Балашиха 
***
Голосок-то мой простой,
Тихий и немного слабый.
Голосочек не густой,
Да оно понятно – бабий.
Не судачил не у дел,
Не склонялся с видом важным,
А прорезался однажды
И, смотри-ка, – полетел!
***
А в город к нам нынче грачи прилетели.
А мне-то какие дела?
Устало шагаю не одаль, а в гору,
И камень тяжёлый взяла.
Ах, лучше б её обойти мне, упрямой,
Иль камень оставить внизу.
Так нет же, его обхватила и рада
И надо – не надо…
Несу.
Хозяин
На краю деревни – ловкая изба.
И дымит всю зиму над избой труба.
А над крышей справной вырезной петух,
Лучший на деревне жил здесь дед-пастух.
А в саду отрада – яблоньки в рядок.
И забор поставил, сделал погребок.
И землица добрый урожай даёт,
Чувствуя почтенный за собой уход.
Яблоне он каждой имена нарёк:
Коля, Ваня, Миша, Саша, Василёк.
Тех, кого последним видеть привелось,
Тех, кого в Великую схоронить пришлось.
Удались на славу в этот год плоды,
И друзья довольны – смотрят с высоты.
Смотрят молодые вовсе не в укор:
Отчего забвеньем запорошен двор?
На краю деревни – ловкая изба.
Только спозаранок не дымит труба.
Яблоки не сняты – рдеют на ветвях.
Заплутал дедуня нынче в облаках.
Позвони
Ты позвони мне просто так.
Не потому, что очень нужен.
Скажи какой-нибудь пустяк
И напросись ко мне на ужин.
Ты позвони мне между прочим.
Спроси про платье, что на мне,
О чём мечтаю среди ночи
И что я слышу в тишине…
А если не скучаешь ты,
Тогда солги по крайней мере.
Скажи, что мне послал цветы,
А я возьму да и поверю.
Ты позвони мне просто так,
Скажи какой-нибудь пустяк.
Сергиев Посад
***
Не опишешь на бумаге
синий май – конец весны.
Радонежские овраги
все черёмухой полны.
Заливает белым-белым
и сады и пустыри.
Остаётся только небо
в синих росчерках зари,
только насыпь, по которой,
напевая на лету,
без оглядки мчится скорый
вдаль
на север
в пустоту…
За окном встаёт луна –
синим-синим тихо светит.
Синий мальчик у окна.
Подбирая к слову слово,
в темноте купе пустого
он задумчив – о весне
быстро пишет на билете,
на обратной стороне.
Звёзды
Сегодняшний вечер так мартовски тих,
И звёзды висят в небесах голубых.
И я надеваю ботинки скорей,
И маме кричу возле самых дверей:
«Я к звёздам!»
И мама не ахнет: «Куда?!»
Она понимает (почти что всегда!).
Не будет ворчать, докучать ерундой –
Ведь мама же тоже была молодой!
И вот я уже застегнула пальто,
Но мама сказала, что, мол, ни за что,
Но мама сказала, что годы не те,
Что мало ли кто там торчит в темноте,
А звёзды… Их видно прекрасно в окно…
Да, мама была молодой.
Но давно.
***
Вечерами так хочется взять
и поехать к тебе.
Днём ещё ничего: беготня,
болтовня и посуда,
но как только закат загорается
в медной трубе
водосточной – так хочется сразу отсюда.
Сразу чудится поезд: багровое,
в правом окне
солнце катится вниз,
и мелькают дома и овраги.
(Я пишу это мысленно:
слишком невесело мне,
В этом месте прозрачная
клякса была б на бумаге.)
Я бы ехала долго в компании разных людей:
молодых и не очень,
одетых всегда не по моде,
но чудесных и добрых.
О том, как разросся пырей,
о редиске, о детях, о «ясной»
на завтра погоде
кто-нибудь рассуждал бы,
а кто-то вздыхал невзначай,
я бы молча глазела,
вникая в чужую беседу…
Ты пришёл бы встречать,
мы бы
– клякса! –
догнали трамвай…
Завтра вечером точно
не вытерплю
– клякса! –
уеду.
Дмитров
***
Опять из ельника в избу
Легко порхнула птица темноты.
В моей душе – и вглубь! и вдаль! –
Лишь ты!
Поэтому русалочьи цветы
Я в волосах полночных утоплю!
Наверное, в лесу туман...
По ледяному полу – босиком!
Мне заблудиться бы в лесу
Родном,
Где волчьих глаз мерцание кругом,
Но волки у колен моих заснут.
На кованый сундук присесть?
Сорочкою белея, заберусь:
Колени – к подбородку,
И сожмусь
В белеющий бутон, в котором грусть.
Зачем и кто создал меня такой?
***
Изба туманом заросла озёрным,
Резьбою заклинает звездь и солнце.
И бродит домовой по сеням тёмным,
И леший полночью глядит в оконце.
Здесь угол красный полон Божьих ликов,
Стекают зори с полотенец сонных.
Кадушка с рыжиками, чан с брусникой...
Мои венки из зелий заговорных...
Ракетный век, а я в стране медвежьей!
