. Причём нужно именно из ваших авторитетных рук (это ведь вы вместе с Бродским оказали на неё влияние), а не из пропахших кислой капустой дланей литературкинцев.
Вы уж того, Димитрий Львович, поклонились землице бы… Главное, неторопко.