Потягивание, позёвывание, многочисленные порции кофе, как, впрочем, и принудительное растирание затёкших суставов, не могли прогнать одолевший его сон. Непреодолимое погружение в объятия Морфея упорно тянуло его в нежелательную сторону, и лишь мерцающий экран монитора с трудом удерживал его в новом незнакомом мире родившейся из ничего Женщины. Множество её фото прорастали в его тесной одинокой комнатке, заполняя её, летели в полуоткрытое окно, он пытался их удержать, но они жили своей собственной жизнью и двигались своими путями…
Лишь на мгновение Лёвкадий изловчился коснуться её лица, погладил её, она улыбнулась ему издалека, родинка на её левой щеке чертовски мигнула, а маленькие крепкие груди описали непонятную сейсмограмму с внутренней стороны блузки. Мужчина, прикованный тысячелетиями к своему светло-коричневому письменному столу, искал её, нашёл и – начал жить с призраком. За неудобным стулом иногда взывало к нему матрацное ложе, но как только он пытался распружинить свои затёкшие ноги, какая-то неведомая сила поднимала его, взор неудержимо упирался в экран, который, растворяясь, поглощал его, и новая жизнь овладевала им с силой непреодолимой страсти и неизлечимой болезни. Порой Лёвкадию приходило в голову сделать перестановку, поставить монитор к северной стене комнатки, туда, где надёжная перегородка, может быть, и не дала бы ему затеряться в тех необъятных мирах, куда манила его эта Женщина. Её голубые глаза, нежные тёмно-русые волосы, невинная улыбка тянули его неодолимо, и вскоре мужчина, о котором не скажешь – «первой молодости», устремлялся вслед за ней, готовый преодолеть расстояние, равное световым годам, чтобы только коснуться её, убедиться, что она есть, и показать, что и он есть…
«Ты есть?» – моргнул зелёный глаз монитора. Он написал:
«Есть… Неужели ты не чувствуешь, что я следую за тобой…»
«А чувствуешь на сей раз, какие у меня духи?» – нарисовались сквозь смех её слова.
«Чувствую. И вкус твоих поцелуев чувствую…»
Смех оборвался, экран потемнел, в центре его появилась извилистая морщинка, вызвавшая у него чувство беспокойства. Посланное им сообщение было попыткой её умилостивить:
«Я пошутил… Я ещё не знаю их вкуса…»
«И вряд ли когда-нибудь узнаешь…»
«Почему?» – искренне недоумевал Лёвкадий.
«Потому что «почему» кончается на «у», – отрезала она довольно дерзко.
Её распадающийся образ выглядел сердитым (она сердилась по пустякам, как все капризные женщины), но мужчина чувствовал, что не это её истинная сущность.
«Может, ты колючая от любви?» – спросил он наивно.
Её слова прилипли к внутренней стороне экрана:
«Очень легко, когда всё объяснено… И неинтересно…»
«Ты хочешь развлечений?»
«Опять вопросы… Неужели ты думаешь, что я отвечу?» – подрагивание букв выдавало раздражение.
С годами Лёвкадий привык к её причудам, но чувствовал, как силы покидают его, как мало-помалу начинает сдаваться, угасать пламя первого нереального соприкосновения и как замедляется бег за её соблазнительной стройностью...
«Можешь домчать меня вон до той звезды?» – она лукаво взглянула на него с надеждой на неправильный ответ.
«Могу, когда летим?» – прочитала она и обрадовалась, но вида не подала.
Внезапно перед его глазами, ослепив, пролетел её портрет внушительных размеров. Он попытался коснуться портрета, но в этот миг связь оборвалась, а её образ рассыпался на блестящие квадратики, которые он собирал горстями. А экран облучил его:
«Я пошутила… Просто хотела проверить, ты и впрямь готов лететь?»
Лёвкадий не любил проверок. Не любил он и бесконечного ожидания. Он ждал, что встретится с ней наконец, ждал, что прикоснётся к ней, по крайней мере не говоря о том, что ещё тысячелетиями мог бы ждать, когда случится та самая грезившаяся ему любовь. Ещё в молодости он понял, что любовь есть доверие, и всё искал её, искал и не находил, искал, и когда вдруг ему начинало казаться, что она где-то рядом, что он почти её коснулся, любовь превращалась в обыкновенное траханье, в задыхающийся, приторный секс, утомительный и скучный… Внезапное молчание Женщины истощало его, он говорил себе, что это конец их связи, зарекался не посылать ей больше никаких посланий, но какая-то неведомая сила взмывала из глубины пространства, властно притягивая его к себе. Он чувствовал себя несвободным, ждущим, прикованным, грезящим, растерзанным, измученным, счастливым, сокрушённым, обнадёженным, отчаявшимся, готовым на всё, чтобы только достичь своей мечты. Эти состояния возникали внезапно, иногда, в короткие мгновения быстрых снов, он созерцал её рядом с собой, вскакивал со своего матрацного ложа, и взор упирался в ехидно помигивающий экран, который махал ему на прощание, словно только что упущенный отходящий поезд.
«Много спишь», – издевались над ним её слова. «Того малого времени, что тебе отпущено, не хватит, чтобы ты смог его постичь…»
Тысячелетний мужчина дрожащими пальцами касался клавиатуры, слова его летели в бесконечность и несли в своей утробе надежду, которая не знала, что она безадресна.