Без электричества, всего, что вечно с вами.
Окружена лесами, бездорожьем,
Прабабкиною властью и царями.
Кормлю с ладони рысь, с лисой играю,
Живу русалкою на озерине.
И так кувшинкой волосы пронзаю,
Что леший долго ахает в трясине.
Я здесь росла, я этому молилась.
Ступали вслед мне – лишь медвежьи лапы.
А вы пытаете, мол, где училась
Читать свой стих?
носить с изыском шляпы?
Ужель я не пройду в той ткани тонкой
На лёгких каблуках пред зверем рампы?
Приду. Пройду.
И плачем, словно шёлком,
Так отуманю, что сгорят все лампы.
***
В бледных туманах неясность травы.
Пятна цветов расплываются в хмарь.
Тёмный стожок или тень головы?
Дуб у воды или омута царь?
Льнёт мой подол – он росою намок.
Всю окружил белоокий туман,
Так заманил, затянул, заволок –
Снегом растаяла, словно обман…
Вышла из белого лет через сто.
Отрок увидел, пошёл на восток.
Всем рассказал:
«Там, где в ирисах луг,
Молнией белой расколотый ствол,
Мне водяница пригрезилась вдруг,
Шла от воды, отжимая подол…»
***
В зелёном бархате пространства,
когда уйду туда, где все,
найдешь моё непостоянство,
цветок, в спадающей росе,
намёк на белый снег коленей,
невинный поцелуй – как месть! –
такой, что бесятся все тени,
и Ангел, свергнутый с небес,
пытается с ума сойти...
Из медуниц здесь все пути,
весны и вечных наваждений!
Ты будешь жаждать обнажений,
точёной шеи белизну
– ох, запрокинуть бритвой ласки! –
и тайников желанных тьму...
Но это – призрак нежно-царский,
пока твой взгляд в траве скользит!
Туман, волненье, малахит,
и тайна всех зелёных сил,
что листик клевера прикрыл.
Хотьково
***
Что в имени твоём, АНАСТАСИЯ,
Чья тихая мелодия, скажи?
Наверно, в нём звучит сама Россия,
Её покосы и колосья ржи.
А свет в нём так по-ангельски спокоен.
Наверно, в нём берёз российских свет,
А может быть, церквей и колоколен,
Хранящих Русь десятки сотен лет.
А сколько в нём любви, добра и счастья!
Я всё озвучить даже не берусь.
НАСТАСЬЯ, СТАСЯ, АСЯ, просто НАСТЯ –
Моя дочурка, светлая, как Русь.
***
Весна, а всё же счастье есть! –
Подснежник, запах липких почек,
И грач, что силится прочесть
Твоих ручьёв небрежный почерк.
И первый ливень грозовой…
А что ещё для счастья надо?
В объятьях, пахнущих травой,
Забыть про горечь листопада.
Прощальное
Прощаясь с домом, слова не скажу.
Пойми, с меня, с живой, содрали кожу.
Я просто на ступеньках посижу
С котом и тишину не потревожу.
Родимый дом, сирени у окна…
Здесь я во всём и здесь оставлю душу.
У новой жизни страшная цена,
Но ход её слезами не нарушу.
На форточке дрожит последний блик,
Из двери терпко пахнет свежим хлебом…
Запомнит дом не плач – беззвучный крик
Двоих под беспощадным, вечным небом.
На могиле мамы
Унизан хвощ росою до макушек.
На кладбище такая благодать!
Ты знаешь, здесь не хочется страдать
Под тщетное пророчество кукушек,
Которым век мой вряд ли угадать.
Теперь ты здесь меня, как прежде, ждёшь.
Прости, не по погоде я одета.
На часиках в траве начало лета,
А небо сыплет колкий мелкий дождь,
На всём стирая дымкой яркость цвета.
Насквозь промокла, вот и все дела.
Хотя в душе давно засела сырость.
Вползла туда и даже не спросилась,
Ещё тоску вдобавок привела.
Зачем они душе, скажи на милость?
Прости, во многом ты была права.
Увы, прозренье горю не поможет.
Стою, и что-то исподволь тревожит.
В ногах забито сгорбилась трава,
А сверху дождь листву нещадно гложет.
Вбирают влагу тёмные кресты.
Скорбит июнь, пропахший прелым лесом.
Уйду, и будешь вслед глядеть мне ты,
Застыв у некой призрачной черты,
Сливаясь в дымке с дождевой завесой.
Пушкинский район
Письмо
Тебе – кому ж ещё? –
о том, как воздух жёсток,
о том, как свет жесток, о том,
как ночь длинна,
как пляшет на ветру мильоном
острых блёсток
дыханье теплотрасс, о том, как тишина
опасливо чутка, о том, как ветер гулок,
о том, как бел твой снег и как
зеркален лёд,
о том, как жидок свет,
текущий в переулок
из плошек фонарей, о том, как самолёт,
возникший между туч из темноты,
снижаясь,
ведёт косой пунктир мигающим лучом,
как во всю мочь трубят,
встречаясь-разъезжаясь,
ночные поезда – и больше ни о чём.