«Лишь в своих неспокойных, зыбких снах я действительно с тобой…» – оправдывался Лёвкадий и чувствовал её безобидный девичий смех среди звона звёзд. Знал, что она знает, знал, что не стоит надеяться, знал, что у неё другой путь, знал, что его собственный, стремительно укорачивающийся путь сжимается и мрачнеет, но это знание не облегчало его терзаний – делало их мучительно-сладкими и безнадёжными.
«Ты ведь знаешь, что у меня много любовников», – экранные слова окончательно разбудили его.
«Создатель сотворил тебя свободным человеком…» – печаль в его словах маревом замутила экран.
Её смех эхом прокатился в пространстве. Она смеялась через силу, это было видно по шрифту написанных ею букв.
«Мне нужно спасение»…
«Знаю», – он был серьёзен как никогда.
И решил, что время пришло. Подготовился, его возбуждение было заметно, отполированные оковы трепетали в нетерпеливом ожидании, он сосредоточился и теперь знал, как будет её спасать. Неизвестность мучила его, но Лёвкадий был непоколебим – он решил ждать её до конца своих дней. Поняв это, она словно в поддержку его решимости появилась всего спустя век ожидания. Прекрасная и привлекательная как всегда, теперь она – всё та же очаровательная девушка – добавила к своему образу чертовскую загадочность женщины с опытом, спокойной и уверенной в своих победах. Внутренность её, обиталище её души было, однако, неспокойно. Время иногда нашёптывало ей о чём-то тревожном, хотя она старалась не обращать внимания. Но когда она прочитала:
«Самоубийственно живёшь! Время бесконечно, но твоё – нет…» – задумалась, и экран Лёвкадия едва ли не грубо влепил ему пощёчину:
«Не твоё дело – моё время…»
«Я пытаюсь заботиться о тебе», – робко защищался смущённый мужчина. Влюблённость мешала выразиться его сущности, меняла её, он чувствовал, что наваждение окончательно и бесповоротно, и именно через её спасение надеялся спасти и себя самого. Страсть разливалась между его клетками, значительная часть жидкости, бушевавшей в его организме, меняла состав, а вода, эта умница, скрепившая его жизнь, растревожилась…
Вопреки ожиданию, её появление удивило его. Её образ летал, кружил недоверчиво, был без одежды, горизонтально зависнув над матрацным ложем Лёвкадия, которому привиделась грезившаяся тысячелетиями любовь. Он даже заготовил мраморную жидкость в огромных количествах, хотел подарить ей и, осчастливив таким образом, приковать к своей безнадёжной любви. Она порхала над ложем – неподвижная колибри с невидимыми крыльями, – но сразу было не понять, хочет ли она того же, что и он. Их общение было безмолвным, он протянул руку, щедро наполненную, в этот момент образ распался, перламутровая жидкость расплескалась, так и не достигнув цели, неоплодотворённая, рассыпанная расточительно, не успев превратиться в связку и вечную любовь… Тогда он гневно написал:
«Даже в обычное траханье не вылилось…» – в его голосе было сожаление, но преобладал гнев.
«Да, я знаю, что для мужчин это важнее всего на свете, траханье…» – несправедливо заводилась она.
«Для меня нет», – наивно и робко оправдывался Лёвкадий.
Влюблённость, нетленная страсть толкали его на отчаянье. Он ощущал свои конечности обмякшими, болезненно скулили суставы, его сердце – сердце бывшего спортсмена – предупреждало окружающее пространство о его состоянии. Женщина понимала его:
«Я знаю, каково тебе… И моё сердце плачет… Буду откровенна. Не по тебе…»
«Спасибо! Не только за откровенность. Спасибо, что у тебя есть сердце, способное плакать», – на его экране появились капли, но нельзя было понять, слёзы ли это.
Лёвкадий глубоко вздохнул, широко распахнул окно тесной комнаты, всполох звёзд скользнул по экрану, оставив следы. Они были похожи на болезненные царапины – послания издалека, которые знают о своей бесполезности. Слова её читались почти как прощание:
«Может быть, где-нибудь и свидимся… Не знаю, как ты, но я ухожу. Бесконечность бесконечна, и это наполняет её надеждой…» – буквы, нацарапанные на экране, излучали печаль с примесью радости.
Его решение было значительно более древним, но оно тлело, прочно и непоколебимо поддерживаемое надеждой. Теперь, после её слов, оно вспыхнуло, схватило его за руку и повело. Окно махало своими крыльями, словно приветствуя с седьмого этажа пешеходов на многолюдной улице. Лёвкадий почувствовал себя лёгким и окрылённым. Он взглянул на звёзды и полетел. Надеялся, что пусть через тысячелетия, но они встретятся. За миг до того, как полететь, он взглянул на экран:
«И я ухожу… Всегда буду искать его…»
Его тело отяжелело, он почувствовал, как оно меняет направление, звёзды начали удаляться, улица, пешеходы стремительно притягивали его, он вспомнил о Лёвкадийской скале*, обрадовался, но, прежде чем коснуться асфальта, понял разницу. Страсть не отпустила его, а у Аполлона не было возможности помочь ему выплыть.
В это время экран в его тесной комнатке говорил грустным голосом:
«А может быть, стоит прыгнуть с Лёвкадийской скалы… Только вот не знаю, хочу ли я спастись…» – спрашивала она себя, но ответить ей было уже некому.
Перевод
*По Овидию, в древности из-за неразделённой любви влюблённые бросались с Лёвкадийской скалы с надеждой, что если выплывут с помощью Аполлона, то им удастся избавиться от страсти и спасение вернёт им ощущение истинной ценности жизни, которая прежде казалась им бедной и мучительной.