***
схватить на лету
с полуслова
с обрыва
связать
и крепость проверить на ощупь
а что я хотела
сказать
да и правда
хотела ли что-то сказать
так это поверь
не второе десятое дело
пустая затея
ловить облака на уду
воспитывать ветер
и эху перечить
да ладно
не то что мизинцем
эпитетом не поведу
пусть день будет ясным
а вечер пусть будет прохладным
а ночь будет тёмной
пока не проснётся восход
во тьме шевелясь
плоскосплющенной рыбой придонной
всех вас мной любимых
кого когда сон не идёт я перебираю вручая Ему поимённо
(слова сколько ни повторяй не оставят следа на небе
и вкуса на нёбе)
всё что ни отнять ни прибавить
мне будет не жалко
нет всё-таки жалко отдать
мне будет не страшно
нет всё-таки страшно оставить
Два сонета
1.
есть нежная гармония кошмара,
есть вкрадчивая логика абсурда,
есть музыка (она жестокосердна),
лелеющая нас в ладонях мира
от сих до сих. скажи, какая мера
сверяет голоса ночного бреда,
и письмена на шкуре леопарда,
и хищный блеск рассеянного взора
из мглы. душа напряжена как хорда,
изогнута как лук. так ждут прихода
невесть чего неведомо откуда.
и я слежу, задумчивая дура,
как сеется сквозь пальцы Демиурга
застенчивая очевидность чуда.
2.
я звонница, пронизанная звоном,
светлица, всклень исполненная светом,
страница, сплошь исписанная словом
единственным, а смысл мне недоступен.
я столп, несущий семь слоёв небесных,
я ствол, сосущий семь земных истоков,
я свод, собой укрывший семь вселенных
от сонма бед, и нет мне в этом счастья.
вот быть бы мне янтарноглазой зверью,
питать сосцами Ромула и Рема,
не ведая, где встанут стены Рима –
густого леса бессловесной тварью,
чужих щенков ощеренной защитой,
не ждущей и не знающей пощады.
Подольск
***
Путеводная нить Ариадны
Не имеет, наверно, конца.
В летний вечер, сырой и прохладный,
Я спускаюсь на землю с крыльца.
Как созвездья, сомненья рассеяв
И другими себя заменив,
Минул век благородных Тезеев,
Оставляя земле только миф.
Не имея таинственной нити,
Что всегда и вела, и ведёт,
Так легко в лабиринтах событий
Затеряться, теряя им счёт.
И вечерним туманом сокрытый,
Путь неведом, и чем заменить
Вдалеке от античного Крита
Эту тонкую, тонкую нить…
***
Не касалась холста тонкой кистью,
Не касалась бумаги пером.
Мне казалось – не ведаю истин,
Мне казалось – всё будет потом.
Но «потом» исчерпало все сроки,
Светотенью пройдясь по меже,
Обернулось и стало далёким,
Совершенно прошедшим, «уже».
И пусть так, лишь бы суть
этих истин,
Нераскрытых до времени тем
Не затронуть незрелою кистью
До поры, чтоб коснуться затем.
***
Где птицы, радостно звеня,
Уже услышали друг друга,
Там март и рыхлая лыжня
Уходят в рощу полукругом.
Берёзы светятся теплом,
От холодов они устали.
В чём тут секрет? А дело в том,
Кто их согрел. Уж не весна ли?
Вы пригоршню минут пустых
Теплом весенних дней окрасьте,
И вдруг окажется, что их
Вполне достаточно для счастья.
***
Я у раскрытого окна
Читаю книгу, вечереет.
На синем фоне птица реет
Вдали, но вот уже видна
Мне ласточка. Её полёт
Прервёт теченье мысли книжной,
Настолько вязко-неподвижной,
Что хорошо, что вдруг прервёт.
Её полёт – стремленье жить,
И жить сейчас; и мне довольно
Увидеть в небе росчерк вольный
Пера – и книгу отложить.
Талдомский район
***
Откуда это? Из каких
Запасов тайн, полупризнаний
Ты проявился и затих,
Страшась очерченности знаний
В границах, заданных судьбой?
И полуветер, полувсплеск,
Тончайший штрих, нежнейший блеск
Соединяют нас с тобой,
Мой милый демон, ангел мой…
***
Растекаюсь по древу и цвету,
По траве и росинке на ней.
Растекаюсь и таю под светом
Твоих нежных и страстных лучей.
Моё солнце – светило ночное –
Раскаляешь собой добела.
И вплавляясь в пространство иное,
Как песчинка, слаба и мала,
Перестав быть самою собою
И почти примирившись с судьбою,
Вдруг взрываюсь сверхновой звездою,
Чтоб коснуться тебя,
уходя…
***
Какая вязь
И музыка какая
В чужих стихах!
Какие переливы,
Созвучные журчанию ручья
И трепетанью ивы
Тончайших пальчиков.
Кто дирижёр сей музыки?
И чья утонченной души
Блеснула партитура?
И, растворив окаменевший плен,
Измяв беззнаковость
И беззаконье звуков
Чужих речей,
Рванулась вверх –
Чистейшая натура, –
Совпав мелодией
Прелюдий и теней
И соучастьем счастья…